Триумф графа Соколова - Страница 70

Гремели трамваи, несся с веселым гиканьем лихач, тяжело груженную подводу, упираясь в обледенелую мостовую, тащил битюг с лохматыми ногами, мальчишки с веселым хохотом гонялись друг за другом.

Соколов отвязывал жеребца и слышал веселый треск пожара.

Порой ему мерещилось, что слуха достигают жуткие крики жертв.

Соколов перекрестился:

— Господи, прости меня! Но ведь ты сам учишь: «Какой мерой отмеряете другим, такой и вам воздастся!» Эти злодеи обидели меня — я их прощаю. Но больше того, они искали погубить мою Россию. За это им воздаяние. Закон жизни: кто творит зло, от зла и погибнет. Аминь!

В этот момент страшно грохнуло, зазвенели, вылетая, стекла из окон. Соколов с досадой поморщился: «Это взорвался динамит, приготовленный для Государя! Я совсем забыл про взрывчатку!»

Он помчался на отдохнувшем жеребце в охранку с докладом. Оглянулся: уже высоко полыхало жаркое пламя. Со всех сторон сбегались любопытные. Даже трамваи тормозили, и пассажиры упирались лбами в разрисованные морозом окна, глядели с ужасом и любопытством на пожар.

Хотя хотелось скорее добраться до службы, но сказал себе:

— Обещание, тем более покойным, надо выполнять!

Остановился на углу, не доезжая до Красных ворот.

Возле городского училища забросил на тумбу вожжи, а сам зашел в церковь Трех Святителей.

В храме, после светлой улицы, царил полумрак, тускло светились красные лампадки, строго глядели лики с древних икон. Небольшой хор старушек-прихожанок пел умильными голосами «Ныне отпущаеши…».

Соколов остановился возле иконы Богородицы, намоленной им еще с детства, со всей искренностью благодарил за избавление от смерти и за помощь в должном воздаянии татям.

Сыщик заказал панихиду для трех новопреставленных — Эдвина, Михаила и Иосифа.

Благолепный священник отец Николай Воробьев, оправив седую, в мелких завитках бороду, осенил крестным знамением Соколова:

— Пошли тебе Господи успехов всяческих в борьбе со смутьянами и прочей мерзостью.

— Аминь! — живо откликнулся Соколов, поцеловал батюшке большую мягкую руку, пахнущую елеем, перекрестился и теперь уже без остановок полетел на Тверской бульвар.

В лицо бил суровый ветер. Соколов, столько переживший в последнее время, с наслаждением вдыхал в себя здоровый холод и все гнал и гнал жеребца.

Глава VII

СОКРОВИЩА СТАРОГО ВЗЛОМЩИКА

Разногласия

Мартынов уже был в своем кабинете. Да не один. В мягком кресле возле стола сидел Джунковский, который только что за нераспорядительность распекал начальника московской охранки.

Джунковский радостно обнял Соколова:

— Живой? Ну слава Господу! Отравить тебя хотела? Ну и ну… У такого прекрасного человека, как полковник Хайрулин, такая дочь выросла. Уму непостижимо. У порядочных родителей нынче какие-то нравственные уроды родятся. Но главное, что ты, мой друг, жив!

— А что со мной случится? — невозмутимо отвечал Соколов. — Служба у нас спокойная, тихая.

Джунковский расхохотался.

— Тише некуда! В твоем подъезде — четыре трупа. — Перешел на серьезный тон: — Один убитый — сторож твоей усадьбы?

— Сторож, бывший шнифер и очень порядочный человек.

— Прими соболезнования! Но и поздравления. Идентифицировали остальных троих — опасные убийцы, судимые неоднократно. Все входили в боевую группу большевистской партии и давно находились в розыске. В последнее время выполняли партийные поручения — устраняли неугодных Ленину людей. Возможно, среди их жертв — прокурор Александров.

Мартынов счел нужным вставить слово:

— Вы, Аполлинарий Николаевич, конечно, герой! Расправиться врукопашную с тремя профессиональными убийцами — не шутка. Но надо было хотя бы одного, лучше двоих, оставить живым — нужны показания. Вы обязаны понимать: где-то притаились их сообщники.

Соколов усмехнулся:

— Другой раз сам, Александр Павлович, пойдешь брать убийц. Ты человек ловкий. Уж у тебя убийцы будут вести себя как паиньки: построятся в затылок и — раз-два, раз-два — походным маршем в Бутырскую тюрьму. А у меня так не получается, они почему-то сопротивляются.

Джунковский вмешался в перепалку:

— Вижу, молодые петушки больно клюются! Ликвидированы злодеи — это тоже превосходно. Но тех, кто непосредственно жег несчастного прокурора Александрова, кто замышляет взрыв в Зимнем, живых или мертвых, мы еще не нашли.

Соколов решил вновь повеселиться. Он достал свои золотые карманные часы «Павел Буре», открыл крышку, деловито сказал:

— Сейчас начнется сильный пожар в доме Четверикова, на Садовой-Черногрязской, возле Земляного вала. В клетке сгорят три злодея, в том числе Эдвин, он же Александр Степанович — один из руководителей боевой группы большевиков. Именно они создали большевистский крематорий — первый в России. И эти типы готовили взрыв в Зимнем дворце восьмого января. Теперь опасность миновала. На радостях следует гульнуть.

Джунковский и Мартынов вежливо улыбнулись шутке. По-другому воспринять слова Соколова они не могли.

— Но следует с особой энергией продолжить поиски Юлии Хайрулиной, — добавил Соколов.

— Ты, Аполлинарий Николаевич, абсолютно прав. Время не терпит. Надо срочно по всем адресам произвести обыски, выемки, аресты. — Джунковский ласково глядел в лицо Соколова. — Но как ты ловко провел в «Прогрессе» эту девицу!

Мартынов поддержал начальство:

— Боевики небось Ленину уже телеграмму отбили с сообщением о твоем «убийстве». Ай да молодец граф Соколов!

Джунковский продолжал:

— Это триумф, твой отец обязан тобой гордиться! — и еще раз встал на носки, нежно обнял Соколова и прижался торчащим жестким усом к шее Соколова.

— Полковник хорошее предложение сделал: надо отметить событие у Егорова, — сказал Мартынов.

— Я — за! — ответил Джунковский.

В этот момент в кабинете появился дежурный. Он доложил:

— Пожар и сильный взрыв в доме Четверикова у Земляного вала. Пожар быстро потушен. Обнаружена клетка с тремя обуглившимися трупами.

Соколову пришлось дважды за это утро наблюдать немую сцену: Мартынов и Джунковский на время от удивления лишились дара речи.

Могильная тайна

Буню похоронили на Пятницком кладбище рядом с Колей Жеребцовым.

Народу пришло немного, лишь свои.

Лушка, словно самая близкая родственница, вся облачилась в траур. Возле гроба она заходилась в рыданиях.

Соколов исполнил последнее желание бывшего шнифера — заглянул в его сундучок. Золота там не оказалось. Были лишь старые письма, перевязанные выцветшей ленточкой, давно ненужные квитанции и использованные железнодорожные билеты, всякого рода бумажки, затрепанная книжка «Мысли мудрых людей», две курительные пенковые трубки и прочие пустяки. Ничего похожего на клад там не было.

Для очистки совести Соколов несколько раз внимательно осмотрел этот хлам, постучал по дну — не двойное ли? Ничего!

Он уже хотел закрыть сундучок, чтобы уже никогда не брать его в руки, как внимание сыщика привлек лист бумаги. Неумелой рукой карандашом был начертан прямоугольник. На нем надпись: «Ф. Гааз». И стрелка, упирающаяся в подножие прямоугольника.

Какое отношение мог иметь к судьбе взломщика сейфов врач московских тюрем, святой доктор, про которого заключенные уже несколько десятилетий рассказывают трогательные легенды? К тому же умерший шестьдесят лет назад!

Несколько дней Соколов ходил сам не свой. Он отлично понимал, что с этой бумажкой связана большая тайна.

И вдруг сыщика осенило: «Так ведь это надгробие Гааза! А стрелка указывает на подножие памятника. Стало быть, клад зарыт в могиле? А похоронен доктор на Немецком кладбище, это всякий москвич знает, многие ему цветы носят».

*

В закатный вечерний час, когда морозило и сквозь черные сучья деревьев слабо розовело холодное небо, Соколов приехал на кладбище. Около ворот бегала стая громадных одичавших псов.