Троица - Страница 22

Иноки меж собой переговаривались в тихомолку и бранили троицких начальников: дескать, зачем нас голодом морили, когда столько еще прекрасных еств оставалось в житницах чудотворцевых?

Но напрасно они бранились. Я-то знаю, сам видел, что те самые погреба и подвалы, откуда мы нынче эти ествы выносили, третьего дня были едва не пусты. Сам Господь, молитвами заступника нашего чудотворца Сергия, чудесно наполнил их к приходу князя Михайла! Так я и объяснял усомнившимся, а со мной и другие, кто на стол подавал.

Князь Михайло образом благолепен: телом преизобилен, возраста превысокого, силу несказанную имеет — сущий богатырь. Не всякий конь его вынесет, у иного и хребет переломится. Лицо же князь имеет круглое, щеки румяные, глаза серые, веселые. Летами же он юн весьма, дватцати трех нету.

Яков же Делагарди образом попроще, хоть и не совсем худосочен. Он тоже молод годами. С князем Михайлом они первейшие друзья.

Задали нам новую работу: все дела отставили, сидим теперь, мастерим лыжи. Лыжей надобно две тысячи пар. Потому что посылает князь Михайло князя Ивана Куракина с большим отрядом на лыжах выгонять Сапегу из Дмитрова.

Я высмотрел Григорья Волуева и стал его просить, чтоб взял меня в войско. Потому что я давно уж хочу совместно с ратными людьми постоять за веру и за Российское государство, а в монастыре мне наскучило. Когда мы в осаде сидели, то я был при деле, и не единожды с врагами бился, и ратным немалую помощь подавал. А теперь нехристи от обители ушли, и у меня никакой охоты нет сидеть тут бездельно.

А с Григорьем Волуевым я и прежде о том говаривал, когда он приходил сюда в первый раз померяться силою с Сапегой. Но в те поры Григорию недосуг был со мной беседовать. Теперь же я ему рассказал, что умею и из пищали стрелять, и из пушки, и на коне скакать, и копьем колоть, только саблей не умею, но выучусь. И не так уж я молод: пятнадцать лет скоро. А еще знаю по-польски много слов, от пленных и от пана Мартьяша научился, и могу толмачом послужить.

Григорий же мне так ответил:

— Ты, Данило, малец шустрый, и воин из тебя мог бы добрый выйти. Ты мне сразу приглянулся. Только взять тебя в войско мы никак не можем без дозволения монастырских начальных людей.

Побежал я тотчас к архимандриту, да не пустили меня в его палаты. Стрелец Нехорошко мне сказал по-секрету, что держи архимандрит наш старец Иоасаф совет с князем Михайлом и с Яковом Делагарди. А советуются о том, как бы немецким ратным людям жалованье за службу заплатить. Они-то, шведские люди, не хотят больше даром воевать за царя Василия, и требуют награды обещанной. А царь Василий им жалованья не шлет, прислал только соболей немного. Князь же Михайло сколько мог, собрал денег в Новегороде, и в Твери, и в Колязине монастыре, да все те деньги уже войску розданы, а больше взять негде. Вот князь Михайло и сказал архимандриту нашему:

— Дал бы ты, отче архимандрите, из казны монастырской на уплату войску 5000 рублей денег.

Об этом-то они теперь и совет держат.

Хоть и оскудела наша казна в осаде, но, чаю, будет с казною как с житницами: наполнит ее Господь милостью своей.

Не пускает меня отец наш архимандрит Иоасаф в поход с князем Куракиным. Даже и слушать меня не стал.

— Ты, — говорит. — Данило, отрок разумный, но малосильный. Вырастешь — будешь писарем, или подьячим, или казначеем. А теперь иди лыжи строгай.

Вот если бы сам Григорий за меня попросил!

Нынче царевна Ксения Борисовна, да королевна Ливонская Марья Владимировна, да другие знантные черницы нас покинули. Посадили их в сани и повезли Московской дорогой в иную славную обитель, в новый Девичий монастырь под Москвою. Потому что наш монастырь мужской, а они здесь только по случаю оказались и осадой были задержаны.

Простились мы с Ксенюшкой. А мне так жаль было с нею расставаться, что я долго слезы лил и очень горевал. Она ведь мне была все равно что мать родная. Поцеловала она меня, благословила и молвила:

— Прости, Данило. Надобно мне ехать в монастырь Девичий, там тетка моя царица Ирина, там и мне век коротать.

Тетка сиречь отцу сестра.

Так и уехала; едва ли даст Бог нам с ней еще увидеться. Мне же теперь и вовсе в монастыре стало скучно. И я подумал: буду снова проситься в войско, а не пустят — своей волей уйду без благословения.

Еще скажу о Християне Зомме, о шведском сотнике, который с Яковом пришел из шведской земли. Этот Християн — муж большого разумения, всяким ратным хитростям премного умудрен. Когда он наших русских воинов впервые увидел, то сказал князю Михайлу:

— Твои люди, князь, только с виду сильные да храбрые, а я, как муж разумный и опытный, сразу вижу, что они более к сохе, чем к мечу пригодны. Не умеют они ни строя держать, ни валов копать, ни надолб вбивать. Дай-ка я их поучу, сколько Бог даст времени, пока мы до главных воровских полков и до Тушина не дошли.

Вот стал он их учить, и по сю пору это продолжается. Многим это на пользу идет, хоть иные, недоучившись, чрезмерно возгордились и только себе вредят (разумею Давида Жеребцова).

Пошел и я к Християну в науку. Теперь мы на поле Клементьевском по колено в снегу ходим стройно и снежные города берем приступом.

Ох и трудно теперь стало к архимандриту подобраться. Кругом него нынче все князья да бояре, да иноземные начальники. Насилу протиснулся я к нему у церкви Святого Духа после молебна. Пал ему в ноги, бил больно о снег челом, молил отпустить с князем Куракиным. Иоасаф же начал меня бранить, и попрекал юными летами, и что я много воли взял, и что надобно мне о пострижении думать, а не мешаться у ратных людей под ногами, и грозил епитимью наложить. Я же ему так отвечал:

— Вспомни, отче, деяния отца нашего преподобного игумена Сергия чудотворца, как пришел к нему в эту пречестную обитель славный князь Димитрий Иванович Донской испросить у преподобного Сергия благословения себе и всему славному воинству российскому на смертный бой с нечестивым Мамаем, что пришел на Русь с бесчисленными полками разорить землю Русскую, осквернить божии церкви и святую православную веру попрать; а святой отец наш Сергий, опричь благословения, дал князю Димитрию в помощь двух иноков своих, Пересвета и Ослябю, и те иноки великими подвигами своими и себя, и обитель прославили, и премного помогли благоверному князю в битве на поле Куликове, и вместе они поганых одолели. Не подобает ли и тебе, отче, так же поступить и меня с ратными людьми на святое дело отпустить и благословить? Не введи во грех, отче Иоасафе, отпусти ты меня, ино я и через запрещение твое всяко своею волею сбегу, аще ты и клятву на меня наложишь.

А ратные люди и всякие начальники, что кругом стояли, слушая мои речи, усмехнулись, а многие громко рассмеялись. И сам архимандрит стал уста свои рукавом тереть, чтобы скрыть усмешку невольную. Я еще далее хотел говорить, но отец Иоасаф увидел, что я не скоро остановлюсь; тогда простер он руку свою и сказал громко:

— Ну что, люди ратные, нужен вам такой Пересвет-богатырь?

Тут все собрание еще пуще засмеялось. А бывший там Григорий Волуев сказал:

— Сгодится! Берем богатыря!

И все закричали:

Любо! Берем!

Тогда архимандрит меня благословил и позволил с войском в поход идти, и повелел дать мне коня и бердыш, и фунт пороху, и два фунта свинца, а пищаль у меня имеется. Слава тебе, Господи! Аминь.

Князь Михайло Васильевич меня в Григориев отряд Волуева отрядил, по его, Волуева, челобитью. И Григорий мне сказал:

— Мы, Данило, с князем Иваном Куракиным в Дмитров на Сапегу не пойдем, а пойдем мы с пятью стами людей сторожить дороги, чтобы воры из Тушина к Сапеге не могли подмоги посылать и вести передавать, и чтобы не было меж ними никакого сообщения.

Вот я и в походе. Ох и тяжела наша ратная служба! Весь окоченел, насилу теперь руки у костра отогрел. Думал, помру. Чернила замерзают, пальцы не гнутся. А корма путного не дают, кроме мерзлых сухарей. Сейчас-то огонь получше разгорелся, хоть погреюсь. А то я уж было раскаиваться стал, что сел не в свои сани, ушел из обители себе на погибель.