Тривселенная - Страница 25

– Вы полагаете, что это я ее сбил? – удивленно спросил Чухновский.

– Нет, конечно! Но духовное лицо, которое держит в психологической блокаде десятки, если не сотни своих прихожан («В синагоге нет прихожан, – вставил раввин, – это вам не церковь»), ну неважно, называйте как хотите… Вы попросту «заказали» этих людей! И знаете почему МУР позволил нам заняться этими убийствами, несмотря на то, что они не носят бытового характера? – Виктор наклонился к раввину через стол. – Им и в голову не пришло, что имел место «заказ», исходивший от духовного лица.

– А вам, значит, это пришло в голову, – задумчиво сказал раввин. – Знаете, уважаемый Виктор Николаевич, вы даже не подозреваете, насколько близко подошли к разгадке и насколько в то же время далеко от нее находитесь. Вы должны сделать последний шаг, но никогда его не сделаете, потому что это вне сферы вашего представления о мироздании. Да и о религии нашей тоже. Вы действительно думаете, что раввин может нанять киллера, чтобы убить человека, даже оскорбившего религию и Творца? Вы воображаете, что иудаизм, о котором вы не имеете ни малейшего представления, допускает такое?

– Ах оставьте, – усмехнулся Виктор. – Только не говорите мне, что ни один раввин за тысячи лет существования вашей религии, ни разу не убил или не подстрекал к убийству.

– Господи, – сказал Аркадий, – о чем вы говорите? Виктор, тебя занесло.

– Помолчи, – резко сказал Виктор. – Ты собрал весь материал, но анализировать ты не умеешь. Лев Николаевич, – он обернулся в сторону Подольского, стоявшего посреди комнаты с потерянным видом, – вы тоже думаете, что раввин Чухновский невиновен, как дитя?

– Да, – неожиданно хриплым голосом сказал Подольский и закашлялся. Он кашлял натужно и, казалось, никогда не остановится. Аркадий подошел и хлопнул Подольского по спине, тот закашлялся еще сильнее и неожиданно успокоился. – Да, – повторил он, – конечно. Это глупость – обвинять Пинхаса Рувимовича. Глупость! И я не понимаю, зачем вы это делаете. Вы же прекрасно знаете, что Генриха убил я!

В наступившей тишине слышно было, как где-то в квартире тикают часы. Чухновский с откровенным изумлением смотрел на Подольского, Аркадий подошел и стал позади него, преградив путь к двери, а Виктор смотрел на Льва Николаевича с любопытством дилетанта, забежавшего в картинную галерею и увидевшего на одном из полотен знакомое с детства изображение.

– Ну, приехали, – произнес Виктор, растягивая слова. – Вам-то это зачем?

– Видите ли, – сказал Подольский. – У меня была причина убить Генриха, и я хотел рассказать об этом вашему сотруднику в ресторане… Не успел, просто не решился… Я закурю, можно?

– Да, пожалуйста, – разрешил Виктор. Подольский вытащил из кармана пачку «Джентли», зажигалку, закурил с третьей попытки.

– Мы с Генрихом никогда не ладили, – глухо сказал Подольский, сделав несколько затяжек. – А после смерти родителей… Он считал, что я в этом виновен, потому что вовремя не установил диагноз. Глупо. Я сделал что мог. Но было поздно. Он не хотел этого понять. Мы перестали встречаться. Он сошелся с этой женщиной… Раскиной. Раввин Чухновский прав в том отношении, что… То есть, Генрих поступал как ученый, но с точки зрения религии… Кощунство, да. Он хотел вытащить из мозга все реинкарнации. Все. Вы знаете, что такое реинкарнации?

– Мы знаем, что такое реинкарнации, – проскрипел Виктор. – Мы даже знаем, что современная наука доказала, что ничего подобного в природе не существует. Всей этой чепухой занимаются институты паранаучных направлений. В Москве их достаточно. С этой публикой мы как-то разбирались, и кто там работает – знаем. Подольский не из таких, а его институт – классического академического направления, никакого отношения к паранаучным изысканиям не имеет и иметь не может. При чем здесь генераторы Уринсона? Подольский на добился бы и рубля финансирования, если бы заявил подобную тему. Не нужно вешать нам на уши лапшу, тем более, что эта информация легко проверяется.

– Черта с два эта информация проверяется! – неожиданно воскликнул Подольский высоким фальцетом. – Как-то в прошлом году… Зима была, февраль. Холод, если вы помните, лютый, госинспекция запретила личному транспорту подниматься в воздух, авиетки падали, как птицы, а птицы дохли на деревьях. В Туле было минус сорок два, такого никто не припомнит…

– Мы о морозе говорим или о Подольском? – прервал Виктор излияния Льва Николаевича.

– А? О Подольском, конечно, о ком же еще? Да, был мороз, и я удивился, когда он приехал ко мне. Я просто не мог себе этого представить и сначала даже не открыл ему дверь.

– Генриху Натановичу? – уточнил Виктор. – Вы же утверждали, что не виделись с ним несколько лет.

– Послушайте, – опять вскипел Подольский. – Мне и так трудно, а вы все время… Я… Мне не нравится ваш метод. Пусть ваш сотрудник сядет за этот стол, у него… у него другой взгляд. Тогда я продолжу.

Виктор собрался было разразиться язвительной тирадой, но встретил взгляд Аркадия и встал.

– Валяйте, – сказал он. – Первый раз слышу, что мой взгляд не нравится клиентам фирмы.

Аркадий обогнул стол и сел в кресло. Точнее, стол обогнуло его тело, и в кресло, теплое после Виктора, село именно тело, без подсказки со стороны мозга. Это было неожиданное, удивительное, необъяснимое ощущение – Аркадию казалось, будто он даже не пытался сдвинуться с места, и часть его сознания продолжала видеть комнату с той точки, где он стоял: окно напротив, Чухновский – вполоборота – у книжных полок, Виктор, выйдя из-за стола, становится так, чтобы быть неподалеку от Подольского, но вне его поля зрения. И в то же время другой частью сознания он понимал, что сидит в кресле, смотрит Подольскому в глаза, и комната, которую он видит с двух точек сразу, будто плывет и раздваивается, но нужно сохранять ясность сознания, и еще – нужно сказать Виктору, чтобы… Что?

Мысль не додумывалась, да и времени не было ее додумывать, потому что Подольский сказал:

– Так вы записываете? Генрих позвонил в дверь, и я сказал через интерком, чтобы он отваливал, говорить нам не о чем. Тогда он произнес такую фразу: «Не кинжалом он действовал, но ядом, и потому – не пойман».

– Что это означает? – спросил Аркадий. Голос прозвучал вне зависимости от его сознания, и на какое-то мгновение Аркадий испугался самого себя, но это ощущение вмиг прошло, и все вернулось на свои места – он владел собой, он был собой, и что же с ним сейчас происходило? Не было времени думать об этом.

– Объясню, – сказал Подольский. – Видите ли, прапрадед – наш общий с Генрихом предок – был польским евреем. Он – Абрамом его звали – погиб при странных обстоятельствах… Дело было в Умани, это городок такой, где… Ну, неважно… Он умер в тысяча восемьсот девяносто третьем, почти два века назад. Как-то утром его обнаружили в собственной кровати заколотым. Комната была заперта изнутри на ключ, тело обнаружил его секретарь, предок наш был богатым человеком, владел двумя фабриками… Секретарь – его звали Яковом – пришел, как всегда, в девять, в доме в это время никого не было, жена Абрама, Фейга, ушла с детьми в сад, а Абрам, вернувшись домой после утренней молитвы, пошел отдохнуть, он ночью поздно работал… Обычно Яков будил хозяина, если тот спал, и они просматривали утреннюю почту…

– Послушайте, – не выдержал Виктор, – что вы нам…

– Виктор, помолчи! – резко сказал Аркадий, сам не ожидая от себя такой вспышки. Он понимал, что Подольскому нужно хотя бы сейчас дать выговориться, его нельзя прерывать, какую бы чушь он ни нес, а потом, прослушивая запись, попробовать отсеять лишнюю информацию. В ресторане Подольский так и не решился заговорить, видимо, гибель Раскиной подействовала на него, как запирающий ключ, а сейчас он начал, по-видимому, издалека или даже вовсе не о том, но ведь он все равно дойдет до сути…

Выпада со стороны Аркадия Виктор не потерпел бы, но Чухновский тоже сделал шаг вперед и выкрикнул:

– Послушайте, как вас там! Не мешайте ему говорить!