Тусклое мерцание золота(СИ) - Страница 8

С этим решением отец Глеб, наконец, погрузился в сон.

Нет ничего удивительного в том, жизнь братьев-близнецов так стремительно разбежалась в разные стороны. Отец Глеб не хотел, боялся признаться себе, что сам он вполне мог повлиять на Бориса, сместить его эпикурейские акценты быта в сторону хотя бы сдержанного социального поведения. Вся жизнь Глеба, с момента поступления в семинарию, сделалась для него некой самоцелью в постоянном совершенствовании, согласно всему учению Христа, служению Богу, посильной помощи страдающим. А в его служении иерея городского прихода встретились такие страсти и страдания людей, что в начале его пути, он не раз хватался руками за голову от мнимого бессилия, пытаясь не только Словом Божиим утешить паству, но и найти какие-то пути подхода к сердцу прихожанина или прихожанки, нестандартные, чтобы отвести от них окончательное падение, помешать бесам взять душу человеческую в греховный плен. Отец Глеб работал без выходных. Службы в храме совершались в субботний и воскресный дни, да по Великим и двунадесятым праздникам. Требы - по всему району, когда-то выезжал служить в сельские церквушки, где не было священников. Всегда, верным его спутником и помощником, была матушка Анна. Когда дети старшие подросли, тоже стали с отчаянной радостью помогать отцу. Матушка выучила дочек петь на клиросе, мальчики подсобляли алтарниками, служками. Все у отца Глеба складывалось уверенно и благопристойно! Были и трения с некоторыми лукавыми прихожанами, и жалобы в епархию, но батюшка уверенно отстаивал свои позиции, и митрополит оставался весьма доволен своим мягким в обращении со всеми, но принципиальным иереем. Однажды предложил отцу Глебу перебраться в епархию, но тот, не раздумывая, вежливо отказался, сославшись на ощущение себя на своем месте. Митрополит настаивать не стал: отец Глеб, действительно, был на своем месте!

За несколько лет храм во имя Святителя Николая, благочинным которого был назначен протоиерей Глеб, приобрел за несколько лет весьма благолепный вид, величественно возвышаясь золотыми куполами над городской округой. В начале этого века, батюшка нашел в глубокой провинции спившегося пономаря Георгия, вытащил его к себе, долго вразумлял и, наконец, над городом стали разноситься гармоничные и мелодичные, хватающие за душу, звуки Благовеста. Георгий жил в маленькой комнатке, при храме, редко выходил в город, много читал, а питался в трапезной, что расположилась на территории храма, с южной стороны. Там же столовался бессменный сторож Николай, он же - дворник, он же - садовник, он же - столяр и плотник. В помощники себе Николай Тимофеевич брать никого не хотел, отказывался от предложений помощи со стороны батюшки. Ну, да отец Глеб и не настаивал, наблюдая удовлетворительный порядок на всей обширной территории храма. Николаю помогал только Георгий. Еще постоянно жили при храме, в небольшом деревянном доме, примыкавшем к трапезной, и именовавшемся "гостиницей", две женщины, крепенькие сухопарые старушки - прачка и кухарка, в одном лице и дежурная по храму, исполняющая обязанности и свечницы, когда не приходила продавщица из церковной лавки. Не очень часто в гостиницу заезжали паломники, но, в основном, предназначалась гостиница для странников и гостей настоятеля.

В подчиненных настоятеля, протоиерея Глеба, состояли иерей Максим, улыбчивый, молодой и полный священник, живший в квартире, с женой-медсестрой и четырехлетним сыном, и дьякон Михаил, юморист и весельчак в быту, неузнаваемо преображающийся на службе, торжественный и лучезарный.

Иерейский дом, большой, древний, почерневший, с кружевами наличников, в два этажа! В окружении мощных, старых тополей, он стоял в стороне от южного придела храма, за гостиницей, одной стороной примыкая к высокой чугунной ограде, за которой простирался сосновый бор. Этот бор стал объектом набегов сначала детей батюшки, потом - его племянников, внуков. Втихушку. Официально все побеги отцом Глебом были запрещены. Но что поделать с детьми и подростками, основное, внешнее воспитание, получающие в советской школе! Изредка, их пронзительно, издалека, обзывали "поповичами". Издалека - потому как старших сыновей отца Глеба побаивались: Иван да Степа могли и морду набить, да за своих сестер нелицеприятно заступиться. Матушка Анна выросла несколько выше статного батюшки, и мальчики, по закону Менделя, пошли в нее. Драки были! Иван со Степаном выслушивали надуманные претензии, просили принести извинения, а после отказующего хохота со стороны обижающих, без слов, сокрушали челюсти своих оппозиционеров. Их стали уважать, и к их сестрам отношение изменилось. "Поповичи" стали если не центром, то ядром окружных подростков - точно!

Покончив со школой, разъехались старшие сыновья, за ними и дочери. Постепенно отец Глеб и матушка Анна остались вдвоем. Родители со сдержанным нетерпением ожидали периода летних каникул, когда дом вновь огласится шумом, гомоном! Тогда батюшке служилось радостно: дети с воодушевлением помогали на клиросе. Приезжали и дети Бориса - отец Сергий, отец Евгений, со своими, Николай приезжал частенько, но ненадолго, занятой человечище! Темы Бориса Павловича старались плотно не касаться, все-таки, вопрос больной! Не силой же его тащить к себе? Молодым священникам и их семействам абсолютно не были понятны мотивы родного брата Глеба, отца и дяди, продолжать жить непонятно где, непонятно на что. Смысл должен быть во всем, здравый смысл! Смысла же в поведении Бориса Павловича родственники-клирики не видели! Отец Глеб предполагал, что его брат, таким образом, умышленно истязает свою душу, свою плоть, но тут же отбрасывал этот довод, учитывая, что Борис хорошо был знаком с катехизисом, вообще с христианским учением. Изнурять плоть и душу табаком и водкой - путь в погибель вечную!

Может, Господь лишил его разума?

Вообще, отчего люди творят зло друг-другу, отчего греховодят ежедневно, ежечасно, не думая о завтрашнем дне? Не думая о расплате? Где страх Божий, основа любви? Мы почему-то не можем со всей серьезностью отнестись к тому, что нанося боль ближнему, эта боль, тысячекратно умноженная, к нам же и вернется! Отчего мы каждодневно лжем, оскорбляем, унижаем, крадем? Гордыня засасывает нашу душу в омут светских страстей! Мы не боимся! Нам не страшно, что завтра или через минуту Господь заберет нашу грешную душу, прекратит наше земное существование! И мы придем на Суд Вечности в том обличии и с теми страстями, что поглотили нас в последний наш день! Ведь ни один волос не упадет с головы человека без воли Божией! Что же приводит наше сознание и поведение к такому легкомысленному отношению к Вечности?

Неверие? Неверие в Бога? Но сотни миллионов людей во всем мире называют себя христианами, регулярно ходят в храм, читают Евангелие, Псалтирь, изучают катехизис, молятся. Действительно, многие из них не так привержены мирскому греху, но далеко не всеми движет любовь, а только страх, страх лишиться Царствия Небесного! Да и страх - хорошо! "Начало премудрости - страх Божий, плод же его - любовь"! В наше время скоростей и информации (бестолковой информации, не Богом в душу направленной!) страх Божий подменяется страхом кары закона государственного, любовь определяется состоянием нравственных устоев и моралью, приличествующих политике правящего класса. Нравственно любить животных? Заведу собачку! Нравственно быть толерантным? Возьму на работу киргиза! Помогать бедным? Постираю да отнесу в церковь старые шмотки! Любить соседа - смешно! Что это я буду его любить? Улыбаюсь ему, здороваюсь...

А как бессмысленно и нелепо не верить в существование Бога! Как дремуче считать, что телесная смерть - это просто "кино закончилось"! К каким катастрофическим последствиям может привести, и приводит, подобное заблуждение! Жить одним днем - это не значит вседозволенность, стремление доставить себе максимум наслаждений, удовлетворение материальных потребностей. Это не принцип идти по головам других, это внутренняя потребность любить всех сейчас, сегодня, нести любовь и добро ежеминутно - ведь завтра может быть поздно! Сколько говорят о свободе человека! Но настоящая свобода - это не свобода в выборе того или иного сорта колбасы, той или иной девушки. Свобода - это воля каждого человека в выборе движения своих мыслей и поступков в сторону добра или зла, любви или греха...