Творчество и развитие общества в XXI веке: взгляд науки, философии и богословия - Страница 36

Ф. Ницше, возвысивший значение культуры до метафизического статуса – одной из высших ценностей и единственного оправдания жизни, – в своей книге «Происхождение трагедии из духа музыки» склонен был объяснять греческую трагедию из религиозного культа Диониса. Поздний Ницше, писавший не только о «смерти Бога», но и о преодолении человека в «сверхчеловеке», считал, что исторические, политические и культурные ценности создаются творчеством, доступным исключительно сверхчеловеку, и не нуждаются больше ни в каком религиозном обосновании.

Мысли Ницше были положены в основание морфологии культуры О. Шпенглера, соединившего в своей книге «Закат Европы» философскую интуицию культуры, с историческим пониманием культуры как самодовлеющей и неповторимой исторической реальности, существующей во времени и обречённой на гибель. Особого внимания заслуживает идея О. Шпенглера, что гибель культуры, её превращение в цивилизацию, как судьба всякой культуры, обусловлена состоянием, когда исчерпаны все творческие возможности, заключённые изначально в данном типе культуры, когда на смену «художнику» приходит «инженер», неспособный к творчеству, но преуспевающий в комбинировании старых идей.

В своей замечательной книге «История слов» выдающийся лингвист, академик В. В. Виноградов писал, что слово «творчество», кажущееся церковнославянским, на самом деле относится к русским литературным новообразованиям XVIII–XIX веков. Слово «творчество» отсутствует в «Словаре церковно-славянского и русского языка в 4 томах», изданного Вторым отделением Императорской академии наук в 1847 году. Оно, по-видимому, впервые упоминается в отрицательном отзыве относительно его употребления, написанном в 1815 г. А. С. Шишковым в «Мнении моем о рассматривании книг, или цензуре»[117].

Происхождение слова «творчество» В. В. Виноградов связывал со словообразованиями в немецком языке Schopfer – творец, Schopfung – творчество и во французском языке createur, creation, creatrice, и к числу самых ранних упоминаний относил появление этого слова в текстах Н. В. Станкевича, В. Г. Белинского. В. Ф. Одоевского. Их этого списка следует философское происхождение термина «творчество», а на его связь с Шеллингом указывает отрывок из письма «Моя метафизика», написанного в марте 1833 года Н. В. Станкевичем к Я. М. Неверову. Станкевич писал: «жизнь природы есть непрерывное творчество, и хотя всё в ней рождающееся умирает, ничто не гибнет в ней, не уничтожается, ибо смерть есть рождение» [118].

Не подвергая сомнению объяснение происхождения слова «творчество» академиком В. В. Виноградовым, необходимо отметить, что в «Словаре древнерусского языка» И. И. Срезневского присутствует слово «творьчьскыи», которое объясняется как «поэтический» (ποιητιχών), что вполне соответствует термину Аристотеля из его «Поэтики». Здесь же И. И. Срезневским приведены ссылки на Изборник 1073 и Хроники Георгия Амартолы[119]. В. И. Даль слово «творчество» сравнивал с твореньем, с созиданием и понимал его как «деятельное свойство»[120]. В богатейшем «Словаре языка Пушкина» присутствует слово «творчество», но нет слова «культура».

Л. Н. Толстой, продолжая традицию, идущую от Ж.-Ж. Руссо, в ряде своих поздних сочинений писал о бесполезности и безнравственности искусства, художественного творчества и культуры, как средств, создаваемых для развлечения и удовольствия богатых.

Специально проблеме творчества, его богословскому и религиозному назначению была посвящена опубликованная в 1916 г. книга Н. А. Бердяева «Смысл творчества». Понимая христианство как религию искупления и благую весть о спасении, Бердяев считал, что «конечные цели бытия лежат дальше – в положительной творческой задаче»[121]. Искуплению и спасению как выявленному «аспекту» Христа Бердяев противопоставлял невыявленный – творчество. В качестве обоснования он приводил следующее рассуждение: искупление греха и спасение от греха – это действия отрицательные по отношению к греху, и они должны быть дополнены положительным действием – творчеством. Творчество, понимаемое в узком смысле как создание ценностей культуры (в духе Ницше), а в широком – как создание «нового бытия», Бердяев ставил в один ряд со святостью и искуплением и склонен был видеть в нем ещё один «религиозный путь». Он писал: «…ценна перед Богом не только святость Серафима, спасавшая его душу, но и гениальность Пушкина, перед людьми как бы губившая его душу» (там же. С. 206) ^[122].

Вяч. Иванов в рецензии «Старая или новая вера?» отмечал, что тезис Бердяева об оправдании творчеством означает веру в оправдание собственными силами, в возможность быть оправданным «еще до своего во Христе воскресения»[123].

Справедливости ради отметим, что, готовя к публикации второе издание книги «Смысл творчества», Бердяев опускает предложения, отождествляющие творчество и спасение[124]. Однако критерии подлинности и духовности творчества остаются у Бердяева весьма неопределенными. Если в книге «Смысл творчества» он считал, что подлинное творчество от Бога и не имеет отношения к демонизму (там же. Т. 2. С. 198), то в статье «Спасение и творчество», написанной в 1925 г., не отказываясь от идеи «творчества», Бердяев признаёт, что «творить можно не только во имя Божие, но и во имя дьявола» (там же. С. 31).

Обоснование религиозного характера творчества Бердяев видел в Боге-Творце. При этом он ошибочно, склоняясь к гностическим толкованиям, излагал творение мира Богом, полагая, что наряду с библейской историей творения, надо иметь в виду, что «творение мира есть внутренний процесс расщепления и развития в Божественном бытии» (там же. С. 165); что «Божье творение продолжается в воплощении Христа-Логоса» (там же. С. 170) и далее в Святом Духе. Пользуясь методом аналогии: Бог – Творец, следовательно, и человек должен творить, Бердяев мало внимания обращал на принципиальные религиозно-онтологические различия, существующие между божественным творением и человеческим творчеством, по-видимому, считая, что они тождественны в смысле творения из ничего.

На значимость темы творчества для Бердяева указывает его постоянное возвращение к ней. В одной из своих последних книг, изданной в 1947 г., «Опыт эсхатологической метафизики. (Творчество и объективация)» Бердяев, оставляя в стороне тему творчества как спасения, разрабатывает её с эсхатологических позиций, выдвигая на первый план новое понимание бытия, сложившееся не без влияния европейского экзистенциализма. Монистической и статичной онтологии, ставшей господствующей, по его мнению, в философии, Бердяев противопоставляет новую онтологию, в основу которой положена идея новизны, творчества, разрушающего привычные рамки неизменного мира. В разработке этой идеи Бердяев, как и прежде, с одной стороны, пытается найти оправдание правильности своей идеи в самом божественном замысле о мире и человеке, с другой – подчеркивая свободу человека, видит наряду с Богом, творческое начало в человеке. Характеризуя творческое начало, Бердяев писал, что «творческая новизна беспричинна», а её необходимым условием он считает «небытие». Возвращаясь к своей излюбленной идее, Бердяев писал: «Становление, диалектика мирового развития возможны лишь потому, что есть небытие. Если допустить лишь бытие, то никакого становления, никакого развития не будет. Новизна в становлении возникает из недр небытия»[125]. В контексте этой идеи