Троица - Страница 57

Из важных дел позабыл я упомянуть, как приехали два мужа знатных из Новагорода и назвались послами государства Новогородского. И сказали они князю Пожарскому:

— Мы, граждане Великого Новагорода, избрали государем своим шведского королевича Карло-Филиппа. И вам бы похотеть сего королевича на Московское государство.

Князь же Дмитрий ответил им:

— Доселе приходили в Московское государство послы из чужестранных земель, из заморских держав. Как же вы послами именуетесь? Искони, как повелись цари в Российском государстве, Великий Новгород от Российского государства отлучен не бывал. И ныне бы вам от нас не особиться. А королевича шведского Карло-Филиппа мы с радостью изберем, если он примет истинную православную христианскую веру греческого закона.

Сказал же так Дмитрий Михайлович по наущению троицких людей: чтобы шведы не помешали нашему войску идти к Москве. А когда Москва будет наша, изберем мы государя по совету всей земли. Иноземных же королевичей мы уже видали: довольно с нас Владислава, коего именем поляки Москвою обовладели, и великий город в прах обратили, и тьмочисленное множество христианского народу пожгли и посекли. Ныне же нам со шведами не пристало враждебствовать, ибо надлежит перво поляков одолеть. А непотребным и смеха достойным Новогородским государством будет еще время урядно распорядиться.

Принесли из Москвы новые вести: что пришло из украинных городов по призыву Пожарского и Минина поспешно собранное воинство, и стало у Никитских ворот особо от казаков; казаки же на них грубо ругаются и пакостят им; сего ради они много плачутся и князя Пожарского вопрошают: почто, княже, ты нас позвал, а сам за общее дело не радеешь, и на казачье поругание нас отдаешь? Поспешай, княже, к Москве, ино мы долго одни не выстоим против творимого над нами стеснения, и воротимся в домы свои.

— Вижу я, нельзя нам долее мешкать, — сказал князь Дмитрий. — Теперь же мы выступаем и путное шествие радостно восприемлем.

И велено нам к утру изготовиться для похода.

Свершилось наконец давно ожидаемое великое дело: изошло наше многочисленное войско из Ярославля. Князь же Дмитрий Михайлович, проехав с нами семь верст, восхотел праху предков своих поклониться и ускакал в некий дальний монастырь, где помянутые предки покоятся. А нам велел идти до града Ростова и там его подождать.

В Ростове.

Приехал от князя Трубецкого гонец; сказал, что Заруцкий от Москвы убежал к Маринке в Коломну. Испуган был сей воровской атаман грозным движением нашего воинства, и стал изменнические грамоты полякам посылать и свою службу им предлагать. А грамоты эти пойманы были нашими людьми, и стало о том всем ведомо. Посему даже многие казаки от Заруцкого отвратились, и он бежал в Коломну лишь с малым числом людей.

Князь Пожарский, от гробов предков своих воротившийся, весьма такими вестями удовольствован был и приободрился. И, наверное, пойдет теперь к Москве побыстрее.

В Переславле-Залесском.

Завтра пойдем всем воинством в славный Троицкий Сергиев монастырь, принять благословение архимандрита Дионисия и святым мощам поклониться.

В Троице.

Народу всякого скорбного, больных и калек и сирот здесь столько собралось, что воинству нашему никак не поместиться. Встали табором у Клементьевской слободы.

Монахи и слуги монастырские меня с Настенкой встретили радостно и почестно, и накормили вкусными ествами. Сам Аврамий меня обнял и поцеловал, и сказал, что с нами к Москве поедет. Я ему паки за то благодарен, что бумаги мне дал хорошей.

Гонцы от Трубецкого приехали, опять зовут нас поспешить, ибо гетман Ходкевич с великим войском и со множеством ественных и боевых запасов подходит к Москве.

Князь Пожарский послал малую часть воинства вперед, а сам доселе мешкает. Да и как ему не мешкать: в войске нашем опять нестроение и разлад, и новый заговор против князя раскрылся. Келарь же Аврамий неустанное попечение о князе имеет и всячески его ободряет.

В Троице.

Отписали Пожарскому наемные ратные люди чужеземцы, из многих чужедальних держав прибывшие славы искать, ведомые воеводой Маржеретом: просят принять их на службу и жалованье им достойное положить. Князь же Пожарский, совет составя с Мининым, ответил им такою грамотой: «Весьма удивительно было нам получить ваше предложение, господа. Особенно же то дивно, что капитан Маржерет нам служить восхотел. А того капитана Маржерета мы знаем и помним, как он служил сначала первому ложному Дмитрию, потом второму, а потом и нынешним врагам нашим ляхам. И нам радостно слышать, что теперь этот удалой воитель, доселе только вред чинивший русскому государству, вздумал за правое дело стоять. И мы вам, господа, за ваше доброе изъявление весьма признательны. Однако нам теперь наемные люди не надобны. Когда земля Российская была в недоумении и смуте, и заодно не могла встать на врагов, тогда, бывало, звали мы в помощь иноземных наемных людей. Но теперь, когда все мы, русские люди, единомысленно встали и собрались купно для свершения общего святого дела, то уже таковой помощи от вас не хотим. У нас и казны столь великой нет, чтобы вам платить. Понеже русские служилые люди, дворяне и дети боярские, в нашем войске служат без жалованья, из одной чести, а стрельцам и казакам мы хоть и платим, но вдесятеро менее против того, что вам платить пришлось бы».

Построил князь Пожарский войско на горе Волкуше, и Дионисий с соборными старцами благословляли нас и святою водою кропили, и чудотворные иконы принесли. Мне же вспомнилось, как тому назад два года так же стояли мы здесь со славным воеводой Михайлом Скопиным, и с великим множеством ратных людей, и со шведами, и так же благословение принимали, и к походу на Москву готовились. И что из этого вышло? Князя Михайла отравили, а великое воинство под Клушиным погибло бесславно; шведы же из друзей во врагов обратились.

Не попусти, святый Боже, такому несчастью с нами опять сотвориться! В третий раз уже русская держава не восстанет, ибо некому будет восстать: все опустело, и земля людьми конечно оскудела и последнего разопрения достигла. Смилуйся, Боже!

От Москвы в 20 верстах.

Завтра придем на пожарище, Москвою именуемое. Аврамий от надежных людей сведал, что поспеваем мы, слава Богу, вперед Ходкевича. Если бы нам сего гетмана литовского с обозом его в город не пропустить, у поляков в Москве учинился бы скоро голод.

А Настёнку хотел я в Троице оставить, но тще хотение мое. Разве ее переговоришь? Непокорна и упряма зело. Так и едет со мною.

На достопечальных руинах царствующего града. Табор мы свой состроили от реки от Пятиглавой башни в Чертолье до Петровских ворот. Копали рвы целый день и надолбы вбивали. Да по Москве ныне и без надолб конному не проехать из-за множества каменного лома, печей и погребов отверстых.

А казачьи таборы Трубецкого стоят от Сретенских ворот до Яузских и в Заречье. Князь же Трубецкой нам навстречу выезжал и просил стать с ним вместе в единым станом. Но Пожарский с Мининым приглашение его не приняли, опасаясь буйства казачьего и обидного ругания земским людям от них; Трубецкой же казакам не указ: они обвыкли своевольствовать.

А Настенка хотела, дура, побежать в свой Девичий монастырь поглядеть, что там теперь делается, и мы с товарищами насилу ее удержали, сказав, что истинно не осталось там ни черниц, ни игуменьи, а только пьяные казаки, к коим ей, молодой да красивой, вовсе незачем соваться.