Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Страница 27

– Ну, девочки, ну, сочинители, – приговаривала Александра Афанасьевна, читая. – В шубах они ходят, не в фуфайках. В ресторанах сидят, в кинотеатрах... Ничего не понимаю, – говорит искренне замполит, откладывая письмо.

Сняла трубку внутреннего телефона, попросила привести осужденную Отрощенко. В ожидании ее пытаемся о чем-то говорить. Но разговор не клеится.

Наконец в дверь заглядывает строгий усатый старшина. Александра Афанасьевна жестом приказывает ему ввести воспитанницу. И вот она стоит перед нами. Внешне спокойная, но только замечает письмо, лежащее на столе, зрачки у нее вмиг расширяются, губы начинают дрожать.

– Что будем с тобой делать, Отрощенко? Может, не сообщая, кому письмо адресовано, прочитаем его на линейке?

Воспитанница испугалась еще больше.

– Нет, не надо, я вас прошу.

– Почему это не надо? – спрашивает строго замполит. – Пусть вся колония узнает, как ты в шубе разгуливаешь с Оксаной по кинотеатрам и ресторанам! Кстати, это о какой Оксане речь идет?

Отрощенко, потупившись, продолжает молчать.

– Хорошо, – говорит замполит. – Фамилию Оксаны ты потом нам назовешь. Объясни сейчас, зачем понадобилось тебе написать Владимиру Ивановичу такое письмо?

Воспитанница подняла на Александру Афанасьевну большие черные, под цвет волос, глаза. Столько мольбы я в них увидел, столько отчаяния...

– Да не писала я Владимиру Ивановичу, парню писала...

– Какому парню?

– Нс знаю какому. Мне показали фотографию, дали адрес.

– Владимира Ивановича фотографию?

– Нет, другого... Владимира Ивановича я бы узнала.

– Что-то, кажется, проясняется, – констатирует замполит, обращаясь ко мне. – Остается выяснить, кто показал фотографию и дал адрес. Кто, Надежда?

Потупившись, Отрощенко снова молчит.

– Надя, – говорит ей Александра Афанасьевна. – А ведь ты знала, кому писала. Я видела, как изменилась в лице, когда увидела в кабинете Владимира Ивановича.

Воспитанница прижимает руки к груди.

– Нет, правда не знала. Когда писала, я не знала, что у него такая фамилия. А то случайно увидела в Ленкомнате, как Водолажская подписывала конверт. И знакомую фамилию на конверте. «Кто это?» – спросила. А Олька только плечами пожимает: «Ты разве не знаешь? Это наш учитель этики». Тут меня словно кипятком ошпарили.

– Что ж, может быть, – соглашается замполит. И снова повторяет вопрос: – Так кто тебе, Надежда, посоветовал написать?

Отрощенко молчит.

Александра Афанасьевна поворачивается ко мне.

– Владимир Иванович, у вас много Оксан в шестом отделении?

– Одна. Дорошенко, – отвечаю автоматически.

– Все ясно, – заключает замполит и приглашает в кабинет старшину. – Уведите, – кивает на осужденную.

Отрощенко пытается задержаться, что-то хочет объяснить, но ее уже никто не слушает. – Сразу надо было, Наденька. Не тот случай, чтобы в молчанку играть... – И снова замполит обращается к старшине: – Дорошенко из шестого отделения приведите.

Когда мы остаемся одни, спрашиваю у Кочубей:

– Как могла воспитатель не задержать это письмо? Может, Отрощенко передала его другим образом?

Александра Афанасьевна хмурится.

– Все время думаю об этом. Могло быть, что и воспитатель четвертого отделения, запамятовав вашу фамилию, в спешке не обратила внимание на содержание. Насчет другого пути... мы разберемся, это точно. Важно другое: зачем это письмо было написано, кто его инициатор?

Вспомнив давнишний конфликт с «отрицаловкой», я подумал, уж не месть ли это за то, что стал на защиту Водолажской? Да и позже я не очень-то либеральничал с «отрицательно настроенными». Кто-то же подбросил мне перед отъездом записку: «Хотите перекрыть кислород «отрицаловке»? Мы вам сделаем!» Вот и сделали – написали письмо.

Снова в дверь заглядывает усатый старшина.

– Разрешите, товарищ майор?

Александра Афанасьевна кивает.

– Заводите.

Дорошенко, увидев меня, широко улыбается.

– О, вы уже приехали! Почему не идете в отделение? Девочки вас так ждут!

– Ты нам, Оксана, расскажи-ка лучше, – останавливает ее словоизлияния замполит, – чей адрес дала для переписки Отрощенко? Чью фотографию ей показывала?

Дорошенко замечает письмо, лежащее одиноко на столе.

– Фотографию киноартиста показывала, – голос воспитанницы срывается, начинает дрожать. – Индийского.

Она отбрасывает со лба прядь волос.

– Чей адрес ты дала для переписки Отрощенко? – четко и ясно повторяет вопрос Александра Афанасьевна.

Дорошенко помешкала еще минуту.

– Ничей, – неожиданно отвечает. – Ничей конкретно. Дала тетрадь с адресами. Показала адрес одного парня, а Надька попутала и переписала адрес Владимира Ивановича, он записан рядом.

– Неужели у тебя имя учителя записано в тетради без отчества? – строже становится Александра Афанасьевна. – Зачем сочиняешь здесь то, чего не было? Или хочешь очную ставку с Отрощенко? Сразу выяснятся разночтения в ваших версиях. Так что не дури! Отвечай: зачем понадобилось организовывать подобное письмо учителю?

Дорошенко молчит.

– Кто заставил тебя организовать такое письмо? – продолжает настойчиво выяснять Александра Афанасьевна.

Воспитанница молчит по-прежнему. Только глаза подняла. Смотрит на меня с пренебрежительной улыбкой, будто сказать хочет: что же вы «настучали», дорогой Владимир Иванович, сами разве не могли разобраться?

Я не выдержал.

– Не смотри на меня так, – говорю ей. – Мне надоели ваши бесконечные проверки.

– Действительно, зачем ставить учителя в неловкое положение? – поддерживает замполит. – Признайся, Оксана, с какой целью ты это сделала?

Молчит.

– Кто склонил тебя к этому?

Молчит.

5

В школьном коридоре останавливает меня Любовь Александровна Приступа. Интересуется, почему не был на совещании у директора.

– Домой ездил. А что, вспоминали?

– Завуч спрашивала. Как у вас с взаимопосещаемостью ?

– Да не очень.

– Если сейчас свободны – приглашаю на урок. Как раз химия в вашем отделении.

Класс встретил меня без особого энтузиазма. Дорошенко успела «поработать», наверняка уже выложила историю с письмом в выгодном для «отрицаловки» свете. Впрочем, только поздоровавшись и поздравив воспитанниц с Новым годом, я передал инициативу Любови Александровне. Сел за последнюю парту, осматриваюсь. Много свободных мест в классе, непривычно отсутствие Кошкаровой, Кузовлевой, других воспитанниц. Освободились. Уже дома. От каждой успел получить по письму. Пока вести от них обнадеживающие. Кого же еще нет? Да, вот Лелюк. Тоже «вышла» перед Новым годом, уехала в свою Молдавию. Но письма от нее пока нет. Интересно почему? А вон и новенькая – Бубенцова. Она из Днепропетровска, мне о ней рассказывали. Сидит грустная за своей партой, плечи опущены, что-то записывает автоматически. Вряд ли ей, отвыкшей от школы, интересна тема «Связь науки с производством», раскрываемая Любовью Александровной.

Приступа показывает воспитанницам журнал «Химия в школе», вычитывает из него интересные факты. Завязывается в классе дискуссия о научно-технической революции, спор переходит на внутриколонийские проблемы.

– О чем вы? О какой революции? – восклицает Гукова. – Вы видели машины, на которых шьем? Это же старье!

– Старье? – удивляется искренне Любовь Александровна. – А вы обратили внимание на дату выпуска машин, которые установлены в наших цехах?

– 1983 год, – отвечает с первой парты Корниенко.

– А у нас какой на календаре? – спрашивает у нее Любовь Александровна.

– 1988-й.

– А срок гарантии швейных машин?..

– Десять лет, – без запинки, как на занятии в колонийском ПТУ, отвечает Корниенко.

– Какие есть еще вопросы? Какие претензии? – разводя руками, спрашивает Приступа у класса.

Все молчат. Я думал, что Любовь Александровна начнет читать ученицам мораль, поругивая за то, что не всегда добросовестно относятся они к станкам и швейному оборудованию, а иногда даже сознательно их ломают. Но нет, Приступа знает, где поставить точку, она снова возвращается к теме урока.