Туфли для служанки - Страница 7

Хотя его отъезд с острова был, мягко выражаясь, не совсем ловким (после неудачного вмешательства девушка исчезла), Фримен мечтал о триумфальном возвращении. Главное было то, что ей, такой красотке, он понравился, она его встретила милостиво. Почему это случилось, он сказать не мог, но он знал, он видел по ее глазам — это факт! И, удивляясь по старой привычке — как он мог ей понравиться, если и вправду понравился — Фримен придумывал множество объяснений, между прочим, как и почему женщину вдруг тянет к мужчине, и решил: причина в том, что он непохож на других, он смелый. Да, он посмел удрать от гида, он нарочно дождался на берегу, когда она выйдет из воды. И она тоже была непохожа на других — разумеется, это ее и привлекло к нему. И не только своей красотой, своим происхождением она отличалась от всех — все прошлое ее семьи было другое, чем у всех. (Он с жадностью перечитал историю семейства дель Донго во всех местных справочниках). Он чувствовал, как в ней кипит кровь ее предков, начиная от древнкх рыцарей и так далее; конечно, его происхождение было совсем другим, но ведь мужчины легче приспосабливаются, и он бесстрашно представлял себе смелое сочетание имен: Изабелла и Генри Фримен. Надежда на такую встречу — вот главное, из-за чего он поехал за границу. И он чувствовал, что европейские женщины смогут лучше оценить, вернее, лучше понять его. Конечно, у Фримена возникали и тяжелые сомнения — их жизни были настолько несхожи, — и он думал: какие серьезные испытания ему еще придется пережить, если он захочет ее завоевать, а это он решил твердо. Неизвестно, как отнесется ее семья, да и мало ли что еще. И снова его стало беспокоить, почему она спросила, не еврей ли он. Почему этот вопрос слетел с ее прелестных губ, даже прежде чем они как следует познакомились? Никогда в жизни его об этом не спрашивали, особенно девушки при таких же, скажем, обстоятельствах. Ведь они только что увидели друг друга. Он был в недоумении — ведь он совершенно не походил на еврея. Но потом он сообразил — может быть, этот вопрос что-то вроде «пробы», когда человек ей нравился, она сразу пыталась определить — насколько он «подходящий претендент». Может быть, ей в прошлом не посчастливилось в знакомстве с каким-то евреем? Не очень похоже, но все-таки возможно — их теперь всюду много. В конце концов Фримен объяснил себе, что «и так бывает» — вдруг беспричинно и внезапно ей взбрела в голову странная мысль. И оттого что мысль была странная, его короткий ответ показался ему вполне достаточным. Чего возиться с древней историей? А сейчас именно эти препятствия только разжигали его приключенческий пыл.

Им владело почти невыносимое волнение: он должен увидеть ее снова, поскорее, стать ее другом — и это будет только началом, но как же начать? Он подумал, не позвонить ли ей по телефону, если только в палаццо, где спал Наполеон, есть телефоны. Но если ответит горничная или еще кто-нибудь, он попадет в ужасно неловкое положение — как он о себе скажет? Он решил, что лучше послать ей записку. И Фримен написал несколько строк на специально купленной отличной бумаге, спрашивая, может ли он иметь удовольствие увидеть ее снова в обстановке, благоприятствующей спокойной беседе. Он предложил ей прокатиться в экипаже по одному из островов и подписался, конечно, не Левин, а Фримен. Потом он предупредил хозяйку, что письма на это имя надо передавать ему. И вообще он просит называть его отныне мистер Фримен. Объяснять он ничего не стал, хотя она удивленно подняла брови. Но после того как он для укрепления дружбы дал ей тысячу лир, на ее лице засияла безмятежная улыбка. Он отправил письмо — и время легло на него тяжким грузом — как прожить те часы, пока не придет ответ? В тот же вечер он в нетерпении нанял лодку и стал грести к Изола дель Донго.

Вода была гладкая, как стекло, когда он причалил, но дворец стоял темный, даже мрачный — ни в одном окне света не было, весь остров казался мертвым. Он никого не увидал, хотя в воображении видел ее повсюду. Фримен хотел было остановиться у пристани и поискать ее, но затея показалась ему безумной. Когда он подгребал к Стрезе, его окликнул речной патруль и попросил предъявить паспорт. Офицер посоветовал ему не плавать по озеру после темноты: могут случиться неприятности. На следующее утро, в темных очках, в соломенной панаме, купленной специально для этого случая, и в свежем полотняном костюме, он сел на пароходик и вскоре высадился на острове своей мечты вместе с обычной группой туристов. Но фанатик гид сразу высмотрел Фримена и, размахивая тростью, как учитель линейкой, велел ему тут же мирно отбыть. Боясь скандала — ведь девушка, наверно, все слышит, — Фримен с очень неприятным чувством уехал с острова. Вечером хозяйка, разоткровенничавшись, предупредила его — не связываться ни с кем на Изола дель Донго. У этого семейства темное прошлое, оно известно своим вероломством и обманами.

В воскресенье Фримена — он был в прескверном настроении после дневного сна — разбудил стук в дверь. Длинноногий мальчишка, в коротких штанах и рваной рубахе, вручил ему конверт с незнакомым гербом. Задыхаясь от волнения, Фримен разорвал конверт и вынул листок тонкой голубоватой бумаги с несколькими строками, написанными паутинным почерком:

«Можете приехать сегодня вечером, к шести. Эрнесто вас проводит. И. дель Д.».

Пять уже пробило. Фримен был ошеломлен, от счастья у него закружилась голова.

— Tu sei Ernesto?[2] — спросил он мальчика.

Мальчику было лет одиннадцать-двенадцать. Не спуская с Фримена больших любопытных глаз, он покачал головой.

— No, signore, sono Giacobbe[3],

— Dov’e Ernesto?[4]

Мальчик неопределенно показал на окно, и Фримен понял, что кто-то, неизвестно кто, ждет его на берегу озера.

Фримен в одну минуту переоделся в ванной и вышел уже в соломенной шляпе и полотняном костюме.

— Ну, пошли!

Он сбежал по лестнице, за ним топал мальчик. К великому удивлению Фримена, «Эрнесто», ждавший у причала, оказался тем самым вспыльчивым гидом с проклятой тросточкой: видно, он был мажордомом в палаццо, старым слугой семьи.

Судя по выражению его лица, теперешняя роль гида в другом качестве была ему сильно не по душе. Но, видно, он получил твердые указания, и держался хоть и высокомерно, но вежливо. Фримен поздоровался с ним вполне любезно. Гид сидел не в шикарной моторке, как ожидал Фримен, а на корме большой, видавшей виды лодки — помеси рыбачьей шлюпки и спасательного суденышка. Фримен вслед за мальцом перелез через свободное место на задней скамье, но, так как Джакоббе сел на весла, он нерешительно примостился рядом с Эрнесто. Какой-то лодочник на берегу столкнул лодку, и мальчик стал грести. Большая лодка казалась неповоротливой, но Джакоббе, ловко орудуя длинными веслами, повел ее совсем легко. Он быстро отгреб от причала и пошел на остров, где ждала Изабелла.

Хотя Фримен был рад и счастлив, что они отплыли и наслаждался широким простором озера, ему было неприятно сидеть рядом с Эрнесто, от которого несло свежим чесноком. Болтливый гид оказался молчаливым спутником. Потухшая сигарета висела у него на губе, и время от времени он рассеянно тыкал палкой в дощатое дно лодки. Если в ней еще нет течи, он обязательно пробьет дыру, думал Фримен. Один раз тот снял свою черную фетровую шляпу, чтобы вытереть лоб платком, и Фримен с удивлением заметил, что он совсем лыс и выглядит удивительно дряхлым.

У Фримена было искушение сказать старику что-нибудь приятное (кто помянет старые обиды в таком чудном плаванье?), но он понятия не имел, с чего начать. Что он будет делать, если тот сердито буркнет в ответ? После долгого молчания Фримен, уже чувствуя некоторое раздражение, спросил:

— Может быть, мне сесть на весла, дать мальчику отдохнуть?

— Как желаете, — Эрнесто пожал плечами.

Фримен обменялся местами с мальчиком и тут же об этом пожалел. Весла оказались непомерно тяжелыми, греб он скверно, левое весло заходило в воду глубже, чем правое, и лодка сбивалась с курса. Похоже было, что он плывет на катафалке, и, неловко шлепая веслами, он видел со смущением, как мальчик и Эрнесто, похожие темными глазами и жадными клювами на странных птиц, не мигая, уставились на него. Он мысленно посылал их подальше от этого прекрасного острова и в отчаянии греб все сильнее. Хотя ладони его покрылись волдырями, ценой решительных усилий он стал грести ритмичнее, и лодка пошла ровней. Фримен победоносно взглянул на спутников, но те уже не следили за ним — мальчик вел соломинку по воде, а гид сонно смотрел вдаль.