Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Страница 32

Следующее письмо Ноприенко. Адресовано Кошкаровой. Она тоже не забывает сообщить приятельнице о моем возвращении: «...Опять прикатил Владимир Иванович наводить свои порядки. Вчера два часа нас воспитывал, мораль читал и о тебе вспоминал, рассказывал, какая ты принципиальная стала на свободе. Кое-кто сомневался, посмеивались девки на воспитательном часе, поэтому я хотела, чтобы Владимир Иванович не говорил о тебе. Я даже написала ему об этом записку, но он не прореагировал. Аннушка, если бы ты знала, какие у меня неприятности пошли после твоего освобождения. Одной оставаться так тяжко, что это не передать словами. А тут еще брак в работе получился, шов на платье не в ту сторону погнала. За брак, как понимаешь, начислили на отделение штрафные очки. Стою одна посредине комнаты, а девки лежат, пальцами тычут и выговаривают за брак. Да ты сама знаешь, каково это – попасть на круг. Хорошо хоть сразу после «круга» Людмила Викторовна, которая сейчас вместо Зари, письма принесла. И мне одно – от тебя. Сразу на душе полегчало...»

Наконец вернулась Дорошенко. Я отложил письмо, убедился, что она пришла в своем ватнике.

– Вот теперь порядок, – говорю ей. И прошу передать отделению, что отсутствие воспитателя Зари – не повод, чтобы «меняться» одеждой и вообще делать кому что заблагорассудится.

Закончив с моралью, перевожу разговор на случай в школе.

– Тебе как в голову пришло такое учудить?

– Да, если бы я с самого начала специально, – оправдывается Дорошенко. – А то ведь знаете, как было? Полезла утром под свою кровать за сапогами, а там – мышь. Живая. Только хвост ей зажало мышеловкой. Я положила мышку в карман, чтобы выбросить на улице, и забыла. А в школе...

Дорошенко запнулась.

– Мышь сама из кармана выпрыгнула и побежала по классу, так?

Оксана опускает в смущении глаза.

– Я сама ее выпустила. – Она надувает по-детски губки. – Скучно ведь...

– На уроке Ангелины Владимировны скучно?

– Вообще в зоне, – уточняет Оксана. – Душа болит, понимаете? И жить не хочется! Три года я уже здесь. Три года...

Дорошенко будто уснула с открытыми глазами. Я ее не трогал, не нашел слов для утешения, а напоминать, что только по своей вине она оказалась здесь – нужно ли?

Выдержав достаточную паузу, спрашиваю:

– Оксана, ты можешь ответить искренне на один вопрос?

– Попробую, – кивает.

– Скажи, как ты относишься к Цирульниковой?

Дорошенко вмиг оживает.

– Я ее ненавижу! Всеми фибрами души! Дерьмо, паскуда, все ее ненавидят! Все! Дни считаем до ее отправки на «взрослую».

– Но если Цирульникова дерьмо, почему ей так угождаете?– пытаюсь выяснить.

– Именно потому, что дерьмо, – объясняет Дорошенко. – Есть девчата сильнее, а молчат. Потому что Янка мстительная, и делает это чужими руками.

Я замечаю в ответ, что Цирульникова еще здесь и мы должны показать отделению всю дутость и несостоятельность ее «авторитета». Дорошенко задумывается. Я решаюсь у нее спросить:

– Имела ли возможность Цирульникова взять из-под платка авторучку в новогоднюю ночь?

Собеседница от такого предположения в шоке.

– Вообще-то Янка причисляет себя к блатным, – растерянно тянет. – А блатные у своих не воруют. Хотя...

– Допустим, Цирульникова все же взяла ручку, – подхожу я с другой стороны. – Куда спрячет?

– Взять, конечно, могла, – продолжает размышлять Дорошенко. – Ее кровать ближе других к табурету, на котором колдовали. К тому же Янке переезжать на другую зону, там краденой ручкой спокойно можно пользоваться. А куда спрячет? Конечно же, в каптерку. К себе в мешок положит. Ей это без проблем в любое время – ответственная за каптерку в подругах у Янки ходит.

Я понял, где Цирульникова могла найти время выводить витиеватые буквы на листке анонимки – в каптерке, разумеется; никто не помешает, не спросит, чем это она занимается. Теперь, кажется, ясно, кто истинный организатор письма, написанного рукой ничего не подозревающей Отрощенко. Цирульникова, видя в моем лице непримиримого противника «отрицаловки», чувствуя угрозу своему собственному месту «на троне», решила от меня избавиться. А Корниенко она оболгала в анонимке, искренне желая столкнуть нас лбами. Это месть за ее измену позициям «отрицаловки» и стремление к новой, нормальной жизни.

...Спустя час вдвоем с воспитателем Людмилой Вик-торовной Хаджиковой мы проверили в каптерке личные вещи осужденной Цирульниковой. И нашли в ее сумке ручку, которая пропала у Шумариной в новогоднюю ночь.

6. Запрещенный прием

1

Выложил на стол Дины Владимировны Васильченко письма, которые пришли в адрес республиканского журнала «Ранок», опубликовавшего главу из рукописи этой книги – «Бойкот». На лице начальника колонии удивление.

– Столько писем! Откуда?

– Из Днепропетровска, Никополя, Кривого Рога...

– И от ребят есть?

– Большинство от них.

– Значит, будем открывать филиал службы знакомств?– сказала хмуро Васильченко и взялась читать.

Это, учитывая множество текущих дел, не на один час; я решил пойти в школу. Воспитанницы встретили приветливо, поделились новостями, скопившимися за дни моего отсутствия. В спортивной работе и учебе – вторые места. План на производстве выполняется, хотя было и немного брака. Разучили новую строевую песню, которую исполнили здесь же, в классе.

Меня девчата тоже выслушали с интересом. Особенно сообщение о письмах.

– Зэчкам, преступницам – письма от нормальных людей? – скептически высказалась Бондарь.

– На отделение писали или как? – вырвалось у Чичетки.

Я объяснил, что есть письма мне, есть на отделение, немало и личных – воспитанницам.

– Кому именно, можно узнать? – спросила Корниенко.

– Тебе есть одно.

– А мне? – поинтересовалась Бондарь.

– Тебе нет.

– А Дорошенко? – назвала свою фамилию Оксана.

– Есть.

– Наибольшее кому? – молвила с хрипотцой Цирульникова; она всем своим видом настойчиво пытается подчеркнуть принадлежность к «отрицательным».

Отыскал глазами Водолажскую. По грустному и задумчивому лицу понял: она догадывается, что половина писем – ей.

– Почему Водолажской? За какие блага? – запротестовала Гукова. Не удержались от реплик и Цирульникова, Бондарь, Мариненко.

Я ободряюще кивнул Водолажской. А классу объяснил, что в каждом произведении должна быть главная героиня и это авторское право определить, кто ею станет.

– Но в данном случае эту героиню выбрали вы, избрав ее объектом своего бойкота.

Гукова, услышав мое объяснение, лишь заскрежетала зубами. Столярчук подняла руку.

– Ну, а вам что пишут?

– Читатели высказывают мнение, что не в колонии вы находитесь – в санатории, Питание трехразовое, телевизор цветной, аэробика, художественная самодеятельность – разве это зона?

Отделение забурлило. Реплики, острые, как стрелы, полетели в адрес читателей.

– Руки б отсохли, кто так пишет!

– Если ума нет, прокурор не добавит!

– У тех, кто так написал, наверное, детство прошло без игрушек!

Ответил я на столь бурную реакцию предложением написать коллективную отповедь читателям, объяснить людям, знающим о жизни в зоне лишь понаслышке, чем тягостна для осужденных изоляция от общества. Девчата с готовностью взялись за работу. Вот в сокращенном виде эти необычные сочинения. Надеюсь, они окончательно развеют сомнения тех, кому колония показалась похожей чем- то на дом отдыха.

Корниенко: «...Нам не холодно и не голодно здесь. Мы обуты и одеты. Но очень тяжело видеть эти темные тона одежды. И только нагрудные бирки с фамилией и именем отличают нас друг от друга. Внешне может кому-то показаться, что здесь «курорт». Всем так кажется поначалу, даже отдельным воспитанницам. Но позже начинаешь понимать, что внутри колонии – очень тяжелый темный мир. Знаете, есть такая закономерность: когда много раз слушаешь одну и ту же мелодию, на душе становится жутко. А здесь эти постоянные звонки, даже страшно становится. На звонки у нас выработан рефлекс: зазвенит – и ты уже бежишь, сломя голову, на построение или еще куда положено.