Твое электронное Я. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов - Страница 98

В те годы Борис Алексеевич имел внешний вид отнюдь не щеголеватый, как сейчас, а напротив, несколько потертый, хотя и опрятный. Три сезона он ходил в выношенном драповом пальто, подаренном, ему сердобольной заведующей пунктом сбора утильсырья и макулатуры, а летом — в костюме, когда-то, по-видимому, серого, цвета, и неизменной коричневой с синим ковбойке, которую он регулярно стирал. Только ботинки недорогие, но крепкие, были всегда хорошо начищены — сказывалась прошлая служба в армии.

И лицо Морозова поражало в те годы невыразительностью и пустотой. Неопрятные волосы пшеничного цвета, мутноватые серые глаза, вечные мешочки под глазами, усы, совершенно скрывавшие верхнюю губу и залезающие в рот, и дурно выбритые щеки и подбородок для опытного наблюдателя полностью характеризовали этого человека.

Борис Алексеевич был одинок, тогда одинок, но жил по недосмотру ЖЭКа в маленькой двухкомнатной квартире, пустоватой и не очень замусоренной — откуда мусор у стойкого холостяка. Только по углам квартиры сменным караулом стояли полдесятка несданных винных бутылок да валялись окурки и смятые пачки из-под сигарет. Посуда, почти всегда грязная, потому что мылась перед редкой готовкой и едой, обычно вся стояла в раковине, на кухне же приткнулись ветхий стол и два расшатанных стула, подобранные на помойке. Остальная мебель давно отсутствовала, люстру заменила старая газета, почерневшая в месте соприкосновения с лампочкой, буфет и шкаф тоже были проданы за полной ненадобностью.

Убирали в квартире от случая к случаю сердобольные соседки по площадке в благодарность за мелкие услуги с его стороны. Он чинил им проводку и электроприборы, вешал карнизы, подклеивал мебель, вставлял стекла и замазывал рамы; руки у него были золотые. После выполнения работы его кормили, давали рюмочку водки и совали трешку или рубль, судя по работе. Впрочем, уборку его квартиры женщины затевали, когда возникала необходимость выдать замуж неизвестно откуда появившуюся «немолодую, хорошую женщину». По мнению соседок, таким образом можно было из двух несчастных людей создать одну счастливую семью.

В тот памятный вечер квартиру убирала Варвара Николаевна, старуха суровая на вид, энергичная и бодрая. Воспитания она была старорежимного и к питью водки мужчинами относилась спокойно, да и сама была не прочь выпить рюмочку-другую.

— Почему бы тебе не завести ребенка? — спросила Варвара Николаевна, с грохотом двигая немногочисленную морозовскую мебель. — Может и пить бы бросил, и на приличную работу устроился?!

Борис Алексеевич, предпринявший вчера свои меры против начинающегося гриппа, в ответ со стоном вздохнул. Меры свое действие оказали, но теперь он не мог Оторваться от койки, мучимый похмельем.

— Живешь, прости на грубом слове, как собака! — продолжала она, ведя одновременно бой с грязью и одиночеством. — Ни поговорить вечером, ни поделиться… И заботиться тебе не о ком… никаких забот… тоже плохо!.. Сопьешься здесь!

— Что вы говорите, Варвара Николаевна? — жалобно сказал Борис Алексеевич. — Ну, кто даст ребенка мне и в мою берлогу? Да что там говорить! — и он безнадежно махнул рукой. — Рюмочку бы сейчас!

— Конечно, нормального ребенка тебе никто не даст, — соседка остановилась и оперлась на швабру. — Да только сейчас дают каких-то не то искусственных, не то дефективных что ли. В РОНО на Большом проспекте. Не слыхал?

— Нет, — голос Морозова не выражал никакого интереса.

— Мне самой-то не надо. Как бы с внуками управиться, а некоторые, говорят, берут… Тут, на Большом проспекте, в РОНО, — повторила она. — Мне Марья Николаевна сказала, дают каких-то… Марь Николаевна… да ты ее знаешь, с пятого этажа. Ты ей как-то свет чинил. Они, говорит, растут дома, потом в школу ходят, учатся. Послушные. Вот ты и взял бы. Дефективного мальчишку и тебе дать могут. А что? Мужик ты добрый, пьешь вот только… Спокойно могут дать!

Прибрав и даже угостив Бориса Алексеевича рюмочкой «чтобы поправиться», Варвара Николаевна напоследок спросила:

— Где РОНО, знаешь?

— Нет.

Соседка объяснила и ушла.

В тот день Морозов выпивки больше не искал, напротив — вымыл посуду, сварил себе суп из пакетика и починил умывальник. Три дня после разговора он не пил, работал в своем пункте в подвале и забил даже резервную тару бутылками. Курил, правда, больше нормы. Сделался он задумчив и сосредоточен.

На четвертый день Борис Алексеевич пришел к Варваре Николаевне трезвый, долго топтался в прихожей, а потом, густо побагровев, попросил у нее мужнин пиджак.

— Зачем? — спросила она.

— Хочу пойти, как вы советовали, за ребенком, — пробормотал он. — А в таком виде… — он провел рукой по груди.

И она принесла ему добротный черный пиджак.

В большой комнате, отвоеванной у РОНО для Комиссии по трудновоспитуемым детям, сокращенно КТВД, стояли три канцелярских стола и десяток стульев, хотя впускали по одному и только один стол был занят. Морозова встретил молодой человек очень высокого роста, но складный и ловкий в движениях, с большим лбом и огромными глазами за стеклами очков. Значит, близорукий.

— Морозов, Борис Алексеевич.

— Очень приятно, — сказал молодой человек. — Сазонов Виктор Васильевич. Вы по поводу ребенка?

— Да. Хотелось бы узнать. Можно ли взять? — он волновался.

— Один из первых вопросов, которые нас интересуют, — ваша специальность и уровень образования?

— Физик-электромеханик. Высшее. Но сейчас временно работаю не по специальности, — Борис Алексеевич мучительно покраснел.

— Кем работаете? — молодой человек был безжалостен.

— Приемщиком стеклотары.

— Та-ак! Дети есть?

— Были… Двое.

— Что значит были? Послушайте, Борис Алексеевич, если не ошибаюсь? Так вот, Борис Алексеевич, расскажите о себе поподробнее — почему вы, физик-электромеханик, принимаете бутылки от населения, когда развелись?… Кстати, пьете?

Морозов кивнул.

— Н-да. Ну, все равно, рассказывайте!

— Поверьте, Виктор Васильевич, — начал инженер, — я не всегда был таким… опустившимся… и потерявшим облик… Три года назад, через четыре года после окончания института, я уже был назначен руководителем группы в научно-исследовательском институте, вел проблемную работу, готовился к аспирантуре. Женился на четвертом курсе, имел двоих детей… Мишку и Леночку… Жизнь улыбалась… Потом жена от рака… в один месяц… Врачи ничего сделать не смогли. Потом друг в машине повез детей к теще на дачу… грузовик выскочил… и друг, и дети… Остался один в пустой квартире, мысли лезли разные… кошмары. Выпил раз — вроде легче… стал пить по вечерам, сначала по вечерам. На работе жалеют, сочувствуют… Бросил институт, сменил профессию, потом другую. Сейчас вот на стеклотаре.

Молодой человек все понял.

— Да. Не повезло вам, — сказал он задумчиво и сочувственно.

— Не повезло, — эхом откликнулся Морозов.

— Борис Алексеевич, а вы знаете, каких детей мы даем на воспитание?

— Мне сказали каких-то отсталых в развитии.

— А вас это не пугает?

— Надо же о ком-то заботиться! Не котов же заводить! Да и подумал я, что не станете же вы отдавать в семьи абсолютно безнадежных.

— Правда суровее, — сказал Сазанов. — Мы отдаем механических детей. Электронно-механических роботов. Согласны ли вы взять на воспитание робота?

— Я как-то не готов… — растерянно пробормотал Морозов. Он помолчал и добавил: — Я надеялся, что какой-никакой, а он будет теплый… не могу объяснить вам точно, ну, беззащитный, которому я нужен… чтобы воспитать, научить… вывести в люди, что ли…

— Видите ли, Борис Алексеевич, он будет теплый, об этом мы побеспокоились, он вполне беззащитен и ничего не умеет, и вы его всему должны научить, и вывести в люди, как вы выразились. И на этом пути у вас будет прорва трудностей, аналогичных нормальным отцовским и отличающихся от нормальных. И с моей точки зрения, — а я не один решаю, можно ли вам дать на воспитание ребенка или нет, — очень важно, что у вас, простите, что касаюсь тяжелой для вас темы, были дети, — сердечно сказал он. — Приходят все бездетные, неопытные. И хорошо, что вы инженер, их надо дорабатывать в процессе роста и развития!