Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Страница 29

Корниенко, улыбнувшись неопределенно, лишь вздохнула.

– Мудрено излагаете. Ну, извините, не буду перебивать, мне нравится, как вы фантазируете. С удовольствием послушаю дальше.

– И хитрющая же ты! – говорю ей. – Я ведь не с целью развлечь вас сюда позвал, узнать мне кое-что надо.

– Так узнавайте.

– Ответы будут «вокруг да около»?

– Можно и по существу, – обнадеживает Корниенко. – Смотря какие вопросы.

– К тебе один вопрос, о письме. Остальные к Бубенцовой.

Воспитанница явно разочарована.

– Письмо вам Дорошенко накатала – это любой скажет.

– Ты знакома с содержанием письма?

Корниенко кивнула.

– Почему оно столь беззубое? Ну, увидела фотографию, ну, понравился. Если писалось в расчете поссорить меня с женой, могло быть и беспардоннее, что ли.

– Хотели, чтобы ваша жена заревновала, – сообщает Корниенко, – устроила дома дебош и запретила вам у нас работать. А беспардоннее, Владимир Иванович, Дорошенко «организовать» не могла, себя бы засветила. Отрощенко ведь правда поверила, что отправляет письмо парню, которого ей показали на фотографии.

– Но ведь все равно Дорошенко себя раскрыла!

– Засветилась, – кивает Корниенко, – потому что она «лошарик», дура набитая, вот кто. Поспешила отправить, рассчитала, что вы будете еще в колонии, а письмо, значит, получит и откроет ваша жена. Для нее и написано было на конверте: Вове. Чтобы обратила внимание. Ну, а как вышло? Письмо сразу попало к вам? Кто вынимал его из ящика?

Корниенко ждала ответ. Бубенцова, казалось, не очень прислушивалась к нашему разговору, думала о своем.

Я рассказал, как было.

Корниенко искренне удивилась:

– Как?! Жена держала в руках это письмо и не распечатала? Не полюбопытствовала?

Оставляя Кате время поразмыслить над таким, с ее точки зрения, парадоксом, обращаюсь к Бубенцовой:

– Альбина, я видел, что на перемене ты мыла пол в классе, это как понимать, твоя очередь подошла?

– Да.

– Ты сегодня дежурная?

Бубенцова прищуривается, долго молчит. Соврать она не может, ведь знает: мне ничего не стоит проверить по графику дежурств.

– Ты дежурная сегодня? – повторяю вопрос.

– Нет, – отвечает наконец.

– А кто?

– Не знаю. Мне председатель сказала, что надо полы вымыть.

– Шумарина? – Неожиданная догадка не дает мне покоя. – Уж не она ли сегодня дежурит по графику?

Корниенко отводит в сторону глаза, но говорит правду: «Шумарина».

История, значит, повторяется. Одной активистке – председателю отделения – захотелось «поменяться» с новенькой одеялом, другой – дежурствами.

– И это на третий день своего председательства! – говорю сокрушенно. – Заелась, власть почувствовала! Ну, этого я нс ожидал от Шумариной.

Корниенко впала в отчаяние, упрашивала простить ее подругу и не сообщать о происшествии начальнику отряда. Обещала, что сама поговорит с вновь назначенным председателем по душам и такое больше никогда не повторится.

– Хорошо, поверю, – сменил я гнев на милость. – Но в первый и последний раз, так и скажи Шумариной. Хорошо меня поняла?

– Поняла, – хмуро кивнула Корниенко.

Я подумал о том, что лишь понаслышке знаю историю, за которую в мое отсутствие сняли прежнего председателя, и решил расспросить у Бубенцовой подробно.

– Альбина, как ты «входила» в отделение?

– А как входила? – Бубенцова вспоминает. – Контролер показала мне комнату шестого отделения. Вошла. Вижу на столе Чичетку, она делает стойку на голове. Я поздоровалась. Ирка продолжает стоять на голове. «Я главная курица, – говорит, – а ты кто?» Я осужденная Бубенцова, распределена для отбытия срока в шестое отделение, отвечаю, как положено. Тогда Чичетка спрыгивает со стола и показывает рукой на кровать возле двери: «Здесь будешь отбывать, на втором ярусе». А увидев у меня в руках новое одеяло и постельный комплект, заявила: «Это давай сюда, поменяемся». Я не хотела меняться, так она как зашипела!.. И два пальца к моим глазам.

– От кого узнала о вашем обмене Заря? – спрашиваю Бубенцову.

– Не знаю, – качает головой воспитанница. – Наверное, Надежде Викторовне кто-то сказал из активисток. Во всяком случае, мне лично безразлично, каким одеялом укрываться. Я эти годы вычеркиваю из своей жизни.

– Напрасно вычеркиваешь, – заключаю. – Здесь тоже жизнь. Научиться многому можно. – И спрашиваю: – В актив вступать когда будешь?

– Не собираюсь, – передергивает плечами Бубенцова. – Хочу человеком срок отбыть, от звонка до звонка. А чтобы УДО заработать – «мусоршей» надо стать.

Интересно, когда она успела набраться таких понятий? В преступной среде ведь пребывала недолго – попалась на первой квартирной краже. В следственном изоляторе делила камеру с двумя пожилыми женщинами-бухгалтерами, такие многому не научат. Да и характеристика из следственного изолятора на Бубенцову положительная. Значит, здесь, в карантине, успели с ней поработать – «отрицаловка» ищет новых членов для пополнения своих поредевших рядов.

Цепко смотрю Бубенцовой в глаза.

– Ты этот жаргон брось, не к лицу девушке, – внушаю ей. – Скажи честно, кто убедил, что освободиться условно-досрочно – значит изменить каким-то общечеловеческим принципам, забыть о совести, чести? Нужно другое: хорошо работать, учиться и не нарушать дисциплину.

–  Да что вы, Владимир Иванович, говорите? – комментирует Корниенко. – Да разве так в самом деле бывает?

Ну вот, и она туда же...

–  Ты-то что знаешь? – начинаю я заводиться. – Ты разве хорошо учишься? И дисциплину никогда не нарушала? – Снова поворачиваюсь к Бубенцовой. – Не слушай никого. Это «отрицаловка» сочинила поговорку: «Паши не паши, а не будешь «стучать» – раньше срока домой не поедешь». Так, Корниенко?

Она кивает.

Бубенцова молчит...

7

С воспитателем карантина капитаном Людмилой Викторовной Хаджиковой, временно замещающей отсутствующую Зарю, заходим в камеру. Здесь четверо, распределены в шестое отделение.

– Вот, полюбуйтесь, Мариненко, – представляет Людмила Викторовна высокую русоволосую девушку. – Вы, Владимир Иванович, у нас с первого сентября?

– С первого.

– Ну, а она 28 августа освободилась... Сколько же ты погуляла, Галя? – спрашивает Хаджикова осужденную.

– Полтора месяца. – улыбается девушка. – Мало, да?

– Если тебе хватило... – разводит руками воспитатель. И переключаясь, указывает на худощавую заключенную. – А это Столярчук, орешек, должна я вам сразу сказать, твердый.

Столярчук, когда говорим о ней, даже не шелохнется. Ладно, будет еще и ее время, подумал я.

Третья обитательница камеры – Лаврентьева. Она из Крыма. Настроена положительно. Сразу после перехода в отделение собирается вступить в актив, все постарается сделать, чтобы освободиться условно-досрочно. Лаврентьева, как и Столярчук, и Мариненко, осуждена за квартирные кражи. Статья одна, сроки тоже одинаковые, но сами девчата, это бросается в глаза с первых минут знакомства. очень разные: по характеру, образу жизни, отношению к вещам и людям, их окружающим. Четвертая – Карпенко, осуждена за нанесение тяжелых увечий подруге. Я был настроен на продолжительную беседу с новенькими, но не получилось. Пришла Ангелина Владимировна, сказала, что зовет в школу директор.

– Мои чудят?

– Экспериментируют, – ответила Жевновач неопределенно. – Сегодня фокусы демонстрирует Дорошенко.

Опять Дорошенко. Мало ей фокуса с письмом.

Собираясь уходить, я попросил вновь поступивших написать кратко о своей жизни. Не описать, как это принято в уголовном деле, а рассказать своими словами.

Столярчук сразу предупредила:

– Писать не буду.

– Почему?

– Я людям не верю. – Подумав, она добавила: – Вам уже одна писала, знаем, что из этого получилось.

Не трудно было догадаться, что Столярчук имеет в виду письмо Отрощенко. Исправно работает беспроволочная связь, ничего не скажешь. Передали уже и в карантин историю с письмом, и что важно, в выгодном для «отрицаловки» свете. Теперь я понимаю: цель письма не только поссорить меня с женой, расчет был и на то, что я дам ему официальный ход, таким образом утратив доверие к себе.