Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Страница 26

– Что, струсила?

Я ответила:

– Нет.

Хотя он попал в точку. Да, я боялась этого. Я боюсь, панически боюсь своего прошлого, боюсь ихних угроз и венерических заболеваний. Я не вышла, закрыла окно. Долго не могла уснуть от душившего страха, от неминуемости таких встреч и в будущем. Но выход был найден. Единственно верный. Я решила перестать бояться.

Сегодня в чудесном настроении я возвращалась от бабушки. Было полвосьмого вечера. Выходя из автобуса, увидела Романа. Сердце противно сжалось в тугой комок и подкатило, трепыхалось где-то возле горла. Кто же он, этот Роман? Очень красивый, статный, модно одетый юноша. Да оно и понятно. Мать ходит у него в рабынях. Любит Романа беззаветно. Но он избалован еще любовью и других женщин. И вырос этаким неуправляемым циником. Добьется своего любыми путями. Лишь бы не пострадать его шкуренке. И вот этот Роман стоит, ждет меня. Взял так культурно под руку, потому что навстречу шел милицейский наряд. Заговорил о погоде, о музыке. Довел до дома. Убедившись, что милиционеры уже далеко, пытался вспомнить старое, хотел меня «уговорить». Я отвечала молчанием. Это его начало бесить. Мы зашли в подъезд. Он мне:

– Что, подружка, мало тебе в зоне по голове давали? Добавлю! Помнишь, как два года назад ты меня болезнью одной наградила?

– Я ведь не хотела. Вспомни, как все было.

– Ах, так! – Роман схватил меня за руку и начал выкручивать. – Сейчас пойдем на крышу – расплатишься за мою тогдашнюю болезнь.

И он потащил вверх. Откуда у меня силы взялись, куда страх делся? Хоть и дрожала вся, как в лихорадке, но я твердо глянула ему в глаза.

– Не боюсь тебя. И лучше не трогай. А то кричать буду!

Он был поражен. Неужели перед ним та Аня, которая раньше всего боялась!

– Ах, ты!.. – Он наградил меня весьма неблагозвучным определением.

– Да, я была такой. Была, понял?

– Ты меня милицией пугаешь?

– А с каких пор ты ее не боишься?

Он отпустил меня, сказал:

– Иди. На глаза не попадайся. Убью. Не я, так другие.

И вот теперь я спрашиваю и спрашиваю себя, правильно ли поступила, перестав бояться? И всякий раз отвечаю: «Да, правильно». А что будет дальше? Вот это знать никому не дано. Нож? Пойду и на нож. Это лучше моего прошлого. А что хорошего, если бы я пошла на крышу?..»

Вот такое письмо пришло от Кошкаровой. Трудное у Ани начало, но она молодец... А что сейчас у Кузовлевой? Может быть, она избегает встречи со мной?

Увидев, что письмо дочитано, жена подсаживается рядом в кресло, и я долго еще рассказываю ей о буднях колонии, о звонке Кузовлевой и письме от Кошкаровой, делюсь своими размышлениями, сомнениями.

А утром снова звоню Татьяне. Ответ прежний:

– Ну, простите, пожалуйста, никак не могу. Может быть, дня через два?

Через два дня Кузовлева снова извиняется и просит позвонить в понедельник. А в понедельник, ссылаясь на совершенно непредвиденные обстоятельства, предлагает перезвонить в среду.

Для полного комплекта не хватало еще «после дождичка в четверг». Бросив трубку, я чертыхнулся и решил больше Кузовлевой не звонить.

2

Писем я получаю много. Но такого письма, как это, еще не было. Только взглянув на конверт, я уже удивился. Не Владимиру Ивановичу, как обычно, а просто: Вове. От кого же это? Обратный адрес знаком: колония. Имя отправительницы тоже: Отрощенко Надя. Я видел на линейке как-то эту воспитанницу из четвертого отделения, но разговаривать с ней не приходилось ни разу. Ладно, почитаем, что пишет.

«Здравствуй, Вова! Увидела твою фотографию у своей подруги из X «А», ты мне очень понравился и решила тебе написать. Как ты понял уже, я учусь в вечерней школе и работаю. Живу в общежитии в одной комнате с Оксаной. А вообще я из того же города, что и ты, т. е. из Днепропетровска, только из дома вынуждена была уехать и временно живу здесь.

У нас уже выпал снег, ходим в шубах. Вчера с Оксаной ходили в кино «Танцор диско», производство «Индия». Мне так этот фильм понравился; наверное, несколько раз схожу, пока он будет идти в наших кинотеатрах.

А в субботу были с Оксаной в ресторане. Посидели, послушали музыку, хотели пойти на дискотеку, но передумали. Потому что сейчас ходят на дискотеку одни только малолетки. Ты не подумай, Володя, что мы все время гуляем, нет, это бывает очень и очень редко. Мы же днями напролет на ногах, то на работе, то в школе. В свободное время книги стараемся читать, за журналами и газетами следить. Мы с Оксаной одногодки, живем с ней дружно. Что хочешь узнать, пиши, не стесняйся, отвечу, если будет в моих силах. Пиши о себе побольше и поподробней, ведь мне так важно хорошо узнать человека, который так сильно понравился с первого взгляда. Пиши. До свидания. Надя».

Только успел дочитать письмо, как в кабинет вошла жена. Села в кресло. Посмотрела исподлобья.

– Ну, рассказывай. Что за роман начался у тебя в зоне?

Письмо вынимала из почтового ящика она. Я, понимая, что ее тоже удивила подпись на конверте, протягиваю письмо. Люда читает. Смотрит ошарашенно. В ее огромных, цвета небесной голубизны глазах – немой вопрос.

– Не понимаю, чьих рук это дело? Кто так нелепо шутит? «Отрицаловка» моего отделения, ибо зачем смотреть этой Отрощенко на мою фотографию, если она каждый день меня видит в колонии? И как могла воспитатель пропустить это письмо? А может быть, она заинтересована в нем? И это сделано с ее согласия? Ведь коллектив колонии, как и любой другой, не защищен от внутренних интриг. – Я размышляю вслух, а моя жена терпеливо ждет, когда я сделаю вывод. Но за ним нужно ехать в колонию. А такая поездка состоится в конце школьных каникул.

В комнату заходит Андрей.

– Пап, давай поиграем в солдатики.

– Поиграй с сыном, он очень соскучился по тебе,– говорит Люда, поднимаясь с кресла. – А я пока на кухне приготовлю вам сюрприз.

Расставляя солдатиков, я думаю о том, что если автор письма и стремилась внести разлад в мою семью, то явно промахнулась. И отбрасывая все мысли в сторону, двигаю свои войска в бой.

3До отправления мелитопольского автобуса оставалось еще минут двадцать. Решил в последний раз позвонить Кузовлевой. Трубку, как всегда, взяла бабушка. Но она уже не выспрашивала анкетные данные – узнала по голосу. Услышав, что Татьяна сейчас «не может» взять трубку, я не выдержал.

– Да что происходит у вас там?! Почему Татьяна не хочет работать и учиться? Если это не так, почему отказывается от помощи?

– Вы на Таню жалуетесь, – услышал я из трубки в ответ, – а она: на вас. Мы никак пальто ей не купим, она хочет хорошее, модное, а с деньгами трудно. Танюшка бегает на работу в чем придется, а вы же ей назначаете свидание возле театра...

Больше с бабушкой мне не удалось поговорить. Татьяна, узнав, что я уже еду в колонию, вырвала трубку. Попросила всем передать привет. Рассказать, что у нее все хорошо, работает на швейной фабрике, в школе учится, а летом, если успеет подготовиться, будет поступать в техникум.

– А самое главное, – снизив голос, сообщает Кузовлева, – я замуж собираюсь, вот!

Пять часов ехал в «Икарусе» и столько же укорял себя за многие сомнения, которые были порождены отказом Кузовлевой встретиться возле театра. И за то, что не догадался поехать домой к ней посмотреть, как живет. Впрочем, главное, что она на правильном пути. Не прошло, значит, напрасно время, проведенное в воспитательно-трудовой колонии. Взять хотя бы учебу. Кузовлева прибыла со свободы с одними «тройками» в аттестате, много пропустила за время следствия и суда. В колонии все догнала. Освобождалась с оценками «четыре» и «пять» по всем предметам. И сбавлять в учебе как будто не собирается, вон даже в техникум поступать запланировала.

4

Приехав в Мелитополь, я сразу поспешил в колонию. Зная, что Васильченко в отпуске, обратился к замполиту.

Александра Афанасьевна Кочубей дважды прочитала письмо Отрощенко, оба раза – с нескрываемым удивлением.