Туннель во времени - Страница 188

— Вы правы, сэр, нельзя. Но лишь потому, что такой мост имел бы отрицательную плавучесть, как и наши секции, пока они тянут вниз. Поэтому мост будет плавать над каньоном, а закрепим мы его мощными тросами.

На сей раз тишина была абсолютной на протяжении всего времени, пока Гас торопливо излагал слушателям этот план, объясняя, как будет устроен мост и как благодаря своей плавучести он будет компенсировать другие детали нового предложения. На каждый вопрос у Гаса был ответ, и вскоре стало ясно, что, если не выдумывать каких-то фантастических факторов, этот план во всех отношениях превосходит предшествующий. Задолго до того, как стало ясно остальным, понял это сэр Айсэмбард; он отошел от стола и встал, сложив руки на груди и глядя на заходящее солнце. Когда остальные, иссякнув, умолкли, чтобы перевести дух, он повернулся и смерил Гаса взглядом более холодным, чем ледяное дыхание арктической ночи.

— Вы сделали это преднамеренно, Вашингтон. Преднамеренно разработали ваш план, чтобы унизить меня и вдобавок извлечь какую-то корысть.

— Нет, сэр! Даю вам слово…

— Нет сомнений, что будет принят ваш проект или какой-то его вариант, продолжал человек, у которого не было сомнений; от попытки Вашингтона вставить слово он просто отмахнулся. — Туннель пойдет к Азорам. Вы получите и репутацию, и деньги, я убежден. Коль скоро я ставлю благо туннеля выше своих личных амбиций, я буду продолжать работать, как делал это и в прошлом. Но к вам лично, сэр, у меня мало уважения. Пожалуйста, имейте в виду, что отныне вы не являетесь желанным гостем в моем доме.

Гас кивнул еще до того, как сэр Айсэмбард закончил; все это было предопределено.

— Я с самого начала знал, что так будет, — сказал он, и в этих простых словах прозвучала вся тяжесть невысказанных чувств. — Я не испытываю к вам ничего, кроме расположения, сэр, и никоим образом не хочу причинить вам боль. Я хочу, чтобы вы поверили: всегда я ставил благо туннеля выше, чем соображения личного успеха. Учитывая ваши слова, у меня не остается другого выхода, как только уйти в отставку со своего поста в компании Трансатлантического туннеля и прекратить работать для нее. Если мое участие является отрицательным фактором и мешает завершению великого дела — я отказываюсь от своего участия.

Его слова, хоть он и говорил очень тихо, оглушили присутствующих. Но сэр Айсэмбард пришел в себя уже через несколько секунд.

— Отставка принята. Вы свободны.

Такая развязка буквально парализовала обоих финансистов, Гас действительно встал со своего места и пошел к двери; лишь тогда лорд Корнуоллис смог заговорить.

— Вашингтон, минутку, пожалуйста. Мы не должны подходить односторонне… уж эти мне вопросы первенства… надо все обсудить… хоть разорви меня, если я знаю, что со всем этим делать! — С видимым усилием он попытался собрать свои скачущие мысли и найти какой-то компромисс хотя бы в последний момент. — Мы слышали ваше предложение и должны рассмотреть его, поскольку, сэр Айсэмбард, при всем к вам уважении, вы не можете говорить за всех членов обоих правлений, ни даже за меня или Уинтропа. Что бы я предложил… что я и в самом деле предлагаю, сэр, — так это то, что мы здесь все обдумаем и затем сообщим вам о нашем решении, каким бы оно ни было. Можете вы, капитан Вашингтон, сказать, где вас найти, когда обсуждение закончится?

— Я буду у себя в номере.

— Очень хорошо. Мы встретимся, как только наш симпозиум принесет хоть какие-то плоды.

Гас вышел, дверь плотно закрылась за ним, прогремев замком и предрекая счастливый исход. 

Веселы и приветливы здесь были все — оживленно беседующие пары и группы со вкусом одетых людей, радостно окликающие друг друга знакомые, посыльные, юрко протискивающиеся сквозь толпу в вестибюле с записками и телеграммами, которые, несомненно, могли лишь радовать и одобрять; волна добрых чувств захлестывала людей, и, конечно, она должна была выплеснуться наружу — через окна, через дорогу, неся повсюду улыбки и заставляя даже сидящих на балюстраде чаек кричать от радости. И тем не менее этот океан добродушия бороздило одно мрачное судно — человек, от которого за десять шагов несло бедой, отвергнутый и одинокий виновник царящего здесь веселья; и теперь, в час своего триумфа, он был чужим среди всех, кто наслаждался плодами его трудов.

Вашингтон был настолько подавлен, что даже не сознавал этого; душа его оцепенела, он не чувствовал ничего. Он шагал размеренно и спокойно, с серьезным видом, который ни в малейшей степени не отражал всей бездны его отчаяния; туннель стал его жизнью, без туннеля он оказался пуст. Другой на его месте не удержался бы от жалости к себе, но Гас знал, что, если бы довелось, он снова сделал бы то, что сделал. Строить нужно наилучшим из возможных способов. Если спасение туннеля означает крушение его личной жизни, пусть она пойдет прахом. Погруженный в столь мрачные раздумья, он протолкался к площадке перед лифтом и стал ждать, когда откроется дверь. Открылась она очень быстро, ведь лифт приводился в движение гидравлическим поршнем, уходящим в расположенный глубоко в земле цилиндр, — и Гас отступил в сторону, ибо единственным человеком, вышедшим из лифта прямо ему навстречу, лицом к лицу о подарок судьбы! о божественная игра случая! — была та самая леди, о которой упоминали недавно, дочь сэра Айсэмбарда, Айрис.

— Айрис, — сказал он. И замолчал, не в силах больше выговорить ни слова, ибо глаза его затуманил золотой блеск, исходивший, казалось, от ее лица и изящного одеяния.

— Вы возмужали, Гас, — сказала она, глядя на него с присущей всем женщинам практичностью. — Хотя, должна сказать, легкая седина вам идет.

Но, сколь бы практичной она ни была, нельзя было не заметить, что, хотя голос ее оказался тверд, говорить она начала после какого-то внутреннего колебания. На этом разговор прервался; они стояли, просто глядя друг на друга, и наконец мальчик-лифтер, не выдержавший столь долгой паузы, позвал:

— Лифт идет вверх, ваша честь. На какой этаж вам угодно?

Тогда они отступили подальше, давая войти другим, и в этой человеческой круговерти они оставались вдвоем, словно посреди бушующего океана. Она была лучезарной, как прежде, и Гасу показалось даже, что она стала еще красивее, если такое возможно, обогатившись новым очарованием, приходящим к женщине с возрастом. Его глаза сами собой скользнули по ее левой руке к ладони, к пальцам — но ищущий взгляд наткнулся лишь на лайку перчатки. Однако Айрис прекрасно поняла, что означал этот взгляд, и улыбнулась.

— Там нет кольца. Гас. Я по-прежнему тихонько живу с отцом.

— Мы с ним только что расстались, у нас был разговор. Вначале это был разговор друзей, а потом, боюсь, разговор врагов.

— Мой отец во всей красе.

— Как друг он удостоил меня приглашения снова бывать у вас в доме. Как враг…

— Это вы расскажете мне позднее, пока достаточно первого. — Простая предусмотрительность подсказывала ей, что это мгновение, сколь бы коротким оно ни было, нужно остановить — и забыть о времени. То, что придет потом, придет скоро, но сейчас возможность побыть вдвоем, не нарушая этим светских условностей, была подарена ей, и нужно было пользоваться, пока она есть. — Нет ли здесь местечка, чтобы поговорить спокойно?

— Я знаю как раз такое, — ответил Гас, не зная ни одного, но, как и она, сознавая, что им предоставлена, быть может, единственная возможность и схватиться за нее надо обеими руками.

Извинившись, он на мгновение отошел и обратился к одному из служителей, стоявшему неподалеку; если деньги переходят из рук в руки, это всегда ускоряет дело, Гас убедился в этом в очередной раз, когда служитель, опустив монеты в карман, без проволочек проводил его и Айрис в уютный альков в дальнем конце обеденного зала, где официант, приняв их заказ, тут же исчез, чтобы выполнить его через какие-то секунды. На этот раз, в отличие от той, последней, встречи, они не спрашивали чаю; Дйрис за это время достигла совершеннолетия и, принадлежа к не так давно заявившей о себе расе эмансипированных женщин, которые не считали за грех пить на людях, заказала себе херес «Теопепе». Гасу же было необходимо как минимум двойное бренди.