Тухачевский - Страница 5
Надоел ли он коменданту, случайно ли, но после последнего ареста Тухачевскому повезло: с партией офицеров увезли в мекленбургский лагерь Бадштуер.
В Бадштуере было больше свободы; поэтому стал только нетерпеливее Тухачевский; среди пленных присматривал товарища для побега; а когда нашел отчаянного армейского прапорщика Семенова, решил бежать в ближайшие же дни. При обдумывании плана на помощь пришли воспоминания побегов русских революционеров из тюрем.
- Знаете, Семенов,- говорил Тухачевский,- читал я когда-то о побеге террориста из сибирской тюрьмы; его вывезли в телеге в кадушке с капустой за ворота, и он бежал.
- Но его же вывезли, наверное, сообщники? - возражал Семенов.- А кто ж нас тут повезет, немецкие солдаты?
Но этот план побега Тухачевского не покидал; а когда увидел на лагерном дворе пригнанных на работу русских военнопленных солдат, бросился к Семенову сообщить о важном событии.
План был осуществлен. Бегуны постепенно сговаривались с приходившими убирать помеще-ние русскими солдатами; и одним темным вечером вывезли солдаты будущего командарма и прапорщика Семенова за ворота в телеге с мусором и за лагерем свалили в яму.
В яме лежали до ночи, а ночью тронулись в длинный, километров в 500, путь к голландской границе. Был июль; днем забирались в леса, в хлеба, в овраги - спали; а ночью шли хорошими военными переходами.
Уже неделю пробирались по военной Германии; шли по компасу и карте, за ночь выходило километров 20 "полезного пути", не считая ошибок и крюков.
Все благоприятствовало; штатский костюм, хороший компас, карта, небольшой запас еды; но не предусмотрели одного: через неделю вышли все спички.
Бывало, забравшись в овраг, варили в котелке картофель, поддерживая силы горячей пищей, теперь жевали только хлеб; но и его не оставалось. Беглецы обессилели, ночные переходы сократились, а до границы не меньше 200 километров. Охватывало волнение; и решили идти на отчаянность, а достать спички!
Более чисто одетый Семенов пошел на ура в первую деревню. Тухачевский остался под деревней в овраге; час ждал Тухачевский, но через час, делая знак, что все благополучно, Семенов показался на шоссе.
- Со спичками мы преобразились,- вспоминал Тухачевский позже,- нам как будто что-то в жилы влили; а тут наткнулись еще на утиное гнездо, варили яйца, и уверенность в побеге была полная.
Из сухих веточек лиственницы днем разводили огонь; такой костер не дает дыму, а огня не видно, словно спирт горит; беглецы осмелели, но эта смелость их и погубила. У самой границы решили реку не переплывать, а на авось пройти по мосту. И только ступили на мост, как из-под моста вырос шлем и серая шинель немецкого часового. Взгляда было достаточно: побежали беглецы в разные стороны, но Тухачевскому не повезло. Часовой бросился в погоню за левым, Тухачевским, а не за Семеновым; долго бежали, обессилел Тухачевский, упал, и солдат схватил его.
- Вы шпион? - начал допрос Тухачевского комендант ближайшего города. Это пахло расстрелом.
- Нет, военнопленный.
- Документы?
- Документов нет.
Казалось, в момент срыва почти осуществленного побега можно было предаться отчаянию; но Тухачевский выказал железное упорство, сказал, что он солдат из недалекого от границы, случайно известного солдатского лагеря. В наручниках под конвоем отправили Тухачевского в солдатский лагерь, но там пленного не признали, а так как он отказывался назваться, посадили в местную тюрьму.
Ночью в тюрьме Тухачевский уговорил двух унтер-офицеров бежать: тюрьма охранялась плохо; с двумя солдатами в ту же ночь Тухачевский бежал; оба унтер-офицера удачно перешли границу, но у Тухачевского сорвался побег в третий раз: его схватили за тридцать шагов до Голландии.
Не то обессилел, не то отпираться на границе было рискованно, Тухачевский назвал себя, и его повезли в Бадштуер; опознав в Бадштуере,дальше, в славившийся строгостью штрафной лагерь форд Цорндорф при крепости Кюстрин.
От станции около трех километров вели Тухачевского в гору; был темный глубокий вечер; в темноте показалось Тухачевскому, подошли к небольшому бугру; блеснул огонек; идя меж солдат, стал спускаться по широкому, плохо освещенному коридору куда-то вглубь. В тусклом свете различал решетчатые железные ворота и часового. Потом - лестница, узкий коридор, наконец открылась небольшая дверь каменно-подземного помещения.
В почти огромной крепостной комнате с сводчатым потолком и несколькими арками свисали две тусклых спиртовых лампы, в клубах трубочного дыма шел громкий разговор. Тухачевский разглядел человек 50 офицеров, кто за картами, за шашками, кто около большой печи дымит над кастрюлями, кто завалился на поставленные друг на друга железные кровати: французы, русские, англичане, бельгийцы.
Но сильна была вера в судьбу и в "свою звезду": с французским генералом Гарро и неизвест-ным англичанином через несколько дней начал рыть Тухачевский в Цорндорфе подземный ход, готовя четвертый побег.
Был уже назначен день и час, но по доносу за полчаса открыли подземный ход и Тухачевского повезли из Цорндорфа в Баварию, в еще более суровый лагерь - форт № 9 крепости Ингольштадт.
Сюда свозили негнущихся, многократных бегунов, оскорбителей начальства, подобрались тут отчаяннейшие головы со всего немецкого плена. Это была компания с богатым архивом побегов и изумительной коллективной франко-бельгийско-русской изобретательностью.
Время бессонных ночей на форте № 9 тянулось в рассказах о побегах, щеголяли офицеры находчивостью, лихостью, остроумием плана. Когда в форт привезли Тухачевского, его уже знали, как маниакального бегуна, о нем уж шли разговоры в интернациональной компании.
Двери камер ингольштадтского форта № 9 выходили в темный коридор, разделенный посредине тяжелыми железными воротами на восточное и западное крылья. В пять часов ворота запирались; меж крыльями прекращалось общение; вместе с французами, генералом Гуа, Гарро, Маршалем, Ломбаром, Ферваком Тухачевский жил в восточном крыле. В каземате тягучее время плыло звенящей тишиной.
Уж был 1916 год на исходе.
- Вот вы думаете о побеге, мсье Мишель, а скажите, вы верите в бога? говорит живущий с Тухачевским в одной комнате француз-лейтенант Фервак.
- В бога? - Тухачевский удивлен, странно выпуклые глаза улыбаются,- я не задумывался над богом.
- Как? Вы атеист?
- Вероятно. Большинство русских вообще атеисты. Все наше богослужение - это только официальный обряд, так сказать,- прием. Не забывайте, Фервак, что наш император носит кроме короны - тиару. Он папа,- смеется Тухачевский.- У нас есть секты, но нет ересей. Ваши, например, муки совести и прочее нам неведомы. Заметьте к тому ж, что мы, как интеллигенты-горожане, так мужики и рабочие, все презираем попов. Они в наших глазах наихудшие из чиновников.
- Но позвольте,- уже горячится Фервак,- вы хотите, кажется, утверждать, что русский народ целиком нерелигиозен?
Тухачевский встает, ходит длинным шагом по каземату, не глядя на собеседника, глядя в каменный пол; он чуть-чуть улыбается тонким ртом и странными грустными глазами.
- Нет, как раз наоборот, я хочу сказать, что мы, русские, все религиозны, но именно потому, что у нас нет религии. Я не христианин,остановился он перед католиком,- больше того, я даже ненавижу того нашего Владимира Святого, который крестил Россию, тем отдав ее во власть западной цивилизации! Мы должны были сохранить наше грубое язычество, наше варварство. И то и другое. Но постойте, и то и другое еще вернется, я ведь в это верю! Владимир Святой заставил нас потерять несколько столетий, но только и всего.
- Ого! - захохотал Фервак.- Если вы так неодобрительно отзываетесь о вашем князе Владимире, то, вероятно, уж вовсе ненавистно должны отзываться о великом императоре Петре? Ведь это именно он вас европеизировал?
Тухачевский, прохаживаясь, сделал детский жест досады.
- Ничуть! Вы не понимаете Петра! Это был гигантский, грандиозный варвар и именно русский, именно такой, какой нам сейчас нужен. Что ж вы думаете, он хотел сделать из Петербур-га Версаль и навязать нашему народу вашу культуру? Нет! Он только взял у Запада секрет его силы, но именно для того, чтобы укрепить наше варварство. Лично он сохранил культ наших старых богов. К тому ж, когда он пришел, духовное зло над Россией уже было совершено.