Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Страница 5

Я, узнав об этой истории, подумал: вот тот случай, когда «наказание без наказания» оказывается эффективнее.

– Скажите, много времени в расписании занятий спецшколы милиции, которую вы заканчивали, отводится для изучения Макаренко?

Надежда Викторовна невольно запнулась. Я ее хорошо понимаю. Потому что сам заканчивал госуниверситет и за все годы учебы не вспоминаю ни одной содержательной лекции о системе Макаренко. А ведь проблема трудных подростков у нас не исчерпана.

С той самоподготовки взаимопонимание между новым воспитателем и отделением значительно улучшилось. А вскоре возникло доверие и откровение в общении. Но... ненадолго. Только наладилось все, утряслось, а тут ЧП. Заходит Корниенко в комнату воспитателей, лицо у нее синее, губы дрожат, и сообщает:

– Я проглотила ложку.

У Надежды Викторовны закружилась голова. Ладони рук стали влажными, а ноги будто свинцом вмиг налились, она не могла даже выйти из-за стола. Хорошо, что начальник отряда Любовь Георгиевна Пятецкая была рядом. Взяла воспитанницу за руку, повела в медсанчасть. А в городскую больницу ее уже сопровождала в машине Надежда Викторовна. После операции, когда дела Кати пошли на улучшение, воспитатель выяснила, как все было. У Корниенко возник конфликт с отделением. Только теперь выяснилось, кто был прав, а кто виноват в той истории с книгой. Не от предвзятого отношения к воспитателю Катя отказалась ее поднять. Это Цирульникова довела девушку до такого состояния, когда та уже не контролировала свои действия.

Только была еще одна причина, которая вынудила Катю похитить в столовой алюминиевую ложку, отломать ручку и проглотить ее через силу. Ей хотелось хотя бы на неделю вырваться на свободу.

– Чего только не было за два года, – вздыхает Надежда Викторовна. И переводят разговор на день сегодняшний. – Вижу, вы познакомились уже с этой новенькой из Кривого Рога, какое о ней мнение?

Я понял, что речь идет о Водолажской.

– Она совсем не напоминает преступницу. Боюсь, что ее здесь могут испортить.

На слово «испортить» Заря, очевидно, обижается.

– Вот еще! В отделении давно никаких ЧП. Нет рукоприкладства, работает каждый только за себя. Даже крыс полгода как вывели.

Я сначала подумал было, что крысы – это грызуны, и вслух высказал удивление бездеятельностью санстанции.

Надежда Викторовна объяснила:

– Нет, наши крысы не грызуны, а беруны. Втихаря берут у своих. То, что плохо лежит.

Минуту оба помолчали. Потом Заря постучала три раза по деревянной крышке стола.

– Наговорила вам всякого, хотя б не сглазить...

6

 Уже утром следующего дня я понял, что стучала Надежда Викторовна по столу не напрасно: девчата из нашего отделения начали чудить. Подошла ко мне в жилой зоне Водолажская, многозначительно прищурилась.

– Знаете, у нас день рождения у одной девочки.

– Не знаю, а у кого?

– Без понятия, – призналась Водолажская и неожиданно сникла, замолчала.

– Ольга, не темни, – сказал ей строго. – Что дальше?

– А дальше... Мы хотели просить вас принести нам... Банку сгущенки.

О том, что на языке колонии сгущенка означает водку, я уже знал. И был поражен Олиной просьбой. Для кого она старается? Кому это я дал повод думать, что способен пойти на такое нарушение?

– Сгущенку? – изобразил я искреннее удивление. – Не понял. К тому же, я не на молзаводе работаю, как ты знаешь.

У меня еще была надежда, что Водолажская отступится и переведет разговор на другое, но она действовала достаточно настойчиво.

– Бутылку водки принесите. Пожалуйста.

Эта дерзость окончательно выбивала из колеи. Что же происходит? Почему не со школьными проблемами, не с девичьими тайнами идут ко мне, а с такой просьбой? Может, проверяют? Я вспомнил предупреждение замполита Александры Афанасьевны Кочубей о том, что каждого нового человека в колонии воспитанницы долго и упорно изучают, стремясь познать особенности его характера до мелочей.

Принимая мои мысли за колебания, Водолажская тем временем назвала цену:

– Не даром просим, у нас есть 25 рублей.

На такое уже следовало ответить однозначно.

– Водолажская, – сказал ей тихо, – не надо ставить меня в дурацкое положение.

Но она не уходила, продолжала канючить.

– Пожалуйста, принесите. Мы бросим клич – 50 рублей насшибаем... Что, и пятьдесят мало? Сколько же вы хотите?

Вот тут на меня накатило.

– Пять тысяч, – говорю.

В глазах Водолажской промелькнула растерянность.

– Вы шутите?

– Нет, серьезно.

– А я пошутила, – хохотнула она.

Разговор, казалось бы, окончен, но воспитанница не уходит, мнется. Я терпеливо жду. Посмотрев исподлобья, она, наконец, спрашивает:

– Будете докладывать Хозяйке?

– Во-первых, не Хозяйке, а начальнику колонии.

– Значит, будете?

Я оставил этот ее вопрос без ответа.

– Оля, скажи честно, кому понадобилась водка?

– Мне...

Ответив так, она замкнулась, и больше не удалось из нее вытянуть ни единого слова.

Через час, просмотрев с воспитателем Зарей личные дела, узнали: приближается день рождения Цирульниковой.

7

 За окном прекрасное утро. Через распахнутую балконную дверь врывается нарастающий шум просыпающегося города. Настроение еще больше поднимается оттого, что увижу сейчас однокурсника. По сложившейся недавно традиции мы с ним каждое утро идем на работу.

Он уже ожидает возле выхода из гостиницы. Спускаемся ступеньками широкой лестницы парка вниз. Идем улицами старого города.

– Слушай, а может, и мне перейти работать в колонию? – вдруг спрашивает Зинченко. – Сколько там у вас платят?

– Ты знаешь, мне трудно ответить на твой вопрос. Я, Валера, за работу в колонии денег не получаю. А на каких ставках мои коллеги теперешние – не интересовался.

– Да нет, ты не правильно меня понял. Не только в деньгах счастье. Может, там от меня большая польза будет?

– Как сказать, может и большая, – отвечаю. – Но ты лучше в своем ПТУ работай так, чтобы твои воспитанники не попали в колонию. Пусть они лучше ее узнают из книг.

На перекрестке расходимся. Настроение по-прежнему прекрасное. Радуют оживленные улицы, разнообразие красок и цветов, непринужденный девичий смех и даже просьба старушки перевести через улицу.

Но вот высокая каменная стена. Колония...

Осужденные построены на утреннюю линейку. В глаза бросается удручающе-серый цвет: забора, построек, одежды, лиц. Председатель совета коллектива воспитанниц колонии громко подает команду, которая звучит здесь ежедневно: и сегодня, и вчера, и пять, и десять, и двадцать лет назад.

– Равняйсь! Смирно!

Председатель чеканит шаг, докладывает:

– Товарищ начальник колонии...

Васильченко прерывает ее жестом:

– Здравствуйте, воспитанницы!

– Здравия желаем! – отвечают осужденные хором.

После линейки – развод. Часть колонисток отправляется на занятия в школу, часть – в ПТУ, остальные – в производственные мастерские. Мы же собираемся в кабинете начальника колонии на утреннюю оперативку.

Трофим Мефодиевич Климук начал с доклада про обстановку в зоне на протяжении минувших двух выходных дней. Особенное беспокойство заместителя начальника колонии вызывает поведение воспитанницы Фомковой, которая высказывала в отделении мысль о побеге. О Фомковой я уже слышал. Она осуждена к десяти годам за соучастие в убийстве, в колонию прибыла недавно. Из доклада начальника отряда узнаю, что Фомкова взята на списочный учет, то есть запрещается брать ее на любые работы за пределами жилой зоны. Любовь Георгиевна Пятецкая сообщила также, что с Фомковой проведены несколько профилактических бесед.

Следующей берет слово Фаина Семеновна Шершер, директор школы. Говорит о волнениях, которые нарастают среди воспитанниц, особенно по пятницам, перед выходными. Фаина Семеновна просит у администрации разрешения за счет сокращения самоподготовки отпускать девушек на час раньше из школы. Для стирки. Отдельно вспомнила об утюгах. За каждым столом в бытовой комнате закреплено по одному. Утюги перегреваются, горят. Необходимо закрепить по два за столом.