Трое в машине - Страница 9

— Да.

— Кто например?

— Как сказать... просто на улице.

— Постарайтесь припомнить, пожалуйста. Хоть одного. Кто кроме вас называл его Виктором?

— Да многие... Толик, например, фотограф возле «Армана».

— Он каждый день там бывает, этот самый Толик? Или по субботам, по воскресеньям?

— Он работает в фотоателье. Рядом с кинотеатром.

Сразу после допроса Демин поехал к «Арману». Без труда нашел ателье, у входа мельком глянул на витрину — и рот раскрыл. В самом центре увидел фотографию ее, Тани Бойко, самую большую и самую удачную — в полупрофиль, роскошные волосы, с подсветкой сзади и сбоку, старательно сделан портрет и умело. Демин бывал здесь, в «Армане» всегда новые фильмы, проходил мимо столько раз и не обращал внимания на витрину. Да и о существовании ателье как-то не помнил.

Демин открыл синюю дверь, вошел и увидел мужчину лет сорока пяти, с длинными баками почти до шеи, и еще юношу лет восемнадцати, который колдовал над кюветами на длинном столе в углу. Решив не представляться и не сеять слухов, Демин сказал, что ему нужен Толик.

— Это я, — ответил мужчина довольно приветливо и без тени смущения.

— Я к вам по личному делу, — Демин посмотрел на юношу.

— Иди, Марат, погуляй, — сказал Толик. Тот сполоснул руки под краном, снял серый халат и вышел.

Теперь уже Демин показал удостоверение и начал на манер Шупты: что за девушка у вас на витрине, в самом центре, имя ее и фамилия.

— Таня Бойко, из хорошей семьи, проверенная, сброд не вешаем, я ее давно знаю, с младых ногтей, а что она натворила такого-сякого? — отвечал он охотно, говорил легко, жестикулировал, и Демин скоро убедился, что иначе, как Толиком, его не назовешь.

— Я ее года три уже снимаю, одно удовольствие, фотогенична, как бог, полтыщи кадров, не меньше. Другие девчонки за мороженым бегут, а она — сюда, то платье новое, то прическа, то в честь того или сего. И аж бледнеет, когда усаживается! Приятель мой, художник Славик Сухов, тала-антлив, подлец, портреты, масло, обнаженные, все к ней пристает, в натурщицы просит, а она ему: «Мильон за улыбку! Тогда пойду».

— Деньги любит? — задал Демин вопрос, как ему думалось, многозначительный.

— А кто их не любит? Вы их не любите? Или я? Деньги сила. Не имей сто рублей, а имей сто тысяч.

Виктора Толик знает, работает он на авторемонтном, если не темнит, фамилия его — Лапин.

— Учится?

— Не-ет, — почти радостно отвечал Толик. — Это он так, глянцует. Для папы-мамы, для Маши-Наташи.

— Парень смелый? — продолжал Демин. — Может за себя постоять?

— Ду-а-а, — утробно пробасил Толик. — Мо-ожет. Глотка широкая. Приблатненный слегка, но так теперь модно. Или ты пужай, или тебя будут пужать, середки нету. Боксер в «Трудовых резервах».

— Нет ли у вас, случайно, его фотографии?

Нашлась и фотография. В четверг на прошлой неделе Толик сфотографировал их вместе с Таней. В понедельник карточки были уже готовы.

— Сегодня пятница, вторая неделя пошла, а их нету, ни Татка не идет, ни Виктор. И на «броде» нет. Ваша работа, конечно. Я понимаю — секрет, профессия, но я — молчу, замок, могила, нем, как рыба, но и вас, само собой, па-пра-шу.

Толик показал пачку фотокарточек. Таня одна, Лапин один, Таня и Лапин вместе, в полный рост возле кинотеатра, под вечер, солнце уже светит сбоку. Скорее всего, она его и уговорила сняться. Парень как парень, длинные, по моде, волосы, небрежная, по моде, поза. И везде кривит рот одинаково — и когда вместе и когда один, усмешка, этакое суперменство, уже привычное, похоже, с детства наигранное. «Ты меня кушай завтра, а я тебя съем сегодня».

Толик разрешил взять снимки, сказав при этом: «В знак дружбы, без санкции прокурора даю», — и по просьбе Демина вырезал из пленки кадры с Таней и Лапиным.

Вернулся Демин, что и говорить, с богатым уловом.

— Везет тебе, как влюбленному, — сказал Шупта.

Пророчески сказал. Снимок Лапина показали Жареному.

— Этого фраера вижу в первый раз, — по слогам отчеканил он.

Показали Елене Ивановне, она побледнела.

— Он, он самый, сволочь! И стрелял и деньги унес!..

Бойко вызвали на второй допрос, и теперь Шупта говорил уже совершенно иначе. И тон другой и вопросы. Сразу же предупредил об ответственности за дачу ложных показаний и взял подписку. Разговор записали на пленку.

— Двадцать третьего июня сего года вы сдали портфель с деньгами и облигациями трехпроцентного займа в Калининский райотдел милиции, Так?

— Сдала.

— Где вы взяли этот портфель?.

— Я уже говорила: нашла,

— Где вы его нашли?

— В парке.

— Парк большой, точнее,

— В парке возле качелей.

— Он что, лежал на скамейке, висел на столбе для всеобщего обозрения или еще как?

— Лежал... Под кустом.

— Другие проходили мимо, не видели?

— Про других не знаю.

— А вы увидели?

— Да, увидела.

— Нагнулись? Подняли?

— Да.

— А потом?

— Отнесла в милицию,

— Вам сказали спасибо, как честной девушке?

— Сказали.

— И никто ничего плохого не заподозрил?

— Никто. Кроме вас.

— Вы считаете себя честной девушкой, не правда ли?

— Здесь не детский сад.

— Я вас считаю честной советской девушкой, милиция считает честной, про вас журналисты пишут.

— Ну и что?

— А то, что ваш дружок-приятель Виктор Лапин совершил разбойное нападение в группе с Долгополовым, ограбил сберкассу, убил должностное лицо при исполнении служебных обязанностей и передал деньги вам. И все это вы скрываете с целью запутать следствие. У нас есть основания привлечь вас к уголовной ответственности за соучастие в особо тяжком преступлении.

— Вы говорите со мной так... будто не я сдала... в милицию.

— Вы ждали Лапина в парке. По предварительному сговору. Он передал вам портфель из рук в руки. И никаких «под кустом» не было. Вам не пришлось ни нагибаться, ни поднимать. Почувствовав угрозу разоблачения, вы сдали деньги в милицию.

— Никаких угроз не было! Я все сказала, можете обвинять! В чем угодно!..

Демин, как и при первом допросе, сидел в сторонке и смотрел на нее во все глаза. Как на слепую, которая его не видит. А она и впрямь не видела никого и ничего, боролась со своей растерянностью и думала об одном — не сдаваться. Не менять сказанного. На своем стоять. Повторять, повторять... Гордая!

А Демин терзался. Досадовал. Оттого что бандитский налет, ее участие, ее, в конечном счете, растленность, — все это не оставило следа, никак дурно на ней не отразилось внешне.

«Потребовала кучу денег, — гадал Демин, — и они пошли на грабеж. Исчадие порока, уличная девка, воплощение разврата, — накручивал Демин и смотрел на нее, ощущая угрюмое бессилье, злость и обиду за всех честных парней, мужчин, которые не смогли ее привлечь, заслужить ее внимания, а вот Лапин — смог. Чем? «Глотка широкая... Боксер... Вступился...»

Смотрел на нее Демин — и не находил подтверждения своим накручиваниям. В деле она оказалась случайно, ее впутали, ловко, с расчетом на ее чистоту, порядочность, — так он хотел думать. И надо исходить из презумпции невиновности. Бремя доказывания по нашему праву лежит на обвинителе. Все сомнения — в пользу подозреваемых. Она оскорблена подозрением в сговоре и не хочет сказать правды. А кроме того, боится, это естественно. Подлый мир может ей отомстить. Жестоко, зверски. Об этом Демин будет говорить с Шуптой. И с Дулатовым. Ее впутали. Она не такая. А для доказательства нужно заручиться поддержкой. Школы, семьи, места работы. Одним словом, общественности. И это не будет противоречить его служебному долгу. Поскольку следователь сочетает в себе — должен сочетать! — обвинителя и защитника.

Демину хотелось прежде всего разделить их — Таню и Лапина. Доказать их несовместимость. Для себя. И вообще для жизни.

Театр был на гастролях в Новосибирске. Родителей Тани вызвали телеграммой. Оставалась она вдвоем с бабкой, матерью отца Марией Игнатьевной, доброй старой украинкой, которая при встрече с Деминым забыла русскую речь и все восклицала: «Та як же так? Та що ж такэ! Та, мабуть, це не вона!»