Тривселенная - Страница 14

Врач отозвался сразу и энергично:

– Я тебя ждал, Аркадий!

– Ждали? – изумился Аркадий. – Вы сказали, что не раньше вечера…

– И ты отправился меня уламывать, – рассмеялся Селунин, который был, судя по голосу, чем-то очень доволен. – Я хотел тебя вызвонить, но обнаружил по карте, что ты движешься в сторону больницы и, надеюсь, правильно понял твои намерения. Иди-ка сюда, я в кабинете у главврача, это в нижнем коридоре.

– Знаю, – буркнул Аркадий.

Он спустился на второй этаж, в холле перед кабинетом главного было пусто, только голографическое изображение трехметрового человеческого скелета вращалось на круглой подставке, и огромный череп скалился в ехидной улыбке. Говорили, что скелет был подарен больнице неким Андреем Осокиным, известным в двадцатые годы бандитом, возглавлявшим воронежскую группировку, наводившую ужас на жителей нечерноземной полосы. Муровский спецназ в те годы находился еще в зачаточном состоянии, а государственные структуры вообще пребывали в хаосе реорганизации, да и Кодекс только начинал разрабатываться, как и вся страховая система правосудия. Результатом был, естественно, беспредел – причем криминальный не в большей степени, чем правоохранительный. Осокин пользовался этим умело и осторожно – во всяком случае, никто и никогда не мог обвинить его в каких-либо противосистемных действиях – ни система частного в те годы рэкета, ни система государственной все еще в те годы охраны правопорядка. А умер Осокин случайно: неподалеку от Воронежа его автомобиль наскочил на давно уже запрещенную международными конвенциями противотанковую мину, оставшуюся, видимо, еще после разборок первых лет века. Машину разнесло, а Осокин – вот удивительное везение! – отделался разрывом селезенки и осколками в легких. Ранение было не очень тяжелым, и Осокин мог выжить, но судьба распорядилась иначе: его пристрелил врач «скорой» по дороге в больницу – стрелял точно в сердце, чтобы не повредить скелета, давно уже по пьянке подаренного Осокиным местным органам здравоохранения.

– Заходи, не стой столбом, – услышал Аркадий голос Селунина, и ему показалось, что череп подмигнул пустой глазницей.

Аркадий сделал ручкой контрольной телекамере, помещенной в глазнице, и прошел в кабинет.

Патологоанатом сидел в кресле главного врача перед пультом компьютера, а сам главный устроился у круглого стола в углу комнаты.

– Экспертное заключение, – сказал Селунин без преамбулы, – я отослал по твоему адресу, ты его потом почитаешь. Виктору скажи, что за ним должок. А случай замечательный. Клиент ваш умер от острой сердечной недостаточности между тремя и половиной четвертого ночи.

– Другие повреждения… – начал Аркадий.

– Не торопись! – поднял руку Селунин. – Если бы не твой Виктор, я бы этим заключением и ограничился, поскольку никакой иной аномалии не обнаружил. Но Хрусталев сказал, что могло иметь место лучевое воздействие. Не знаю, что он имел в виду, но никаких следов такого воздействия я не обнаружил. Подольский мирно лежал в своей постели, у него начался сердечный приступ, он испугался – естественно! – попытался встать, не удержался на ногах, упал и умер. В любом другом случае я бы этим ограничился. Но Виктора я знаю не первый год: если он утверждает, что могло быть лучевое воздействие, значит, у него есть основания для того, чтобы так говорить, и мне нужно дать обоснованное отрицание… Короче говоря, я решил провести посмертное ментоскопирование.

– Но это… – сказал Аркадий и осекся. Посмертное ментоскопирование введено было в криминологию несколько лет назад и стоило очень дорого, а потому стандартной страховкой не предусматривалось. Эксперт не имел права начинать такое исследование, не получив согласие страховой компании, наследников умершего и следственного отдела МУРа.

– Да-да, – нетерпеливо сказал Селунин, – я это лучше тебя знаю. Я связался с Виктором и выяснил, что соответствующей страховки у Подольского нет. На мой взгляд, вопрос был исчерпан, но несколько минут спустя Виктор позвонил и сказал, что переслал мне распоряжение Прокурора Москвы. Такое распоряжение действительно поступило, и я провел ментоскопирование немедленно, поскольку время уже поджимало – после смерти прошло больше двенадцати часов.

И кто же, черт возьми, за все это будет платить? – подумал Аркадий. Ясно, что не страховая компания. Кого смог задействовать Виктор и почему, собственно, он так засуетился? Неужели узнал что-то, пока Аркадий был в институте и вытягивал информацию из Пастухова с Раскиной? Если так, то почему ничего не сказал?

– Это я к тому, – сказал Селунин, потирая подбородок, – что результат экспертизы может быть опротестован в суде. Во-первых, потому что экспертиза проведена в обход страховой компании и, во-вторых, потому что доверительный интервал результата не превышает двух сигма, то есть гарантировать достоверность я могу не больше, чем на шестьдесят три процента. Ясно?

– Ясно, – пожал плечами Аркадий.

– Теперь слушай внимательно, – сказал Селунин и почему-то покосился на главврача, сидевшего с отсутствующим видом. – Я начал анализ с лобных долей, но признаки аномалии обнаружил только в височной части. Опущу подробности. Вот хронометраж личных ощущений Подольского за десять минут, предшествовавших смерти. Даю обратный отсчет. Десятая минута: состояние стабильного беспокойства сменяется состоянием усиливающегося страха…

– Он не спал? – прервал Аркадий патологоанатома. – Время ведь было позднее, если он умер в три часа.

– Не спал. Скорее всего, он проснулся посреди ночи и лежал. Этого в ментозаписи нет, но я сужу по физическим результатам – в момент, когда начался приступ, тело находилось в горизонтальном положении. За девять минут до смерти у Подольского возникло ощущение, что он в комнате не один.

– Зрительные впечатления…

– Очень неопределенные, расшифровке не поддаются.

– Понимаю, – с сожалением сказал Аркадий.

– Восьмая минута до смерти, – продолжал Селунин. – Подольский пытается встать, но не может. Физически он полностью в норме, заметь. Но не в состоянии пошевелиться. О мышечном или церебральном параличе и речи нет. Страх усиливается. В комнате темно – это, впрочем, не объективный показатель, а субъективное ощущение Подольского, и в темноте приближается нечто ужасное. Возникла мысль, которую даже удалось прочитать, поскольку она повторялась до самого конца. Мысль вот какая: «Не нарушать закон я пришел, но исполнить его».

– Это же из Библии, – недоуменно сказал Аркадий.

– Да, – согласился патологоанатом. – Мысль имела от шести до двенадцати обертонов, по которым, возможно, удалось бы даже установить истинный смысл, но… В отличие от потенциальных физических впечатлений, допустим, зрительных, ход мысли теряется сразу после прочтения. Та запись, что идет в память компьютера, обертонов не содержит.

– Знаю, – поморщился Аркадий. Сама мысль, вертевшаяся в голове Подольского, скорее всего, смысла не имела – смысл имели лепестковые частоты, всего лишь обернутые в эту, возможно, чисто ассоциативную оболочку.

– Две минуты до смерти, – сказал Селунин, еще раз бросив взгляд на застывшего в кресле главного врача. – Подольский получает возможность двигаться, точнее – может пошевелить рукой и ногой. Он делает попытку встать и не может. Ему кажется, что перед ним стена, о которую он бьется лбом. Он действительно начинает биться лбом о преграду, которой в комнате, естественно, нет. При этом ему кажется, что тот, второй, кто пришел к нему, протянул руку… Этот образ протянутой руки вместе со словами «Не нарушать закон я пришел» сохранился до самой смерти, включая некробиотический сигнал, чрезвычайно мощный, но узко направленный.

– Вот как? – заинтересованно сказал Аркадий. – Вы можете указать направление?

– Терпение. За десять секунд до смерти Подольский начал контролировать свои передвижения. Именно тогда он попытался встать с кровати. Но когда он спустил на пол ноги… Пять секунд до смерти – он ощущает невыносимый жар, ему кажется, что на его лицо опускается раскаленная ладонь. Он падает на колени. Две секунды до смерти – сердце не выдерживает напряжения, происходит разрыв аорты (длиной шесть сантиметров, как показало вскрытие). Сердце останавливается одновременно с потерей сознания. Проходит некробиотический сигнал. Угасание функций мозга в стандартном режиме, кроме одной особенности – состояние клинической смерти продолжается не семь-восемь минут, как обычно, а всего двадцать четыре секунды. То есть Подольский был необратимо мертв, как только прошел некробиотический сигнал… Все.