Трудная позиция - Страница 3

— Правильно, на его. И все-таки он должен предлагать, настаивать, если, конечно, убежден сам.

— А если не убежден? Или убежден не вполне?

— Ну, тогда... — Крупенин развел руками.

Стоять посредине двора на ветру было холодно. Мороз проникал в рукава, за ворот, мелкой дрожью пробегал по телу. От дыхания склеивались веки, и на ресницах, как и на суконном ворсе воротника, пушился белесый иней.

— А на вас я все же надеюсь, Иван Макарович, — настойчиво сказал Крупенин, взяв майора за руку. — Не отступайте, пожалуйста. Вы же понимаете, как это необходимо.

— Понимаю, все понимаю... — Шевкун дружески улыбнулся: — Ладно, Борис Афанасьевич, не будем огорчаться перед праздником. Приходите сегодня в клуб. Приглашаю вас на новогоднюю шахматную партию.

Крупенин неуверенно пожал плечами.

— Ну-ну, — бросил Шевкун уже на ходу, — не вздумайте отказываться. Жду!

Над городком быстро темнело, в окнах казарм вспыхивали электрические огни.

Андрей Николаевич Забелин, без кителя, в расстегнутой белой рубахе, сидел дома и неторопливо просматривал свежие газеты. Он почти целый день пробыл со старшим курсом на полевых учениях, утомился, прозяб и теперь с удовольствием слушал, как пощелкивают от напряжения паровые батареи. Его жена, Екатерина Дмитриевна, уже в летах, сильно пополневшая, но все еще очень подвижная, и дочь Надя были заняты своими делами в соседней комнате.

— Иди-ка сюда, Катя, — не отрываясь от газеты, позвал Андрей Николаевич. — Ты Суханова помнишь?

— Какого?.. Ах, Суханова! Что с твоими часами? Ну-ну, как же.

Екатерина Дмитриевна вот уже четыре года никак не могла примириться с тем, что подарок, привезенный ею из Москвы специально к пятидесятилетию мужа, он взял да и отдал курсанту. Его, видите ли, растрогало, что человек великолепно сдал выпускные экзамены. Ну если растрогало, то подарил бы другие часы. Купил бы и подарил. Зачем же эти?

— Иди, иди ближе, — сказал Андрей Николаевич, взяв жену за руку. — Вот смотри! А то часы там какие-то. Что часы... А эти двое, Сергеев и Птаха, тоже ведь наши. Узнаешь?

С первой полосы газеты смотрели три молодых капитана. Они стояли у высоких остроносых ракет, нацеленных в высь, густо затуманенную морозной дымкой. Под снимком подпись: «Мастера ракетного огня».

— Вот, Катюша! А ты все философствуешь: человек — загадка, человек — тайна и прочее. — Андрей Николаевич, довольный, откинулся на спинку стула и весело подмигнул жене: — Нет, голубушка, орел, он уже из гнезда в небо смотрит. Его только приметить нужно. А то часы... подарок...

— Ладно, ладно, — строго оборвала его Екатерина Дмитриевна. — Не будем под Новый год ссориться. Ты лучше орлам своим письма напиши да поздравь с успехом.

— Да, да, напишу сейчас же. И в гости приглашу. Пусть приедут.

Но прежде чем взять ручку и открыть блокнот с адресами своих любимцев, он снова придвинул к себе газету и еще долго любовался молодцеватыми капитанами, которые, казалось, только вчера носили курсантскую форму и корпели над вычислениями углов и траекторий, над выделением цели среди помех и «ловушек» на экране индикатора.

Андрею Николаевичу припомнилось, как принимал он когда-то экзамен у Суханова. Неторопливый, сосредоточенный курсант сидел в кабине станции и пристально следил за игрой радиоимпульсов на мигающем зеленоватом экране. Они то наплывали целыми тучами, как стаи вертлявых мальков в озере, то вдруг вырастали в больших загадочных рыб и загораживали цель, скрывали ее от взоров курсанта. Но Суханов видел ее и вел уверенно, как опытный, знающий свое дело ракетчик. Забелину работа Суханова понравилась, захотелось проверить его в более сложных ситуациях. Незаметно для курсанта он вывел ручку усиления приемника влево. Экран, как и прежде, оставался освещенным, а цель исчезла совершенно, словно растворилась в мутных электрических бликах. Но Суханов не сробел, не растерялся. Он проворно осмотрел механизмы, поставил ручку усиления в прежнее положение, и цель снова появилась на экране. Тогда Забелин предпринял другую хитрость. Он протянул руку к выключателю цели на имитаторе и поставил его в положение «выключено».

В такой обстановке некоторые курсанты обычно начинали суетиться, нервничать, но отыскать повреждение без помощи преподавателя им так и не удавалось. А Суханов и тут проявил сообразительность, очень быстро нашел повреждение, и цель опять замигала на изумрудном экране.

Вспомнил Андрей Николаевич и о том, как собственноручно писал приказ по этому поводу. И уже ничего не говоря жене, взял телефонную трубку, попросил соединить его с квартирой секретаря парткома Осадчего.

— Ну что, Артемий Сергеевич, видали наших в газете? Каковы, а? Надо всем курсантам рассказать. Политинформацию? Правильно, хорошо! И мой приказ о Суханове поднять нужно. Да, да, обязательно.

Екатерина Дмитриевна тихо вышла из кабинета и прикрыла дверь, чтобы не мешать мужу. Их дочь Надя стояла у зеркала, шпильками закалывая такие же, как у матери, светлые волосы, уложенные высокой короной, с выпущенными на виски коротенькими завитками. Узкое, из модной парчи, платье, поблескивающее мягкими зеленоватыми тонами, и светлые туфли на высоком каблучке очень удачно подчеркивали ее легкую, почти воздушную фигуру.

— Твой Крупенин сразу растает, как увидит, — сказала Екатерина Дмитриевна, остановившись в нескольких шагах от дочери и внимательно ее оглядывая.

— Что ты, мама, разве он на такое способен... — ответила Надя, смущенно улыбнувшись.

— О, ты, как отец, знаешь наперед, кто на что способен.

— Наоборот. — Надя сразу стала серьезной. — Я просто понять его не могу: то он звонит, приглашает в кино, на танцы, то исчезает вдруг, будто и нет его в училище. Потом опять...

— А ты переживаешь?

— Ни капельки. Злюсь просто.

Екатерина Дмитриевна внимательно посмотрела в настороженные глаза дочери, спросила тихо:

— Скажи, Надюша, ты его любишь?

— Честное слово — не знаю. Иногда мне хорошо с ним. А иногда... Ой, ну я не знаю, мама, ничего не знаю.

— Ну ладно, ладно. — Екатерина Дмитриевна взяла ее, как маленькую, за обе руки, ласково притянула к себе.

Ей было очень приятно, что вот уже со своей Надей говорит она обо всем откровенно, как с подругой. А давно ли вела ее за руку в школу, в первый класс, и всю дорогу наказывала: «Не вертись на уроках. Яблоки ешь, когда разрешит учительница». И девочка целый месяц приносила яблоки обратно домой, боясь к ним прикоснуться.

И в музыкальную школу определяла ее Екатерина Дмитриевна тоже вроде совсем недавно. А сколько, переживала потом, из-за того, что у дочери короткие пальцы и она, играя на пианино, не может брать всех аккордов. По этой причине Надю чуть было не исключили однажды из школы. Андрей Николаевич уже хотел смириться, махнул рукой: ничего, дескать, не поделаешь, сокол без крыльев — это не сокол. Но Екатерина Дмитриевна слушать ничего не желала. Она добилась, чтобы собралась компетентная комиссия, и Надя все-таки осталась в школе. Правда, школу она закончила с трудом, а вместо музыкального училища пришлось поступить ей в музыкально-педагогическое, где не было конкурса. Зато здесь дела у нее пошли успешно.. И Екатерина Дмитриевна восторжествовала: «Вот тебе и сокол без крыльев. Отрастут — время придет». А теперь, когда Надя сама стала педагогом, мать окончательно уверилась в ее музыкальных способностях.

— Знаешь что, Надюша? — сказала она наставительно. — На вечере обязательно сыграй баркаролу Чайковского.

— Почему баркаролу? — удивилась Надя. — Это же мотивы лета, июнь, а сейчас...

— И очень хорошо, — сказала Екатерина Дмитриевна. — Зимой всем хочется июня.

— Но я давно уже не играла этой вещи, мама.

— А ты поиграй. Время есть еще.

— Правильно! — распахнув дверь, весело пробасил Андрей Николаевич. — Я тоже хочу июня. Играй, Надежда, сейчас же. Иначе рассержусь. Брр-рры...

Надя любила, когда отец начинал шутить. У него получалось это по-своему неловко и очень смешно. И он делался совершенно непохожим на того, строгого, всегда подтянутого Забелина, который ходил обычно по территории училища в своем генеральском мундире.