Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Страница 23

Классного руководителя Водолажской я знаю лишь по рассказам Ольги, но могу представить ее и ей подобных. Хотя и не они виноваты, что работа их в основном оценивалась (да и сейчас кое-где оценивается) в большей степени по состоянию кабинета, по выпущенным стендам, количеству мероприятий в классе, умению пустить пыль в глаза открытым уроком, по различного рода планам, отчетам, справкам.

Слушая признания колонистки, думаю о том, что рост урбанизации обеспечивает возрастающую свободу от контроля общества над человеком. Выйдя за порог родительской квартиры, перейдя в соседний микрорайон, подросток легко «теряется» в огромном городе. Семья и школа практически не в силах контролировать, где он бывает, чем занимается. В этих условиях первостепенно важной задачей родителей и педагогов является воспитание у ребенка с раннего возраста потребности и умения контролировать самостоятельно собственное поведение, свои действия и поступки.

Воспитанница, оборвав рассказ на полуслове, долго смотрела за окно. Солнце уже село. Декабрьская вьюга мела вдоль забора с вышками колючий снег. По всему периметру включились осветительные прожектора. Приближался к концу еще один день в воспитательно-трудовой колонии.

Мысленно я прохожу по дороге той недлинной жизни, что осталась за чертой, отделившей Ольгу от всего, что вмещает в себя одно емкое слово – свобода.

Водолажская, насмотревшись за окно, заговорила первой:

– Почему вы не спрашиваете, помирилась ли я с Белкой?

В памяти всплыл тот воскресный день, когда «отрицаловка» объявила нам бойкот. Вспомнились Водолажская и Белка, застывшие неподвижно на грубых, некрашеных табуретках в воспитательской. Надежда Викторовна —хмурая и расстроенная. Клятвенные заверения Белки в том, что их ссора на всю жизнь.

– Оля, – спрашиваю с готовностью и надеждой, – помирилась ли ты с Беловой?

Водолажская улыбается.

– Да, мы помирились. И Белка уже записалась в актив. Вместе хотим освободиться условно-досрочно, будем помогать друг другу. Белка тоже хочет заработать поощрение.

Я вспомнил, что Водолажская не так давно была впервые поощрена. В приказе это выглядело так: «За достигнутые успехи в трудовом соревновании по итогам месяца осужденной Водолажской О. А. разрешено дополнительное отоваривание на сумму три рубля». Помню, что Оля тогда позволила себе кроме привычных сухарей и кефира приобрести в лавке маргарин, консервированную фасоль в томате и банку минтая.

– Давно не видела такого лакомства, – говорила она мне, счастливо улыбаясь.

Прежде чем отослать Водолажскую в жилую зону – там скоро должно быть построение на поверку, – задал и я ей два вопроса:

– Вот ты, Оля, не отъявленная и не отпетая, а оказалась в отделении рядом с Цирульниковой, Гуковой, Корниенко. Можно ли такое допускать?

– Сначала я была в отчаянии, – призналась Водолажская. – А потом, сопротивляясь им, почувствовала, что и сама становлюсь сильнее...

Слушая Ольгу, я вспоминал претензии, которыми многочисленные противники досаждали Макаренко: «Как вы допускаете, что у вас воспитываются вместе правонарушители  и нормальные дети?» Антон Семенович объяснял, что в жизни они тоже живут вместе. «Именно поэтому воспитывать нужно вместе, – утверждал Макаренко. – Каждый человек должен входить в жизнь, умея сопротивляться вредному влиянию. Не оберегать человека от вредного влияния, а учить его сопротивляться. Вот это советская педагогика».

Второй мой вопрос к Ольге был попроще:

– Раньше ты общалась со мной через записки. Почему?

– Больше не буду.

8

Вот он и настал – долгожданный для заключенных день. Заседает комиссия по условно-досрочному освобождению. Одновременно решаются и вопросы с теми, кого по возрасту нужно переводить во взрослую колонию.

– Воспитанница шестого отделения Корниенко на комиссию но УДО явилась!

Ей исполняется вскоре восемнадцать, а до конца срока еще полтора года, предстоит решить вопрос о возможности оставления ее в ВТК, сокращения срока наказания.

Вечером накануне я имел с Корниенко продолжительный разговор, делалось все, чтобы вырвать ее из «отрицаловки» и повернуть лицом к активу. Только она уклонилась от этой темы. Перевела разговор на личные переживания, связанные с тем парнем, которого она ждала, а он, возвратившись из армии, ее бросил. Говорили и о любви, долге и верности, но я хорошо помню вскользь брошенную фразу о том, что она готовится к этапу – скоро ей отбывать на «взрослую». Почему Корниенко так уверенно заявила? Пусть я за множеством дел упустил что-то из виду. Но разве осужденная могла забыть о решении совета воспитателей направить ее дело для рассмотрения админкомиссии? Никак не могла, это ясно. Значит, твердо уверовала, что у нас ее не оставят.

Лидия Павловна Дьяченко, начальник отряда, зачитывает характеристики на воспитанницу, сообщает мнение совета воспитателей: ходатайствовать об оставлении Корниенко в колонии для закрепления результатов перевоспитания. В характеристиках осужденной далеко не все однозначно. Еще полгода назад воспитателем Надеждой Викторовной Зарей делалась запись о нестабильном ее поведении, отмечалось, что на замечания реагирует болезненно, раздраженно, настроение играет порой главную роль в ее поведении.

Начальник оперативной части майор Андреева хмурится.

– Это как же так, Катя? Сейчас раздраженно реагируешь, а на свободе, если сделают тебе замечание, кулаки в ход пустишь? – спрашивает устало Анна Дмитриевна. И напоминает: – Как это было, когда вы устроили Водолажской самосуд. За кражу.

– Да не била я Ольку, не била!

– Потому что не успела, – подсказывает Анна Дмитриевна. – Активисты помешали: Кошкарова, Кузовлева, Чичетка...

То, что происходит дальше, неожиданно для всех. Корниенко тихо спрашивает: «Можно уйти?» – и, не дождавшись разрешения, выбегает из кабинета.

Трофим Мефодиевич Климюк, заместитель начальника колонии по режиму, вытирает выступивший на лбу пот. Надежда Дмитриевна Король, инспектор по трудоустройству освобождающихся, озадаченно смотрит на дверь, за которой скрылась воспитанница. Удручена и Дина Владимировна. Не так давно работала Васильченко воспитателем в шестом отделении, много сил и души вложила в Корниенко, и ей, понятно, обидно сейчас за такое поведение Кати.

– Восемнадцать лет, а она, ей-богу, как маленькая девочка, – говорит тихо начальник колонии.

Заключенной, видимо, уже прощен столь дерзкий поступок, ей будет дан еще один шанс. Не успев так подумать, я тут же и убедился в правильности своего предположения.

– Пусть Корниенко подождет. Пригласим ее последней, – сказала вошедшему конвоиру Васильченко.

Вздохнули с облегчением члены комиссии.

– Следующего пригласите, – распорядилась начальник колонии.

Порог переступает Наташа Токарева. Эта – не «моя», она из третьего отделения. Высокая, стройная, серьезная.

– Перевыполняет норму... Хорошо учится... Переписывается с мамой... – доносятся слова из характеристик. Но вот слышу нестандартное. Лидия Павловна говорит от себя: – У Токаревой завтра день рождения, она уже совершеннолетняя...

– Что ж, нужен подарок! – улыбается приветливо Васильченко. И тут же серьезнеет. – Не возвратятся ли на свободе твои прежние настроения? Все ли ты поняла, Наталья?

– Не возвратятся. Я, Дина Владимировна, будто переродилась здесь.

Отчего-то именно в этот момент вспоминается жесткое, безапелляционное лицо женщины, с которой ехал в «Икарусе» из Днепропетровска. В ответ на мои откровения случайная попутчица заявила с уверенностью: «Вешать надо таких девиц». Мы заспорили. Каюсь, был момент, когда, вспомнив о жестоких преступлениях Гуковой и Бондарь, готов был уже уступить, согласиться в чем-то. Но сейчас вот смотрю на слезинки, которые горохом покатились по щекам Токаревой, и сердцем чувствую: нет, «вешать» не надо. Много ли достигнем жестокостью? Ну обозлим ту же Бондарь до конца, лишив ее доброго слова и внимания. Но этим самым не повернем ли мы Бондарь назад к прежней жизни, не подтолкнем ли к новым жестоким преступлениям? Будет ли ощутимая польза обществу от такой системы перевоспитания, после знакомства с которой возвратятся к нам униженные, растоптанные и оскорбленные, обозленные на мир люди?