Троица - Страница 3

Самозванец, гордыней переполняемый, вступил в царствующий град Москву. Народ же и бояре встретили его с великой честью. А князь Василий Шуйский, царь наш нынешний, при всем народе каялся и крест целовал в том, что он-де не видел Димитрия мертвым, когда ездил в Углич на дознание, а видел другое дитя. Прежде же он, князь Василий, неправду говорил якобы затем, чтобы до времени не открылась Борису тайна царевичева спасения. И было в народе большое ликование.

Этот царь Григорий, ложно называвшийся Димитрием Ивановичем, был с виду неказист и обличье имел простое, не царское: росту небольшого, все тело смуглое и рожа в бородавках. Грамоту знал и в государственных делах был сведущ, с боярами держался запросто, словно и впрямь с малых лет знал все обычаи царские. Воинов своих любил и всячески жаловал. Потешные бои устраивал и сам в схватку лез, о синяках и царапинах на царской своей персоне нимало не заботясь.

А еще имел он замыслы великие, не под стать своему низкому роду и воровской душе: хотел войной на турок идти, чтобы очистить от нечестивых Царьград и гроб господень освободить. Уже и взаправду стал войска собирать и хотел брать Азов, но не успел, ибо принял возмездие за свои грехи и был убит.

Это я назвал дела его, которые можно счесть достойными похвалы, но зла он совершил больше. Жаловал поляков своих и литву и немцев более всех прочих, и тем обижал русских людей. А иноземцы по Москве ходили хозяевами. К словам думных бояр не любил прислушиваться, главными же советчиками были у него польские и литовские люди. Смеялся над обычаями старинными, православные обряды исполнял не ревностно. Поначалу хотел даже вместо нашей истинной веры бесовскую латинскую ересь в России утвердить, и поставить костелы лютеранские. Но вскоре одумался и от этих нечестивых мыслей отрекся, за что поляки его ругали.

А еще не нравилось людям, что царь держится просто, не соблюдает царского достоинства: позволяет полякам в лицо себе бранные речи говорить, а то еще велит живого медведя в Кремль доставить и сам на него с рогатиной выходит, или возьмется некие разукрашенные хоромы строить и сам трудится, будто и не царь, а простой мужик. Очень любил он силой своей и удалью похваляться.

Но самый большой его грех, за который гореть ему в аду веки вечные, вот какой. Захватил он, нечестивец, в плен царевну Ксению, девицу прекрасную, чью родную мать и милого брата он повелел смерти предать, и сотворил с ней срам, и над красотой ее и девичьей честью зло надругался. И держал ее при себе шесть или семь месяцев, и все не мог насытить порочное свое естество. Говорят, еще и многих других честных девиц и жен опозорил этот окаянный подлец Гришка, козлище бессовестный.

А князья Шуйские думали поначалу, что, скинув Годуновых с расстригиной помощью, они скоро и его самого к рукам приберут и всеми государственными делами будут самолично распоряжаться. А когда увидели, что не смогут осуществить своих замыслов из-за Гришкиного своеволия и нахальства, стали размышлять, как бы им и от этого царя избавиться.

Послали грамоту польскому королю Жигимонту: «Почто, мол, великий король, подослал ты нам такого беспутного и ничтожного человека в цари? Отрекись от него, да вели своим панам, чтобы перестали ему помощь оказывать. Тогда мы без больших трудов сего бесстыдного низкородного наглеца сами с престола за смрадные уды стащим, а тебя, государь, отблагодарим, как подобает: в войне против шведов пособим, землями пожалуем, или, буде тебе угодно, возьми град Смоленск».

Король же польский этими посулами нисколько не прельстился, ибо ждал случая всю Россию привести под власть польской короны, а для того расстрига Григорий должен был утвердить у нас латинскую нечестивую веру и на польской княжне жениться.

Прослышал самозванец о боярских кознях, и повелел князя Василия Шуйского схватить и голову ему принародно отсечь. Когда же привели его на казнь, и палач уже меч изготовил, вдруг объявляют царскую милость: простил-де царь Шуйскому его грехи, пусть впредь ему верно служит и зла не умышляет.

Думал ложный Димитрий такою лестию Шуйского в покорность привести. А голову ему не стал рубить, потому что за свою-то голову всерьез не опасался. С легкостью из ничтожества престола царского достигнув, уверовал он в свою счастливую судьбу, и никакой угрозы себе не видел, потому и вел себя так дерзко и обычаев не чтил. А может, верил в колдунов езуитских, что доселе ему чарами крепкими помогали. Но колдунам-то за него радеть теперь едва ли была охота: ведь он веру православную искоренять раздумал.

Князь же Василий с тех пор стал царю свою верность лицемерно показывать, но в тайне продолжал против него козни чинить.

Прислал пан Юрий, воевода Сандомирский, самозванцу такую грамоту: «Обещал ты, государь Дмитрий Иванович, как вернешь себе отеческий престол, взять в жены дочку нашу панну Марину, но, как видно, позабыл о своем слове. Ведомо нам, что ты с некоей девкой Аксюшкой Годуновой в нечестивом браке живешь, и нас, оказавших тебе в трудное время такие великие услуги, своим бесстыдством позоришь. Если не одумаешься сейчас, отзовем своих людей, и впредь на нашу помощь не надейся.»

Тогда ложный царь Димитрий повелел Ксенюшку царевну постричь и в монастырь на Белом озере заточить, а сам стал готовиться к прибытию панны Марины Юрьевны.

Приехала она с великой свитой в две ли, три ли тысячи рыцарей литовских, и тут же принялись они пировать, пить да буянить, по Москве господами ходить, людей московских бить и обижать, а у купцов товары отбирать. Расстрига же венчался с Мариной в божьей церкви, а ведь она была некрещеная. И было в народе великое возмущение и ропот, и говорили уже открыто: «Тот, кто царем себя называет, не есть законный наш государь Дмитрий Иванович, а есть вор и изменник расстрига Гришка Отрепьев».

Однако же многие из черных людей любили по-прежнему царя Димитрия за удаль и простоту, к тому же царствие его было веселое, не в пример прежним царям.

Тогда князь Василий Шуйский послал своих тайных людей к московским дворянам и детям боярским и служилым людям с такими словами: «Надобно нам избавится от самозванца. Еще бы можно было потерпеть, что он не подлинный Димитрий, когда бы был хороший человек. Но вы сами видите, каков он: все обычаи дедовские ногами попрал, хочет, нечестивец, Россию до конечного разорения довести. Восстанем, православные, побьем ложного царя и поляков его, и литву, долго ли еще им христианскую кровь пить?»

Так составился против самозванца заговор. В назначенный день тайные люди князя Василия стали мутить народ московский, говоря: «Поляки-де государя убивают». Москвитяне же на поляков давно зло держали. И поднялся московский люд, и пошли бить иноземцев по всем дворам, где стояли они.

Заговорщики же с князем Василием ворвались в Кремль, побили литовскую стражу, а Гришку самозванца схватили и стали суд над ним чинить. А поляки не могли ему помощи подать, потому что в это самое время животы свои спасали, обороняясь от возмущенного черного люда.

— Отвечай, — говорят ему. — Правду, собачий сын, кто ты таков есть?

А он им в ответ:

— Знаете сами. Я ваш законный государь Димитрий Иоаннович, сын царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси.

Был там дворянин Григорий Волуев. Услышал он эти самозванцевы слова и стрельнул из пищали Отрепьеву прямо в сердце. Тот на месте скончался.

Раздели его догола и положили в таком позорном виде у лобного места народу на смех.

А поляков и литвы в тот день в Москве побито было без счета: по всему городу их ловили, и многих безжалостно смерти предали, как виноватых, так и безвинных, не разбирая.

Два дня миновало по смерти самозванца. Пришел тогда князь Василий Шуйский на торжище, в место народного собрания, и стал речь держать.