Творчество и критика - Страница 55

Поэма-широкого размаха; автобиографическая линия ее-только внешний прием. И если вся третья песня посвящена обрисовке «друга»-Александра Добролюбова, то сущность ее глубже: огненное крещение в символизм. Четвертая песня, посвященная деревне, в сущности говорит о России. Дальше-глубже и шире: автобиографическая нить к седьмой-восьмой песне переходит в общечеловеческую, личная в историческую: чорт по Европе гуляет-от эпохи Крестовых походов и до последнего рубежа новой истории. В следующих песнях философия истории переходит в философию религии-в действенную борьбу с аскетическим, монашеским взятием христианства. В действенную борьбу- ибо вся жизнь для поэта есть «подвиг страстный»-недаром таково заглавие одной части поэмы.

Элическая, философская, символическая поэма-ее не хватало в истории нашего символизма. Огненное «Возмездие» Блока — осталось незавершенным; «Младенчество» Вяч. Иванова едва начато; из задуманных «Трех свиданий» Андреем Белым написано пока лишь «Первое свидание». И законченная, цельная «поэма песен в двадцать пять» Влад. Гиппиуса заполняет свободное место, а самого его, мало кому известного лирического поэта, ставит в первые ряды старших поэтов символизма.

О поэме этой будут, конечно, еще написаны не строки, но страницы; я же в этих строках хотел только поделиться «нечаянной радостью» с теми, для кого появление нового большого явления в искусстве-подлинная радость.

Теперь несколько строк, о другой радости-уже не нечаянной: о новой небольшой поэме Н. Клюева «Четвертый Рим». Неожиданного в ней нет ничего для знакомых с последними годами творчества этого поэта, с теми его стихами, которые собраны в книге «Львиный хлеб»; сознавший свою силу Илья Муромец размахивается в последних своих стихах и бьет, как в былинах, «по чем попадя». Впрочем, Илья по силе (сила-громадная!), он скорее Алеша Попович по хитрости: раньше пробовал рядиться он «в платье варяжское», да скоро увидел, что сила его-в своем, исконном, и не без лукавства сильно ударил по этой струне своего творчества. И силу свою-осознал:

«Я-Кит Напевов, у небосклона моря играют моим хвостом»… Силу свою он осознал, он знает, в чем и где она; взяв эпиграфом строки Сергея Есенина: «А теперь хожу в цилиндре и в лаковых башмаках», он обрушивается на эти символические башмаки и цилиндр… Нет, не лаковые башмаки в пору ему, говорящему о себе: «Это я плясал перед царским троном в крылатой поддевке и злых сапогах»… И не хочет он «прикрывать цилиндром лесного чорта рога»…

И песня эта-для него сила, действенная; не Сталь победит мир (нет-«…сядет Ворон на череп Стали»!), а духовный взрыв приведет к «Четвертому Риму»; в силу «стальных машин, где дышит интеграл», не верит «мужицкий поэт» так же, как не верил в нее и поэт национальный. Но победа-будет, и духовным предтечей ее осознает себя поэт. «И сойду я с певчей кобылы, кунак в предвечном ауле»…

Самонадеян захват поэмы; но Клюев-имеет право на самонадеянность: силач! Техникой стиха его недаром восторгался Андрей Белый; но недаром он и боялся того духа, который сквозит за «жемчугами Востока» стихов Клюева. «Христос ваш маленечко плотян»-говорили немоляки о Христе петербургского религиозно-философского общества; что сказали бы они о Христе Клюева! Это подлинно «плотяный» Христос, хлыстовский Христос; и недаром торжественной песнью плоти является вся первая часть «Четвертого Рима»…

Но это-тема особая и большая; ее можно только поставить и когда-нибудь к ней подойдут вплотную при изучении творчества Клюева. А пока-перехожу к третьей «радости», к драматической поэме С. Есенина «Пугачев».

Сергей Есенин-для меня последний большой поэт, появившийся на рубеже золотого и серебряного века нашей поэзии. Одно время он шел рядом с Клюевым, потом оторвался, попал в «имажинизм»… Но неужели Клюев верит в «имажинизм» Есенина, в его цилиндр и лаковые башмаки? «И хотелось бы сапожки вздеть Алешеньке, да на ём сапожки разлезаются»… И какой тут цилиндр? — скорее уж былинная «шапка в девяносто пуд», которую легко носит подлинный богатырь. Ритмически легкие революционные его поэмы 1917–1918 годов, намеренно тяжеловесный «Пугачев» 1921 года-вот уже не лаковая поэзия! «Не будет лаковым Клюев!» — не будет лаковым и Есенин, хотя пути его резко разошлись с клюевскими. В пути Клюева не верит теперь Есенин, не верит в мужицкий избяной рай с солодягой и «ржаным Синаем»:

И хорошо, что Есенин ушел на свои еще не вскрытые до конца пути-довольно одного Клюева. А лаковые башмаки-вздор, обман: «на ём сапожки разлезаются»…

«Пугачев» Есенина — сильная, крепкая вещь; драматическая поэма - но, конечно, не историческая. В разбойных героев середины XVIII века вложены чувства, мысли, слова «имажиниста» нашего времени, который сам о себе говорит: «такой разбойный-я»… Эта модернизация, эта стилизация-прямая противоположность приему бесчисленных ауслендеров: у них современность жеманится под историчность, здесь же историческое переносится в современность. «Пугачев» Есенина-наш современник, и со всеми своими историческими соратниками живет он в наши дни, среди нас и в нас.

Есенин очень молод, но уже дал многое и обещает еще многое. «Имажинизм»-вздор, мертвый груз, путы на ногах; они нужны разным Шершеневичам, — «Лошадь, как лошадь» все равно не «певчая кобыла» Клюева, а престарелая кляча, помесь символизма с футуризмом; «имажинизм», как допнинг, дает ей подобие жизни. Есенин-особь статья; в его понимании-отцом «имажинизма» был, быть может, Гоголь… Знаю одно: перед нами большой, не завершенный, подлинный поэт; путь его-в начале, и ему предстоят еще многие творческие подвиги.

Вл. Гиппиус, Клюев, Есенин-разные поколения, разные направления. Глубокий символизм, легковесный имажинизм-разве дело в названиях и в теориях творчества? Теория только post factum помогает расценить то подлинное золото творчества, которое дарят нам большие мастера. Без внешнего мастерства нет искусства. «Киркою рудокопный гном согласных хрусты рушит в томы»… Но за «гранньм треском инструментаций», за «хрустом согласных» во всех этих трех поэмах большого мастерства-«святой огонь взвивает блеск», освещая и освящая собою все внешнее-«стилистический прием, языковые идиомы»… Золотой век поэзии всегда освещается этим «святым огнем»; в серебряном-он заменяется искусным, но мертвым фейерверком. В современной русской поэзии уже много таких фейерверков: но так радостно убедиться, что еще ярко горит в ней и «святой огонь» подлинного творчества.

1922.

«Футуризм»…

Одно из двух: или за ним стоит некая внутренняя правда-и тогда о нем можно говорить и должно говорить; или за ним-пустое место, и тогда надо, обнаружив его, пройти мимо. Многообразные культурные «дыромоляи» не согласятся с этим, — на то их добрая воля.

За футуризмом есть правда внешняя и внутренняя, осознанная им и не осознанная. О последней-потом; сперва лишь несколько слов о первой. А когда мы пройдем и через ту, и через другую-сам собою разрешится вопрос о том, в чем внутренняя сущность футуризма.