Творческая история «Пиковой дамы» - Страница 1

Журнал «ЗНАНИЕ — СИЛА»

Номер 11/2004.

Натан Эйдельман стремительно ворвался в нашу литературу, в нашу историческую науку, более того, в нашу общественную и духовную жизнь и еще того более, в частную жизнь каждого из нас, в наше сознание, в нашу душу, определил многие наши представления, оценки, интересы, стал одним из тех, кто своей деятельностью, своими суждениями, своим присутствием обозначает духовный уровень своего времени?.

Так вскоре после смерти Натана Эйдельмана писал известный писатель Владимир Порудоминский. Сегодня, 15 лет спустя, мы повторяем его слова с еще большим основанием. Время все ставит на свои места, отделяя зерна от плевел. Именно поэтому книги его востребованы. Они на редкость современны!

На редкость ко времени. Недаром издательство «Вагриус» готовит сейчас к изданию собрание сочинений Н. Эйдельмана.

В декабре 1984 года в Музее А.С. Пушкина проходила научная конференция «Мир Пиковой дамы». Тогда, двадцать лет назад, Натан Эйдельман выступал с докладом «Творческая история Пиковой дамы», докладом талантливым и ярким, как все, что он делал.

Сегодня, в годовщину его смерти, мы предлагаем письменный вариант этого доклада.

Известна мистика "Пиковой дамы", которая, в частности, и в полном отсутствии автографов. Как будто Пушкин специально позаботился об этом. Для большинства произведений автографы есть, здесь же — только отдельные фрагменты, которые делают повесть еще загадочнее. Главный же источник — текст в "Библиотеке для чтения".

В академическом большом собрании с датой повести обходились просто, и, в отличие от обычной развернутой и очень сложной датировки, в соответствующем комментарии VIII тома сказано: "Написано во время второй Болдинской осени, октябрь-ноябрь 1833 года". И все. Но уже позднейшие исследования показали, что итоговая финальная часть работы, второе Болдино, это лишь завершение обширного замысла.

А сам замысел? Как, когда возникает он — вот что не дает покоя пушкинистам!

Отмечено два исторических плана повести — современность и прошлое, 60 лет назад, не 50, что более привычно нашему сознанию, а именно 60. Разговор с Голицыным — 60 лет назад, манящее 60. Это требует объяснения. Понятно, что время до Французской революции от середины 30-х до 89 года "кругло" — 50, 60 — это достаточно отступя от революции, кроме того, это время трех поколений. Как было справедливо замечено, отцов и матерей нет в "Пиковой даме". Есть поколение внуков, молодых, тех, кто играет, и поколение позапрошлое, это дает достаточную историческую дистанцию для разговора.

Некоторые соображения можно высказать о предыстории исторической, вернее, как бы исторической — тема графини, ее пласт, ее план, ее время. Соблазнительно было бы искать истоки "Пиковой дамы" в рассказах, восходящих к 80-м, 70-м годам XVIII века. Конечно, так оно во многом и было — мы же не сомневаемся, что рассказы Юсупова эхом отозвались в "Пиковой даме"! Но вот пример самого раннего источника повести — дневники Наталии Петровны Голицыной, подозреваемой графини, где как раз карт мало и в карты негоже играть, не очень-то сие поощрялось. Соответственно повышается значение одного из источников, в котором как раз говорится о картах и карточной игре применительно к той эпохе, за 10 — 15 лет до революции. Источник этот известен, он на виду, но как элемент творческой истории "Пиковой дамы" не очень-то разбирался. Речь идет о фрагменте "Писем русского путешественника" Карамзина. Меж тем в значительной степени, как мне кажется, именно от него нити идут к стихотворению "К вельможе" и "Пиковой даме". А важная роль Карамзина в жизни-творчестве Пушкина нам понятна и очевидна, поэтому интерес здесь особый.

Как известно, в 97-м письме "Париж, апреля... 1790" Карамзин цитирует речи некоего аббата Н*; Лотман убежденно пишет, что такого не было, но из всех реалий, вокруг разбросанных, становится ясно, что такой был. "Париж ныне, — пишет Карамзин, — не то, что он был. Грозная туча носится над его башнями и помрачает блеск сего, некогда пышного града. Златая роскошь, которая прежде царствовала в нем как в своей любезной столице, — златая роскошь, опустив черное покрывало на горестное лицо свое, поднялась на воздух и скрылась за облаками.., ужасы революции выгнали из Парижа самых богатейших жителей; знатнейшее дворянство удалилось в чужие земли, а те, которые остались, живут по большей части в тесном круге своих друзей и родственников".

Ужас революции — это то, что отзовется в стихотворении "К вельможе". Это — речь Карамзина. Дальше аббат Н* подхватывает мысль: "Здесь, — сказал аббат Н*, идючи со мной по улице Sent Honore и указывая тростью на большие домы, которые стоят ныне пустые, — здесь по воскресеньям у маркизы Д* съезжались самые модные парижские дамы, знатные люди, славнейшие остроумцы; одни играли в карты, другие судили о житейской философии, о нежных чувствах, приятностях, красоте, вкусе". Бесспорное присутствие будущих пушкинских мотивов здесь не оставляет. Дальше идет описание прелестей этого общества: "По субботам у баронессы Ф* читал М* примечания свои на "Книгу бытия", изъясняя любопытным женщинам свойства древнего хаоса и представляя его в таком ужасном виде, что слушательницы падали в обморок от великого страха. Вы опоздали приехать в Париж; счастливые времена исчезли... Хорошее общество рассеялось по всем концам земли. Маркиза Д* уехала в Лондон, графиня А* — в Швейцарию, баронесса Ф* — в Рим, чтоб постричься там в монахини. Порядочный человек не знает теперь, куда деваться, что делать и как провести вечер".

Ситуация, казалось бы, понятна, здесь мы ощущаем еще больше некие нити, ведущие к сотворению "Вельможи" в том обществе, которое наслаждалось, еще нет специфики "Пиковой дамы". Но дальше Карамзин начинает тему, с которой Пушкин вступает в полемику. "Однако ж аббат Н*, которому я привез письмо из Женевы от брата его, графа Н*, признался мне, что французы давно уже разучились веселиться в обществе так, как они во времена Людовика XIV веселились", то есть революция сняла веселье, но и до революции или уже не умели, или уже умели не так. Для Пушкина эта тонкость как будто не столь существенна 40-50 лет спустя, дореволюционные дела здесь противопоставлены, но не будем торопиться.

Итак, во времена Людовика XIV веселились, но там, "где прежде раздроблялись все тонкости общественного ума, где все сокровища и оттенки французского языка истощались в приятных шутках и острых словах, там заговорили... о цене банковских ассигнаций, и домы, в которых собиралось лучшее общество, сделались биржами".

Обстоятельства переменились, и истинная французская веселость стала редким явлением в парижских собраниях (приближаемся к полюсу "Пиковой дамы"! — Н.Э.). Начались страшные игры; молодые дамы съезжались по вечерам, чтобы разорять друг друга, метали карты направо и налево и забывали искусство граций, искусство нравиться (полное противоречие с "Записками" Натальи Петровны Голицыной! — Н.Э.)".

Крайне любопытно. Карточная игра здесь как некий признак упадка и скуки, даже дамы вовлечены в нее, ситуация совершенно "пиководамская". Армида не ведает, какие фурии вскоре обрушатся на людей, впереди тот гром, который разделит этот мир и далее создаст другой — внуков пиковой дамы.

Конечно, мы не имеем достаточно оснований (не имея черновиков), чтобы сказать, что толчок существенным мыслям Пушкина порожден был чтением этого текста, который Пушкин, естественно, читал с детства. Понятно, что он лег на другие сложные ассоциации и размышления, в основном связанные с событиями 1830-1831 годов, когда приходит новый тур революции, заставивший особо остро взглянуть на время, отдаленное на 50 — 60 лет, поэтому начало этой ситуации и ее конец сопрягались, и в 1830 году строки Карамзина умножались на историческое знание и размышление. Думаю, что если положить рядом текст Карамзина и текст "Вельможи", то мы получим второй пласт идей, ведущих к "Пиковой даме".