Trust me (СИ) - Страница 49

Ньюту в кои-то веки действительно весело. Он не чувствует себя лишним и ненужным, потому что никто из только что встреченных детей не знает о нем ничего. Никто не будет, как в школе[1], спрашивать, почему у него только одна мама и почему та не живет с кем-то еще, хотя дата у нее не зачеркнута. Ньют догадывался, что детей это на самом деле мало интересовало. Все это было из-за родителей, которым иногда попросту нужно держать язык за зубами и разговаривать о таком только наедине. Или не разговаривать вообще.

Дети с детской площадки не докучают его с подобными вопросами: им все равно. Они всего лишь предлагают поиграть во что-нибудь новое каждые десять минут, засыпают песок друг другу за шиворот и кидаются веточками и камнями. Те, кто постарше, с серьезным видом сидят в стороне и о чем-то болтают, но болтовня их на самом деле не имеет смысла. Кто-то качается на качелях, а кто-то бегает, поднимая ногами пыль.

Ньют играет с несколькими мальчишками в мяч по придуманным только что правилам, которые до сих пор не запомнил. Ловит, отбрасывает, ловит, отбрасывает, с визгом отбегает в сторону, услышав слово-сигнал, кто-то выходит из круга, и игра продолжается. Он периодически поворачивается к маме, которая по-прежнему сидит с женщиной, чьи волосы собраны в небрежный пучок на затылке, а зубы выпирают, как у белки. Мама смеется, застенчиво прикрывая рукой рот — она отчего-то никогда не любила свою улыбку, хотя Ньют находил ее самой милой на свете. Уверившись, что мама не ушла никуда и не даже не собирается, Ньют успокаивается и снова обращает все внимание на игру.

Мяч пролетает мимо, падает на землю, выкатывается за пределы детской площадки и исчезает где-то за кустами, обрамлявшими кованную ограду. Кто-то просит Ньюта сбегать побыстрее, пока взрослые не заметили, и Ньют, понимая прекрасно, что мама будет злиться, все же выбегает с площадки. Вертит отчаянно головой в поисках мяча и замечает его в руках мужчины, стоящего под деревом буквально в нескольких метрах от входа. Ньют набирает полные легкие воздуха и делает несколько сначала несмелых, а затем все более решительных шагов.

Мужчина, завидев его, улыбается.

— Ты потерял? — Ньют молча кивает и тянет к мячу руки в надежде, что сразу получит его, но незнакомец, бегло оглядев худенького, похожего на взъерошенного птенчика мальчишку, внезапно поднимает руку с мячом вверх — Ньют ни за что не дотянется. И улыбка, превратившаяся в усмешку, застывает на его лице.

Тогда Ньют, непонимающе дуя губы, смотрит на мужчину из-под нахмуренных бровей, оглядывает мельком его руки и ахает: на коже нарисованы цифры, точь-в-точь как у него. Только года нет. Незнакомец следит за его взглядом, не меняя выражения лица.

— Какая удача, не правда ли? А я и не верил, что это когда-нибудь произойдет. Пойдешь со мной?

Ньют словно не слышит вопроса. Путается в мыслях, как в паутине. Разве бывает такое? Чтобы все случалось с такими маленькими, как он? Ну разве так бывает? Он не верит. Однако мамин голос, повторявший, что судьба очень любит нас удивлять и преподносить сюрпризы, которых мы и не ждали, кажется гораздо более убедительным. И он повинуется этому голосу и берет мужчину, который откидывает мяч обратно к воротам площадки, за руку. Его уводят. Куда — Ньют не знает. Он несколько раз с сомнением смотрит на свою дату и не понимает, почему та не меняется, но в конце концов приходит, что нужно подождать немного.

Деревьев и кустов в парке много, и местами они посажены настолько часто, что за ними не замечаешь невысокие палатки маленьких кафе. Незнакомец сворачивает с Ньютом с дорожки и ведет его к пустующей беседке, практически полностью спрятанной в зелени — когда они с мамой шли на площадку, Ньют заметил здесь целующихся парня и девушку (точнее, только их ноги. То, что они целуются, он понял по странным чмокающим звукам — с такими некоторые дети из его школы кушали длинные макароны). Внутри сердце стучит очень быстро, Ньют хочет извиниться и убежать к маме, потому что она точно будет ругать его, но мужчина ведет себя с ним так аккуратно, что сомнений не остается — Ньют уже встретил того, кто ему нужен, даже если сейчас это кажется немного странным.

Его заводят внутрь и усаживают на скамейку. Незнакомец приземляется на колени рядом с ним и заглядывает ему в глаза — свои у него серо-стеклянные, а зрачки большие, как в сумерках. Ньют сглатывает слюну и старается улыбнуться. Мужчина тихо посмеивается и кладет руки мальчику на ребра. Ладони у него большие и очень-очень горячие.

— А я и не верил, что это когда-нибудь произойдет, — снова говорит он. — И я уже люблю тебя, какой бы ты ни был.

Ньют чувствует, как грубые сухие губы целуют его в лицо, тихо, слюняво и противно. Ньют жмурится, пытается отвернуться, но ему не дают: одна из рук обхватывает голову и не дает пошевелиться. Вторая задирает тонкую водолазку с закатанными рукавами вверх и в конце концов снимает и откидывает на грязную плитку под ногами. Ньют бормочет неуверенное «не надо, пожалуйста», но его не слышат. Незнакомец шепчет что-то, продолжая стаскивать с него одежду и целовать, покрывая каким-то мерзким запахом. Ньют пытается вертеться, ерзает, мычит, но его снова не слышат. Лицо стискивают до боли. Продолжают целовать. Продолжают шептать что-то про любовь и «что так у всех, это нормально».

Его никто не слышит. Никто. Ему никто не поможет. Никто. Ему страшно, и он один. Рядом никого нет. И никогда не будет.

Ньют плачет, все хнычет свое «не надо, пожалуйста», от которого уже язык заплетается. Но его не слышат. Не воспринимают. И уж точно — в этом Ньют уверен на сто, нет, на миллион процентов, — не любят. Любовь — это не так. Ньют не знает еще, что это такое, но происходит она точно не так. И не так, как у мамы.

Мама вбегает в беседку в сопровождении полицейского, когда на Ньюте остаются только трусы, а мужчина, повернув мальчика к себе спиной, звенит пряжкой ремня на джинсах. Мама вскрикивает, хватает Ньюта и выбегает, стискивая его, плачущего и кусающего пальцы, а полицейский тем временем скручивает странного незнакомца.

Его всхлипы перекрикивает надрывное «Все это брехня, малыш, брехня! Бред сивой кобылы! Нет никаких соулмейтов! Ты никому не нужен!».

И Ньют больше, чем когда-либо, в это верит.

Ньют смотрел на девочку и мужчину, который протягивал ей какую-то конфету, а сам ощущал, что задыхается. Панический страх словно сдавливал горло, выбивал землю из-под ног, выдавливал из глаз горячие, как жидкий огонь, слезы.

Ньют проводит около часа в кабинете врача каждую неделю. Доктор выглядит милой и дружелюбной, но вопросы задает неимоверно глупые, одни и те же из раза в раз.

В самый первый день в кабинет зовут маму, а его выпускают наружу и просят подождать в конце коридора, где стоит маленький столик для рисования, заваленный карандашами и исчерченными раскрасками. Но Ньют не отходит и прижимается ухом к пахнущей краской двери.

«У него могут быть панические атаки. Они пройдут с возрастом, если, конечно, в жизни не произойдет что-то очень похожее на ситуацию, в которой он оказался. Просто будьте рядом с ним, когда это случится. Не оставляйте его одного».

Это и впрямь прошло с возрастом (по крайней мере, Ньют был в этом уверен до сегодняшнего дня). Ньют даже думал, что забыл об этом, если бы такая мелочь, как два совершенно незнакомых человека, не заставила вспомнить. Он задыхался. Трясся. Стирал слезы тыльной стороной ладони. Всеми силами пытался прогнать из головы то непрошенное, что все это время таилось где-то в закоулках долговременной памяти, ожидая своего звездного часа.

И побежал. Побежал, игнорируя светофоры и проскакивая перед автомобилями, ловя мат и визги сигналов в спину, забывая о всякой осторожности и всем том, что обязательно напугало бы его, не окунись он с головой в толщу с ненужными эпизодами достаточно далекого прошлого. Иногда GPS слишком поздно оповещал о поворотах, и Ньют несколько раз возвращался обратно. И бежал. Бежал, терзая и без того лишенные кислорода легкие. Бежал, кусая губы и закрывая рот рукой. Бежал, забывая о затуманенном зрении, превращавшем все вокруг в пятна с мягкими краями. Бежал неизвестно от кого, преследуемый целым строем страхов, сомнений, бесполезного и безмозглого риска, уверенностью в том, что услышанное в шесть лет от незнакомца «ты никому не нужен!» есть единственная, неоспоримая истина.