Трон любви. Сулейман Великолепный - Страница 2

Это происходило быстро, уже через полгода мальчики если и помнили что-то, то лишь песни своей родины. Их новой родиной становилась Османская империя, а домом – казармы янычар. Воинское братство для мальчишек заменяло семью, но для многих это было выходом. Часто родители, для которых прокормить каждого ребенка настоящая проблема, сами отдавали мальчиков султану, правда, по девширме забирали самых сильных, а хотелось отдать слабенького, сильные должны продолжать род…

У беспокойного братства на шех-заде был свой расчет: наследника нужно воспитать так, чтобы не хуже священных слов из Корана помнил, кому обязан своей силой и своим возвышением. Нет, не отцу, а им – янычарам. Особенно это проявилось во время бунта янычар, когда Стамбул просто трепетал от страха. Конечно, султан Сулейман сумел одержать верх, но хитростью, а не силой. А шех-заде испугался, детский ум схватчив на впечатления, в его памяти обязательно отложится испытанный ужас от силы янычар.

Возможно, не все янычары на это рассчитывали, но то, что наследнику нужно с детских лет внушить уважение к своей силе, понимали все. А еще любовь к тому, что любят они сами, – к оружию, походам. Султан должен водить янычар в походы каждый год, а не сидеть в гареме. У султанов предки через одного воевали. Прадед нынешнего Мехмед Фатих – Завоеватель – был грозным полководцем, сумевшим свалить заносчивую Византию и взять Константинополь. Конечно, Восточную Римскую империю практически уничтожили и до него, но Константинополь взял и назвал Стамбулом именно Фатих. Зато следующий – Баязет – был тихим и мирным, особенно в конце своей жизни, воевал только в случае необходимости. Отец Сулеймана султан Селим мог бы завоевать всю Европу, если бы не умер вдруг, готовясь к очередному походу.

Нынешний султан Сулейман воюет словно нехотя, хотя удачлив, сумел сделать то, чего не смогли его воинственные предки, – взял Родос, намного облегчив плавание турецким судам, и Белград, чего уж и вовсе не ожидали. Но дай ему волю, сидел бы дома со своими ювелирными побрякушками или книгами. Стихи пишет, беседы философские с улемами ведет, детей плодит. Себя окружил чужеземцами, один этот визирь-грек чего стоит…

А в походы если и ходит, то для янычар выгоды мало, до него падишахи сами в походах обогащались и воинам своим позволяли. Чего ради ходить в поход и головой рисковать, если вернешься, как с Родоса, таким же нищим, как и уходил? Янычар за саблю берется, либо чтобы научиться ею владеть, либо чтобы добыть себе что-то, но Повелитель запрещает грабить, на Родосе пальцем никого тронуть не позволил, всех осажденных выпустил с честью, у местных фураж покупал, пока крепость осаждали. Вот и получается, что бесполезно ходили.

Пусть бы и так, только тогда надо платить побольше, чтобы было на что себе покупать еду и одежду, а не латать старое. Вот султан Селим, тот понимал нужды янычар.

Воины надеялись, что и будущий султан тоже поймет, а для этого он должен знать эти нужды, как свои. Вот пусть и учится стрелять не у ненавистного грека, а у лучших стрелков янычарского войска… Заодно и плов с ними из одного котла поест, и суп похлебает. Что, жидковат супчик? Так густой не на что сварить… Вот пошли бы в поход, обогатились, был бы и суп гуще, и оружие лучше. А пока украшенная сабелька только шех-заде Мустафе, его янычары любят, ради него готовы последние монеты отдать, чтобы был подарок на загляденье. А шех-заде янычар любит? Понравился подарок?

Мустафе нравилось, даже жидкий суп тоже, он с восторгом раздавал обещания водить в походы, когда станет султаном, каждый год. И не в холодные северные земли Европы, куда раньше конца весны носа не сунешь из-за разлива рек и речушек, а в начале осени надо скорей возвращаться, чтобы не застрять в непролазной грязи или не подохнуть с голода в снегах. Оттоманам трудно быть победителями в Европе, они к теплу приучены, но султан совсем отвернулся от Персии, с которой испокон веку воевали, словно там богатств больше не осталось.

Но такого сильного противника, как персидский шах, в покое оставлять нельзя, он силы соберет и в спину ударит. С Персией воевать надо постоянно, чтобы не успевала голову поднять.

Шех-заде Мустафа обещал… Все чаще звучало: вот стану султаном.

Услышав о таком, первой испугалась валиде. Это сейчас внуку десять, и Сулейман не обращает внимания на его болтовню, но немного погодя и Мустафа подрастет, и кто-нибудь из янычар донесет, что тогда? Она не знала, как поступит сын – снесет ли мальчишке голову вместе с янычарами или ему все же оставит? Внука жалко, он еще совсем мальчишка, говорит с чужих слов, но и за сына тревожно, давно ли Стамбул был в руках этих смутьянов?

– Самира, позови ко мне Махидевран, только пусть одна придет, поговорить хочу.

Хезнедар-уста склонила голову, быстро скрылась за дверью. Она единственная, кому Хафса Айше могла доверять, знала, что не выдаст ни под плетью, ни если кожу полосами снимать будут.

Махидевран не шла – плыла, несла себя торжественно и красиво. Стан снова стройный, голова сидит горделиво. Вот так и надо было все время, а не с Гульфем грызться, чтобы не пришлось Хуррем султану подсовывать. Упустила свое время, а теперь пытается вернуть.

Хафса вздохнула: едва ли вернет. Она знала, что Сулейман снова подолгу ведет беседы с Хуррем, несмотря на то что она круглая, пятого ребенка носит, повитухи сказали – сын. Но сейчас валиде хотела поговорить со старшей невесткой совсем не о том.

Махидевран вошла, склонила голову, как положено, только глаза блестели, предчувствуя радость.

– Валиде…

– Проходи, Махидевран, присядь. Поговорить хочу.

Только сейчас баш-кадина заметила, что сама Хафса не улыбается.

– Как ваше здоровье, валиде? Ничего не случилось? У вас вид озабоченный.

– Есть о чем беспокоиться.

– Хуррем что-то натворила? Эта женщина никогда не угомонится, лучше бы ее шайтан забрал!

– Нет, Хуррем ни при чем. О тебе хочу говорить…

Махидевран чуть напряглась. Не такого тона она ожидала от разговора о себе, ведь, кажется, угодила Повелителю – родила дочь.

– …о тебе и о Мустафе. Как мой внук?

– Мустафа здоров, он не болеет, как эти недоноски Хуррем. Учится и много тренируется у янычар. Те его просто обожают.

– Вот об этом я и хочу говорить.

В темных глазах Махидевран мелькнула тревога, но она промолчала.

– Мне сказали, он все чаще произносит обещание «вот стану султаном…». И это перед янычарами.

Махидевран не сдержалась, всего на мгновение ее глаза триумфально сверкнули, блеск тут же погасила, глаза опустила, пролепетала:

– Он еще ребенок…

Но Хафса все заметила. Так и есть, это слова самой Махидевран. Глупая женщина забыла об осторожности!

– Он ребенок, Махидевран, но эти слова слышат взрослые. Что будет, если они дойдут до Повелителя?

Баш-кадина ахнула:

– Что? Повелитель не может сердиться на ребенка!

– Сердиться не будет, но в душе отложится. К тому же поймет, с чьих слов Мустафа такие речи ведет.

Махидевран испугалась, откровенно испугалась.

– Мустафу никто не учит, просто он слышит от янычар, что должен делать, когда станет султаном. Падишах должен уметь владеть оружием и не чувствовать слабости в походе, должен…

– Я знаю, что должен Повелитель. Постарайся, чтобы Мустафе не внушали, что он СКОРО станет Повелителем. Ты меня поняла? Всему свое время, пока пусть учится, но больше у отца, чем у янычар.

Баш-кадина не выдержала:

– У отца? Но как быть, если Повелитель все больше времени проводит не с шех-заде Мустафой, а с Мехмедом? Мустафа даже не обрезан до сих пор, а ведь ему десять!

Валиде нахмурилась, Махидевран права, Сулейману стоило бы много больше времени уделять наследнику, Мехмед второй, наследовать будет Мустафа. И про обрезание верно, давно пора устроить по этому поводу праздник. Плохо, что так сложилось, Сулейману все некогда, нужно выбрать время для старшего сына.

– Ты права, я поговорю с Повелителем. Но и ты осторожней с Мустафой и янычарами, это может довести до беды.