Trust me (СИ) - Страница 16

— Прости, чувак, перебью, — стрекотня в трубке прекратилась, погружаясь в полное неистощимого раздражения — Минхо терпеть не мог, когда его перебивают, — молчание, — но я уверен на все сто процентов. Я нашел его. Что еще нужно?

Послышался вздох, затем — обрывистый звук непроизнесенного слова, больше похожий на заикание, и Минхо сдался, бурча «как знаешь, чувак, но смотри не накосячь». А спустя мгновение он и думать забыл о состоявшемся разговоре и отвлеченно затараторил о внеочередном милом событии с Терезой, которое Томаса заботило не больше, чем скорость движения частиц в Большом Адронном Коллайдере.

Он повернул за угол, несколькими метрами отделявшийся от знакомого многоквартирного дома, увитого плющом с южной стороны от фундамента до пентхауса. Минхо внезапно умолк, и оператор оповестил о том, что у абонента закончились средства на счете. Томас, до того изучавший ноги и трещинки в тротуаре, поднял глаза и остановился, словно ударенный в грудь мощным кулаком.

Черная «Хонда» прижималась к тротуару, будто ни разу не покинув привычное ей место. Она казалась чище прежнего, наверняка пережила пару малоприятных, но важных процедур, но на вид абсолютно целая и живая, не смятая в гармошку и не взорвавшаяся от одного лишь прикосновения. Неторопливо обходя авто по кругу, Томас не заметил ни одной царапины, и выдохнул протяжно, оттягивая ворот футболки.

В боковое зеркало на водительской двери кто-то виртуозно запихнул сложенную как минимум в четыре слоя бумажку. Томас вынул ее, оглядываясь и будто ища на улице вездесущих разносчиков флаеров, чья изобретательность никогда не переставала удивлять, и неторопливо развернул листок с ясно отпечатавшимися на белом черными лабиринтами отпечатков пальцев.

Почерк у написавшего послание был угловатый, сильно кренившийся в сторону. Некоторые буквы сплетались в один малоразборчивый, но в целом читаемый узор, над заглавными уходили вверх закорючки-пародии на каллиграфию.

«Надеюсь, ты не придумал тысячу и один способ, как выступить против меня в суде, если бы я ее разбил. В любом случае благодарю за доверие.

— Н.»

Не будем говорить о том, что Томас перечитал записку раз …дцать, все еще взбудораженный словами мистера Гилмора: подобная реакция вполне очевидна. Он забежал в дом, перемахивая через две ступеньки, забыл передразнить сварливую собаку на третьем этаже, чуть было не поскользнулся на брошенной у одной из дверей бесплатной газете и едва не пробежал мимо входа в собственную квартиру. Там он поспешно отбросил ключи, телефон и все остальные неизвестно откуда взявшиеся в руках мелочи, в сторону и рухнул на диван, устремляя глаза в потолок.

Странно было осознавать, что его соулмейт рядом. Странно было ощущать это, радоваться этому, и тем не менее не знать, что делать дальше, и что может произойти. Но это ощущение совсем легкого, наивного и без труда развеиваемого приятными мыслями смятения нравилось Томасу до дрожи. Он хотел испытывать его еще больше, как наркоман хочет дозу за дозой.

Он безумно хотел сблизиться с Ньютом.

========== Глава 5. О том, почему грозы иногда могут быть полезны ==========

В тот единственный выходной, когда Томас запланировал что-то, о чем забыл практически сразу же, но мог легко вспомнить, началась гроза. Она разбудила парня утром нещадным хлестанием по стеклу (как будто сотня оголодавших птиц пытались протаранить окно клювами в надежде пробраться к теплу), завыванием ветра в районе верхних этажей и оглушающим громом, от которого некоторые припаркованные внизу машины разразились воплями сигнализаций.

Дожди в этом регионе были редкостью. Они, конечно, выпадали, особенно в осенне-зимний период, но ливни, виденные и пережитые за всю свою жизнь, Томас мог пересчитать, не выходя за пределы сотни. Поэтому он, вскочив приблизительно в четыре утра, долго не отходил от окна, преспокойно запивая промозглый холод и ветер снаружи горячим кофе. Гроза казалась чем-то отчасти чужеродным, непривычным, как новый человек в компании, где каждый друг друга прекрасно знает, и Томас все пытался понять, как к ней относиться. Меланхолично укутаться в одеяло и уткнуться в какую-нибудь особенную книгу на манер «Вина из одуванчиков» Брэдбери, тепло которой можно было бы визуально прочувствовать? Выбежать на улицу без футболки и побегать по тротуару, запрокидывая голову и ловя языком капли поразительно холодной влаги, как нередко делают дети? Удивленно таращиться на наружность сквозь стекло, провожать глазами стекающие вниз капли и привыкать? Томас не знал. Только молча доцеживал кофе, не ощущая даже, как он самую малость обжигает горло.

Ближе к девяти дождь только усилился наряду с желанием упасть обратно в кровать и захрапеть, но ввиду особой чуткости и блестящей неспособности заснуть даже при совсем тихих звуках извне (что он вообще тогда забыл в многоквартирном доме, где за каждой дверью жила в своем роде личность творческая и склонная проявлять свои таланты в самые непредсказуемые моменты?), Томас шарахался из угла в угол, срезая плечами углы. Чашка приземлилась на пол возле дивана, где ей суждено было остаться, пока одна из ног не сшибет ее ненароком и не выплеснет остатки остывшего напитка на бежевый ковролин с проявлявшимися кое-где намеками на пегую масть. Томас успел подолбиться лбом в стекло, пощелкать каналы на телевизоре, с грустью отметить, что по утрам кроме новостей и кулинарных передач транслировать было нечего, перечитать записку Ньюта еще лишних раз…ть и прокрутить в голове наполовину прослушанный разговор с мистером Гилмором. Он ведь пытался что-то важное до Томаса донести, так ведь?

К полудню дождь успел прерваться на двадцать одну минуту (да, Томас засекал), что уже показалось аномальным, словно погода оставалась испорченной добрых две недели подряд. Двадцать одной минуты хватило на разведывательную вылазку на улицу до ближайшего гипермаркета — за пачкой чипсов, колой и пивом на вечер и еще какой-то отравляющей желудок дрянью, которую руки зацепили по собственному желанию, не руководствуясь командами мозга. За двадцать одну минуту Томас врюхался в лужу по щиколотку, чуть было не врезался в столб светофора, не вовремя заглядевшись на экран телефона, десяток раз уронил купленное на землю (цент на пакет он, что называется, зажал) и раз пятьсот, кажется, прокрутил в голове одну-единственную фразу.

Ньют — мой соулмейт.

Ему не нужно было параноидально опускать глаза на дату через равные промежутки времени, чтобы в этом убедиться. Не нужно было теряться в догадках, разглядывать каждого встречного… погодите-ка. А ведь действительно, откуда ему знать? Ньют ни разу не оголял предплечье перед Томасом, никогда не говорил о своей дате сам, а Томас ни разу даже мельком не видел ее целиком. И Минхо минут двадцать пытался ему это доказать. А Томас не слушал. Как и всегда, впрочем.

Сомнение обладает отвратительной привычкой подкрадываться совсем незаметно, внедряться в голову, как некий вирус, и засиживаться надолго. Этакий непрошеный гость, обладающий достаточной наглостью, чтобы задерживаться в чужом обиталище, когда хозяева уже не знают, какой еще намек сделать, лишь бы его прогнать. И то самое сомнение, навеянное не то погодой, которую Томас считал отвратительной, не то ужасной привычкой переосмысливать вещи в пессимистичную сторону, не то еще чем-то, сейчас атаковало Томаса, нещадно хлестало по мозгам и задевало самые чувствительные уголки сознания.

А если Минхо был прав? Если Гилмор попросту сказал то, что Томас хотел бы услышать? Но зачем ему нужно было говорить это в таком случае? Думать об этом было тяжело. Слишком.

Неприятные, рушащие всякую надежду и радость мысли преследовали Томаса весь остаток дня. Даже когда под вечер дождь в очередной раз замолчал на совсем короткий промежуток времени — минут на сорок, если не меньше, — и парень попробовал восполнить утраченные утром часы сна, свернувшись под одеялом на диване, сомнения продолжали ковыряться в мозгу, как ребенок ковыряется ложкой в нелюбимой еде. Томас всеми силами с ними боролся и в конце концов пришел к выводу, что лучше не думать об этом, пока он сам во всем не убедится, чтобы лишний раз себя не расстраивать, если что-то и впрямь пойдет не так.