Туризм - Страница 2

— Мне нравится марокканский чай, — заметила она. — Он такой замечательный, такой сладкий. Сладкое — моя страсть. Думаю, я на него подсела.

Официант наливал чай традиционным способом, с высоты трех футов. Эйтел сдержал дрожь. Марокканская кухня в целом восхищала его, но чай ужасал: слишком много сахара, прямой путь к диабету.

— Вам тоже нравится мятный чай? — спросил он чужеземца.

— Он удивительный, — ответил тот. — Одна из самых удивительных вещей на этой удивительной планете.

Эйтел понятия не имел, искренен ли кентавриец. Он, как и большинство людей, проявлял большой интерес к психологии инопланетян на протяжении десяти лет, прошедших после отмены галактического карантина, когда они начали появляться на Земле en masse[1]. Он много знал о них, однако разгадать кентаврийцев оказалось почти невозможно. Если они как-то и проявляли свои чувства, это носило характер кратковременной и, возможно, даже воображаемой пульсации их «резиновой» кожи. У Эйтела была теория, что их кожа слегка обвисает, когда они довольны, и натягивается, когда напряжены, но эта теория имела под собой очень мало оснований, и он не придавал ей серьезного значения.

— Давно вы на Земле? — спросил он.

— Это первая неделя, — ответил кентавриец. — Пять дней здесь, в Фесе, потом мы отправимся в Рим, Париж и Соединенные Штаты. А затем и в другие места. Ваш мир чрезвычайно увлекательный. Такая энергия, такая грубая сила. Я надеюсь посмотреть все и увезти с собой много произведений искусства. Я, знаете ли, страстный коллекционер земных вещей.

— С особым интересом к живописи.

— К живописи, да, но я собираю и другие вещи.

Это немного слишком в лоб — или Эйтел неправильно уловил смысл, в чем сомневался. Он взглянул на женщину, но та никак не отреагировала.

— Какие, например? — осторожно спросил он.

— Все, что отражает суть вашего мира! Все прекрасное, все по-настоящему земное! Конечно, я очень разборчив. Мне нужны только первоклассные вещи.

— Я не мог бы выразиться лучше, — сказал Эйтел. — Мы с вами придерживаемся одной философии. У истинного знатока нет времени на безвкусные, тривиальные, несовершенные вещи, на неумело реализованные импульсы.

Его тон, тщательно отработанный за годы работы с клиентами, не был заискивающим, а выражал лишь теплое, искреннее одобрение. От кентаврийца, скорее всего, эти нюансы ускользали, но Эйтел никогда не позволял себе недооценивать клиента. Неожиданно он перевел взгляд на женщину и добавил:

— Уверен, вы тоже так считаете.

— Конечно.

Она сделала большой глоток мятного чая, и сладкий напиток скользнул в горло, словно моторное масло. Потом она очень необычно повела плечами. Эйтел увидел, как странно двигалось тело под металлической сеткой. Конечно, она профессионалка. Несомненно. У него мелькнула мысль: возможно ли между этими двумя что-то сексуальное? Он сомневался, но кто знает. Более вероятно, что она просто одна из первоклассных «вещей» в коллекции Анакхистоса, в высшей степени земная «вещь»: в некотором роде произведение искусства. Удивляло также, каким образом кентавриец сумел отыскать ее столь быстро. Может, есть служба, поставляющая гостям-чужеземцам эскорт высшего сорта — конечно, по самой высокой цене?

Эйтел чувствовал ее аромат, не неприятный, но очень странный. Икра и тмин? Осетр, вываренный в шартрезе?

Она сделала знак официанту принести еще чая и сказала, обращаясь к Эйтелу:

— Проблема экспортных сертификатов… Как вы думаете, с этим будет сложно?

«Как неожиданно и поразительно, — подумал он. — Понять, что заботит твоего клиента, и воспринимать его сложности как свои собственные».

— Дело трудное, — сказал он.

— Мягко сказано, — вмешался в разговор кентавриец, как будто только и дожидался реплики Агилы. — Для меня это отвратительно. Ограничения на вывоз с вашей планеты произведений искусства… унизительные проверки… ажиотаж, требования более жестких ограничений… зачем?

— Постарайтесь понять природу этих панических настроений, — успокаивающе заговорил Эйтел. — Мы маленький отсталый мир, всего несколько лет как вышедший из полной изоляции. Неожиданно для самих себя мы вступили в контакт с огромной галактической цивилизацией. Вы ходите среди нас, вы очарованы нами и нашими произведениями искусства, вы хотите коллекционировать наши вещи. Однако вряд ли их хватит на всю цивилизованную вселенную. Произведений Леонардо и Вермеера не так уж много, а вас очень много. Люди опасаются, что вы обрушитесь на нас в огромном количестве с вашим несметным богатством, с вашей страстью к нашему искусству, скупите все ценное, что мы когда-либо создали, и увезете за сотни световых лет отсюда. Вот как возникли эти законы. Это вполне естественно.

— Но я не собираюсь никого грабить! Я хочу делать законные приобретения!

— Я вас очень хорошо понимаю. — Эйтел рискнул мягко, сочувственно положить ладонь на руку кентаврийца. Некоторых инопланетян обижал любой интимный контакт с землянами, но кентавриец, похоже, не возражал. Его «резиновая» кожа на ощупь была изумительно мягкой и гладкой, вроде тончайшего презерватива. — Я целиком на вашей стороне. Экспортные законы — абсурдная и чрезмерная реакция. На нашей планете такое изобилие произведений искусства, что можно удовлетворить потребности искушенных коллекционеров вроде вас. Распространяя свою культуру по звездным мирам, мы нерасторжимо связываем себя с самой материей галактической цивилизации. Вот почему я делаю все, что в моих силах, чтобы лучшие шедевры Земли были доступны нашим гостям.

— А надежные экспортные лицензии вы сможете обеспечить? — спросила Агила.

Эйтел приложил палец к губам.

— Не будем обсуждать это сейчас, хорошо? Давайте наслаждаться этим вечером, а скучными проблемами коммерции займемся позже. — Он лучезарно улыбнулся. — Могу я предложить вам еще чаю?

«Пока все идет на редкость гладко», — подумал он.

Контакт установлен, основные направления соглашения обозначены. Даже женщина не усложнила дело, как он опасался. Время отступить, расслабиться, дать взаимопониманию расцвести и окрепнуть.

— Вы танцуете? — неожиданно спросила Агила.

Он перевел взгляд на танцпол. Ригелиане, пошатываясь, тяжело топтались самым нелепым образом, словно танцующие медведи. Арктуриане и проциониты, напоминающие связки блестящих металлических стержней, воодушевленно скакали вверх и вниз, а стеропиды с мечтательным видом выписывали феерические балетные па.

— Да, конечно, — ответил он немного испуганно.

— Потанцуете со мной?

Он смущенно бросил взгляд на кентаврийца, и тот милостиво кивнул.

— Анакхистос не танцует, — с улыбкой сказала она, — А я люблю. Сделаете мне одолжение?

Эйтел взял ее руку и повел женщину на танцпол. Во время танца он сумел взять себя в руки, двигался легко и грациозно. Инопланетяне откровенно разглядывали их — временами люди вызывали у них ужасное любопытство, — но эти взгляды не досаждали. Ее бедра были тесно прижаты к его бедрам, ее тяжелые крепкие груди прильнули к его груди. Осознав это, он почувствовал, как кровь заиграла в жилах, выкрикивая хорошо знакомый биохимический приказ: «Иди за ней, пообещай что-нибудь, скажи что-нибудь, сделай что-нибудь». Эйтел отмахнулся от этого.

Женщины есть везде — в Ницце, в Риме, в Афинах. Провернув сделку, он пойдет к одной из них.

— Агила — интересное имя, — сказал он. — Израильское?

— Нет.

Она произнесла это невозмутимо, но как бы поставила точку, лишив Эйтела пространства маневра. Его одолевали вопросы: кто она такая, как связалась с кентаврийцем, какова ее роль при нем, как, по ее мнению, пройдет сделка с кентаврийцем? Но одним спокойно произнесенным словом она захлопнула перед ним дверь. Эйтел сосредоточился на танце. Агила была гибкая, чуткая, ловкая. Но ее манера двигаться тоже казалась странной: как будто ноги скользят над полом, не доставая до него нескольких дюймов. Очень необычно. И голос… точнее, акцент… какой он? Эйтел повсюду побывал, но он никогда не сталкивался с таким произношением, с такой текучестью гласных, с таким… резонансным построением фраз, как будто она говорила и одновременно прислушивалась к своему эху. Наверняка происхождение у нее экзотическое — румынка, финка, болгарка. Нет, это недостаточно экзотично. Албанка? Литовка?