Триумф и трагедия императора - Страница 3

У Франца был типично обывательский взгляд в данном случае: Наполеон — сила, которая многое выправила, упорядочила и двинула вперёд в области чисто материальной, узко технической. Но Франц — монарх старого, феодально-абсолютистского типа, и не мог, разумеется, смотреть также на всё историческое дело Наполеона — разгром феодальной Европы — с положительной точки зрения. Несколько позже того времени, когда сделал своё простодушное замечание император Франц, вот как вспоминали царствование Наполеона глубокие мыслители, основатели научного социализма: «Если бы Наполеон остался победителем в Германии, он, согласно своей известной энергичной формуле, устранил бы, по крайней мере, три дюжины возлюбленных отцов народа. Французское законодательство и управление создали бы прочную основу для германского единства и избавили бы нас от 33-летнего позора и тирании Союзного сейма… Несколько наполеоновских декретов совершенно уничтожили бы весь средневековый хлам, все барщины и десятины, все изъятия и привилегии, все феодальное хозяйничанье и всю патриархальность, которые ещё тяготеют над нами во всех закоулках наших многочисленных отечеств»[Mаркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 5, стр. 310–311.].

Последствием такой политики и было то, что за всё царствование Наполеона экономические кризисы и голодовки были редким явлением и участились лишь к концу царствования. Вообще говоря, хозяйственная деятельность и во Франции и в вассальных государствах Европы развивалась нормально, насколько, конечно, вообще можно говорить о «нормальности» капиталистического строя, да ещё при военных условиях. Золотая валюта, введённая Наполеоном, оказалась такой прочной, что почти не пошатнулась даже после страшнейших последних опустошительных войн Наполеона, сопровождавшихся такими катастрофами, как гибель великой армии в русских снегах в 1812 г. и как два нашествия на Францию неприятельских армий в 1814 и 1815 гг. Наполеон застал французские финансы в самом отчаянном положении, а оставил их в таком виде, что страны, победившие Наполеона, могли только от души позавидовать французам.

В том-то и дело, что Наполеон был деспот, но умный деспот, завоеватель, а не мародёр, государственный человек, а не предводитель разбойничьей банды, гениальный законодатель, а не орудие шайки уголовных мошенников, и к своей исторической роли он готовился ita полях победоносных битв, совершая бессмертные в военной истории стратегические и тактические подвиги в Италии и Египте, а не промышляя тёмными делами и делишками, в том числе ремеслом платного «осведомителя». Что угодно можно сказать о Наполеоне — и что он был способен на тиранические действия, на самые жестокие дела, и что проливал без конца человеческую кровь, и что вёл захватнические, вопиющие, несправедливые войны, по одного только не скажет о нём ни один сколько-нибудь знающий историк — не признает в нём сходства с Гитлером, не выбранит его «Гитлером».

И не только потому, что так беспредельно велика разница в силах и в духовной одарённости этих двух людей. Сходство между ними в самом деле ведь заключается лишь только в том, что оба они принадлежат к одной породе млекопитающих — людской. В этом смысле (но только в этом) и котёнок, даже самый поганый и ничтожный, «похож» на самого величавого льва Атласских гор, потому что оба принадлежат тоже к одной и той же зоологической породе. Но тем саркастичнее всякое сопоставление их, и тем убийственнее для Гитлера прозвучали слова И.В. Сталина о котёнке и льве в речи, произнесённой в Москве 6 ноября 1941 г.

Просто нельзя найти две индивидуальности, настолько ничего общего между собой не имеющие, как Наполеон и Гитлер. Лорд Розбери в своей книге о последних годах Наполеона сказал: «Наполеон до бесконечности раздвинул то, что до его появления считалось крайними пределами человеческого ума и человеческой энергии»[Rosebery, lord. Napoleon. The last phase. London, 1922, стр. 7.]. Об Адольфе же Гитлере Генрих Манн и другие знающие его и хорошо его изучившие люди неоднократно высказывались так: свет никогда не узнал бы, до какой грязной мерзости и наглой глупости может дойти человек, если бы не было Гитлера, и до каких размеров может дойти позорное падение какого бы то ни было людского общества, если бы не было гитлеризма в современной Германии.

Уже совершенно наглядно обозначилась и вся разница между европейским тылом Наполеона перед 24 июня 1812 г. и европейским тылом гитлеровской Германии перед 22 июня 1941 г.

«Союзниками» Наполеона были державы, которые хотя и желали освобождения от его верховенства, но всё-таки рассчитывали кое-что выиграть в случае его победы, и, самое главное, не только среди правительств, но и среди народов в покорённой Европе был известный разброд мнений но вопросу о том, желать ли поражения Наполеона, или нет. В Польше, Бельгии, Саксонии, Баварии, в некоторых странах Рейнского союза, в Северной Италии этот разнобой в настроениях в течение всего 1812 и даже ещё начала 1813 г. очень и очень чувствовался. Вспомним, например, в каком отчаянии были во всей Европе не только фабриканты текстильных мануфактур, но и их рабочие, боявшиеся внезапной отмены континентальной блокады, что должно было сразу же повлечь наплыв английских товаров и породить упадок производства и безработицу в промышленных странах на континент! Были и ещё некоторые социальные слои и прослойки в европейском народонаселении, среди которых далеко не все желали падения Наполеона. Но уже зато в 1941 и 1942 гг. в отношении европейских народов к событиям на советско-германском фронте царит единство чувств и мыслей, небывалое никогда во всемирной истории. Лодзинский рабочий и архиепископ Кентерберийский, сербский пастух и парижский студент, ректор Венского университета, скитающийся в эмиграции, и норвежский рыбак — все эти люди (если некоторые из них не понимали раньше) наконец поняли, что спасение или гибель цивилизации и даже просто спасение или рабство всех, не принадлежащих к гитлеровской уголовной банде, зависит прежде всего от геройской борьбы Красной Армии и её конечной победы.

Умственная ограниченность всех этих итальянских Фариначчи и немецких Геббельсов, разглагольствующих о сходстве Гитлера с Наполеоном, такова, что им и в голову не приходит мысль о громадной разнице в исторической обстановке. Капитализм прогрессивный, победоносно шедший в гору, выдвинул Наполеона; капитализм реакционный, загнивающий, разлагающийся, явно сознающий свою обречённость и стерегущую его гибель, способен выдвигать только шайки бандитов, вся программа которых — зоологическая жестокость в борьбе за интересы наиболее отсталых, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала. Нынешние дегенераты, поражающие убогостью своего мышления и своим общим индивидуальным ничтожеством, строят всю свою «идеологию» на борьбе против тех перспектив, которые открыла человечеству Великая социалистическая революция в СССР; и пошли они в поход на нас с таким затхлым старьём, которое даже при Фридрихе II было уже изъедено молью и отбрасывалось даже этим хищником как совсем ненужный идеологический хлам.

Хочется отметить ещё одну характерную черту: сравнить отношение к русской истории Наполеона с отношением к ней со стороны заправил гнусной гитлеровской банды. Вспомним замечательное высказывание Наполеона о Петре I в разговоре, происходившем в Кремле 15 октября 1812 г. Беспокойная, взволнованная мысль императора напряжённо работала. Он всё чаще и упорнее обращался тогда к запоздалому раздумью о необыкновенном народе, с которым он вступил в борьбу, о характере этого народа и об его истории. «Какую трагедию талантливый автор, истинный поэт мог бы извлечь из истории Петра Великого, этого человека, сделанного из гранита, как кремлёвский фундамент,— человека, который создал цивилизацию в России и который заставляет меня теперь, сто лет спустя после его смерти, вести этот страшный поход!» — сказал Наполеон однажды, беседуя в Кремле с генералом графом Нарбонном о Петре Великом. «Я не могу опомниться от восхищения, когда я думаю, что в этом самом дворце Пётр, 20 лет отроду, без советов извне, почти без всякого образования, черёд лицом властолюбивой правительницы и всесильной партии старины, возымел и составил план своего царствования, овладел властью и, помышляя сделать Россию победоносной и покоряющей, начал с уничтожения своевольного стрелецкого войска, которое казалось единственной силой царства. Какой пример моральной автократии!» Император сказал далее Нарбонну, что Пётр Великий произвёл «дворцовое J8 брюмера», низвергнув Софью. Наполеон восторгался тем, что одновременно с войнами Пётр создавал и армию, и флот, и новую столицу. Императора особенно восхищало в Петре, что царь, «рождённый на троне», сам, по собственному желанию, решил пройти через испытания и поднять на себя труды, которым приходится подвергаться человеку, своими собственными усилиями добывающему себе верховную власть. Пётр на некоторое время даже выехал за границу, «чтобы перестать быть царём и познать обыкновенную жизнь». «Ведь он добровольно сделался таким же артиллерийским прапорщиком, каким был и я!» — восклицал Наполеон. Этот разговор происходил в Кремле, в покоях Петра Великого, в октябре 1812 г. И Наполеон не мог не обратиться по ассоциации к тяжкой заботе, неотступно удручавшей его самого именно в этот момент: «Можете ли вы понять? — продолжал он: — И подобный человек, на берегах Прута во главе созданной им армии дал турецкому войску окружить себя!.. Таковы необъяснимые затмения в жизни величайших людей… Это всё равно как и Юлий Цезарь, осаждённый в Александрии египтянами!»[Narbonne M., de. Séjour à Moscou, стр. 227–228 (Souvenirs contemporains d'histoire et de littérature, par Villemain. Paris, 1854).]