Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Страница 28

Формулы образования химических соединений мне не интересны – продолжаю размышлять об истории с письмом Отрощенко. Уже ясно, что сама она здесь ни при чем. Дорошенко, скорее всего, лишь связующее звено. Вряд ли у нее были личные мотивы для столь несерьезного поступка. Да и не способна Дорошенко к проявлению подобной инициативы. Она из числа «пассивных», «серенькая мышка», способная выполнять скорее то, что ей прикажут. Но кто мог приказать? Цирульникова? Гукова?

До конца урока остается минут десять, когда Любовь Александровна прерывает мои размышления и предлагает занять место за учительским столом.

– Воспитанницы, наверное, соскучились, хотят рассказать вам свои новости.

Мы с учителем химии меняемся местами.

– Ну, как вы жили это время без меня? – спрашиваю у класса. – Что случилось вдруг с успеваемостью?

– Падает, да... – подтверждает Водолажская.

– Только разве новая староста виновата, что всех «хорошистов» на свободу повыпускали? – заступается за нее Шумарина.

– Спросите лучше, как мы встретили Новый год! – предлагает, улыбаясь, Корниенко.

Предложение принято. Спрашиваю:

– Как вы встретили Новый год?

Вспоминая о новогодней ночи, воспитанницы вмиг оживляются и начинают рассказывать, перебивая друг друга. После ужина, как только пошло личное время, воспитанницы начали прихорашиваться: наглаживались, делали прически, красились.

–  Чем красились? – спрашиваю у них. – Косметика ведь запрещена.

– Так мы сами сделали, – улыбается моей наивности Чичетка. – Тени для век, например, – из мыла, пепла и канцелярской туши.

– Накрасились, а дальше что? – спрашиваю.

– Собрались все в клубе, – говорит Корниенко. – С Дедом Морозом, со Снегурочкой...

– Да ну?! И кто же из контролеров играл Деда?

– Зачем нам контролеры?! – улыбается во весь рот Дорошенко. – Бондарь лучше, чем они, справилась. А Цирульникова  была Драконом. Сообща ей костюм шили.

– Весело было?

– Весело! – отвечают хором.

Ловлю себя на мысли: а ведь от старшеклассников в Днепропетровске, тех, скажем, которые встречали Новый год во Дворце культуры, ни разу не приходилось мне слышать столь восторженных отзывов, и делились они впечатлениями от праздника без энтузиазма: «А что хорошего: ну елка, ну Дед Мороз, ну танцы...»

Конечно, в колонии народ понаходчивее. Даже с праздничным столом проблем не было. Снесли у кого что осталось от посылок, сдвинули тумбочки в комнате, застелили их чистыми простынями – вот вам уже и стол.

– Одна проблема, которую не под силу было решить, – я провоцирующе прищуриваюсь, – с шампанским, да?

– Так у нас лимонад был! – не задумываясь, ответила Корниенко. – Знаете, так было шумно и весело, что некогда даже вспомнить о вине. Нет, правда! Вы не подумайте, что сочиняю...

Едва она закончила, Цирульникова, захлебываясь от восторга, начала повествовать, как шестое отделение обстреливало девятое хлопушками. А потом, когда прозвенел контрольный звонок и нужно было разойтись по комнатам, воспитанницы колдовали вокруг зеркала, вызывая Есенина. И Водолажская, заменяя поэта, читала до полуночи его стихи. Не обошлось, впрочем, и без взаправдашней мистики. Чичетка, она, кстати, уже не председатель отделения, рассказала, как положили на табуретку ручку, поколдовали над ней и оставили так до утра. Утром подняли платок, а ручки нет.

– Может, пошутил кто? – спрашиваю недоверчиво.

– Обижаете, учитель, – только и ответила на это Гукова.

Будто по команде, все вдруг притихли, исчезли улыбки с лиц.

– Да вы чего это?

– С крысятничеством в отделении покончено, – четко выговаривая каждое слово, сообщает Цирульникова.

– Так я же не говорю: украли ручку. Может, взял кто-то, пошутил...

По-прежнему не понимают. И не хотят понять. Смотрю на часы – должен быть звонок. Отложу-ка до воспитательного часа беседу о привычках и чертах характера, которые должны быть оставлены в году минувшем. Позже поговорим и о том, что значит для них Новый год: только ли это повод повеселиться или нечто большее? Спрошу-ка я о другом.

– Вы вот переизбрали председателя. Ну, а в отделении обстановка в какую сторону изменилась?

– В лучшую! В лучшую, конечно! – послышались редкие и неуверенные голоса. – Мы даже первое место по санитарному состоянию заняли.

– А мне кажется, что в отделении не все в порядке. У вас первое место – а вы действительно его заработали? Почему стал возможным тот проступок, который совершила у всех на глазах председатель отделения?

– Ну погорячилась! Не подумала! С кем не бывает! – послышались голоса в защиту Чичетки.

Черту подвела Цирульникова.

– Не по делу ее сняли. Подумаешь, одеяло у мармызы зашмонала.

Одной этой реплики было достаточно, чтобы убедиться в моем давнем предположении: Чичетка на посту председателя была удобна для «отрицаловки».

-– Вы считаете, что Ирина наказана слишком строго?

Уже не оставалось времени для дискуссии, и я подвел итог беседы кстати вспомнившимися словами Макаренко. «Я, например, – писал в одной из работ Антон Семенович, – в системе своих наказаний настаивал на таком принципе: в первую очередь наказывать лучших, а худших в последнюю очередь или совсем не наказывать...»

Беседуя с классом, я не выпускал из виду Дорошенко. Она оставалась безучастной до самого звонка, чувствовалось, что ожидала и боялась разговора о письме.

Слабы же ее позиции, подумал. И ее, и тех, кто, возможно, приказал ей это письмо организовать.

Впрочем, если бы я знал тогда истинные позиции Дорошенко, я бы наверняка и думал, и действовал бы иначе.

6

Воспитанницу, дежурившую с повязкой возле учительской, я попросил позвать Корниенко и Бубенцову.

Корниенко заходит первой, широко улыбается, она довольна, что ее позвали именно на уроке физики.

– Если бы не вы – хана мне! – Проводит ребром ладони по горлу. – На самоподготовке статьей одной зачиталась, совсем забыла о физике!

– Что за статья такая?

– А, Цирульникова подсунула. О проститутках!

– Ну-ну, – говорю, намеренно хмурясь. – Лучше бы стихи какие почитала. Поэзии тебе не хватает, грации и поэтичности!

– Да к лешему эту грацию! – кривит губы Катерина. – Мне интереснее читать о кайфе, о ментах.

– Не понял, – говорю резко.

– Ну, о приключениях, о милиции, – поправляется она.

Перевожу внимание на новенькую.

– А ты, Бубенцова, что любишь?

Воспитанница начинает перечислять, явно фальшивя:

– Мужчин люблю, секс, кабаки, притоны...

– Подвалы, теплотрассы, – подсказывает услужливо Корниенко.

– И подвалы, – ухмыляясь, подтверждает Бубенцова. – И теплотрассы.

Терпеливо выслушиваю до конца. Спрашиваю:

– Альбина, ты перед кем рисуешься?

Бубенцова, проглотив подступивший к горлу ком, опускает глаза. Корниенко наблюдает за новенькой с любопытством. Конечно, Кате тут интереснее, чем на уроке физики .

– Альбина, – продолжаю искать подход к строптивой воспитаннице. – Ты перед Корниенко сейчас рисуешься, я догадываюсь.

Бубенцова порывается что-то возразить, но я жестом руки останавливаю ее.

– Катю ты считаешь «отрицательной», хочешь изобразить перед ней, насколько верна законам блатного мира, так? Задумайся: почему позвал сюда обеих? Ведь мог пригласить для ознакомительной беседы тебя одну, верно?

–  Действительно, почему? – переспросила Бубенцова. – Почему позвали нас обеих?

– Для Корниенко «отрицаловка» – вчерашний день, – объясняю ей. – Корниенко порвала решительно с «отрицаловкой» и будет, надеюсь, в активе. Я, кстати, о Кате лучшего мнения, чем даже она сама о себе.

Корниенко смотрит широко открытыми от удивления глазами. Такого она наверняка не ожидала, но я все высчитал, пришло время ее слегка похвалить.

– В ближайшее время будет отправлена на «взрослую» Цирульникова, – продолжаю я, – и «отрицаловка» в шестом отделении прекратит свое существование. Ты, Альбина, возможно, даже подружишься с Катей, вместе стремиться будете к условно-досрочному освобождению.