Триумф графа Соколова - Страница 59

— Зачем? А меня… на кого?

Ответа не было. Зачем? — это знает только Создатель, воля которого на весь мир простирается.

Лушка прижималась лицом к груди жениха, вся содрогаясь от беззвучных и безутешных рыданий, словно выпрашивала у кого-то снисхождения к своей несчастной судьбе.

*

Соколов вышел на морозный воздух.

Он рассчитывал поймать еще одного из большевистской банды, оставшегося в санях.

Но его глазам предстала еще одна жуткая картина. Возле подъезда, заливая снег кровью, лежал в предсмертных муках старый знакомец графа — городовой Василий Казовой.

В санях валялся сообщник убийц, так их не дождавшийся. Его голова была пробита пулей. И злодей уже не дышал.

Толпа любопытных собралась мгновенно.

Соколов быстро выяснил случившееся.

Василий, стоявший невдалеке на посту, видать, заподозрил что-то неладное и хотел войти в подъезд.

Но сидевший в санях злоумышленник перегородил ему дорогу. Началась легкая потасовка. Злодей выхватил нож и всадил его по рукоять в живот Василия.

Убийца хотел бежать, но смертельно раненный Василий успел выстрелить. Пуля попала злодею в голову. Он замертво рухнул в свои же сани.

Соколов зашел в соседнюю аптеку и позвонил дежурному офицеру:

— Тут гора трупов. Распорядись, пусть бригаду пришлют. Сделают фото, снимут «пальчики». И трупы следует отправить в морг к Лукичу — незамедлительно. Тут громадная толпа собирается.

Столпотворение

На другое утро, облеченный в вытертую шубу, сшитую из шкуры зверя, бродившего по лесу еще при крепостном праве, Соколов правил экипажем. Он испытывал истинное наслаждение от стремительного бега саночек, от морозного ветра, вышибавшего слезу, и от понятливого сильного жеребца, стрелой летевших по обледенелой мостовой. Его путь лежал на Немецкую улицу в Лефортово.

Он знал, что извозчикам сообщили приметы Елизаветы Блюм. И был уверен, что по всей обширной матушке-Москве помощники полицейских зорко высматривают красавицу злодейку с восточными чертами лица.

Но еще на подъезде к Красным воротам сыщика несколько удивила картина: десятки саней, которыми правили извозчики, направлялись по Новой Басманной, в сторону Лефортова.

И совсем был поражен, когда возле Богоявленского собора в Елохове наткнулся на затор: извозчики, кажется, со всей Москвы пригнали на Немецкую улицу.

Под отборные ругательства новых собратьев по гужевому ремеслу, сцепляясь оглоблями, Соколов пробился вперед и по тротуару проехал вперед.

И впрямь тут творилось нечто невозможное. Десятки, сотни саней собрались здесь. Кучера материли друг друга, ротозеи на тротуаре смеялись.

Соколов обратился к правившему соседними санями извозчику:

— Милый, что за собрание тут?

Совсем молоденький мальчишка лет семнадцати, с белесыми бровями и голубыми глазами, белозубо улыбнулся и, весело блестя глазами, произнес:

— Будто вы, дяденька, сами не знаете? Полиция нас, извозчиков легковых, всех оповестила: бабу ловить. Премию обещали тому, кто тетку поймает. Колодцы, что ль, отравляет аль еще что — надо ее схватить и доподлинно выявить.

— А тебе какое до тетки дело?

— Так обещали премию — пять тысяч рублей. Я вот даже на бумажку приметы ее записал. Только смекаю, что в такой толчее ничего не получится. Что она, тетка, дура совсем?

— Выезд у тебя знатный! — одобрил Соколов. — Легкие саночки, красивые. Знать, мастер хороший делал?

— Это наш папаша. Во всей округе все помещики и богатые крестьяне к нему с заказами идут, — с гордостью сообщил мальчишка.

— Тебя как зовут?

— Вильгельмом.

— Как? — удивился Соколов. — Немец, что ль?

— Нет, дяденька, я природный русский. Нашей деревней, что под Рязанью, спокон веку немцы владели. И было от них такое заведение, чтобы всех младенцев называли, как баре прикажут. Вот меня и обозвали Вильгельмом, как нехристь какую. А отца и вовсе Зигфридом кличут. А фамилия наша натуральная расейская — Свистуновы.

Соколов подумал: «Что-то на странные имена мне нынче везет! А больше того, везет на дураков. Кто надоумил извозчиков сюда съехаться? Прознаю — голову оторву!»

Конфуз

Прознать про полицейского головотяпа Соколову не довелось. Но в любом случае было ясно, что утечку секретной информации допустил Мартынов.

Пока Соколов раздумывал, как выправить положение, он разглядел в полсотне саженей от себя фигуру в шинели и с офицерскими погонами.

Сыщик кинул вожжи Вильгельму:

— Последи за моим коньком, скоро вернусь!

Подойдя к офицеру ближе, он узнал своего старого знакомого, пристава 1-го участка Лефортовской части подполковника Дмитриева. Дмитриев славился своей исполнительностью и горячностью. Немало было битых его суровой рукой городовых, дворников, извозчиков.

Вот и теперь, не обращая внимания на подошедшего к нему кучера в вытертой медвежьей дохе, Дмитриев размахивал кулаком в кожаной перчатке перед самым носом с виноватым видом стоявшего городового и что-то сердито ему выговаривал.

Соколов, спустив круглую шапку на лоб и отчаянно окая, начал притворно канючить:

— Простите великодушно, ваше благородие, господин подполковник, что за безобразие? Никакой езды…

Дмитриев с возмущением вытаращился:

— Чего тут ошиваешься? Пошел вон! — и опять повернулся к городовому.

Соколов продолжал:

— Приказали бы, ваше благородие, расстрелять двоих-троих, сразу бы очухались, дорогу расчистили.

— Что-о! — Дмитриев, сжав кулаки и с перекошенной от гнева физиономией, двинулся на Соколова, чтобы проучить нахального извозчика. — Ты ополоумел? — Кивнул городовому: — Посади этого советчика в кутузку и три дня есть не давай.

Городовой, неожиданным манером отвязавшийся от грозного пристава, с удовольствием бросился исполнять приказ, крикнул:

— Чего окусывашься! А ну пошли в участок!

Соколов цыкнул:

— Цыц, козявки! Сейчас вас по ушам завяжу! — и строго посмотрел на пристава: — Что у тебя тут происходит?

Пристав изумленно разинул рот, замычал что-то.

Соколов залился звонким хохотом на всю улицу.

Пристав встретился с сыщиком взглядом, узнал и тяжело задышал:

— Здравия желаю, Аполлинарий Николаевич! Вас совсем не признать, право.

Соколов руку для пожатия протянул, но строго произнес:

— Даю тебе, Александр Григорьевич, ровно десять минут, и чтобы тут ни одной лошади не было. Иначе!..

Пристав взял под козырек и гаркнул:

— Так точно! — Обратился к остолбеневшему городовому: — Беги на угол и прогоняй извозчиков на Покровскую и налево, к Нижней Красносельской. Запрети поворачивать назад — из города небось еще едут и едут. Ишь, сбор устроили! А тут сами справимся. Эй, Максимов! — Он поманил городового, стоявшего на углу Посланникова переулка. — Гони взашей, пусть дальше проезжают, не стоят здесь! И чтоб не возвращались — под страхом ареста!

Соколов спросил пристава:

— Как случилось, что все городские извозчики сюда съехались?

— Ах, — махнул он рукой, — вечная российская бестолковщина.

Городовой Максимов, выхватив из чьих-то рук плетку, хлестал налево и направо — и лошадей, и извозчиков. Мало-помалу все пришло в движение, на помощь подоспели другие городовые.

Вскоре Немецкая улица расчистилась.

Соколов еще прежде поспешил к своим саночкам. Вильгельму приказал:

— Оставайся, каждый день катайся тут вперед-назад. Никого не сажай, говори: «Занят!» Жди, когда девица сядет, про которую в приметах сказано. Вези ее, лишнего не запрашивай. Только не гони, я буду за тобой ехать. Понял?

Вильгельм Свистунов сиял счастьем, и щеки его горели здоровым румянцем.

— Рад стараться, ваше превосходительство! Всю жизнь мечтал полиции служить.

Прерванный обед

Гений сыска, вырядившись извозчиком, катал по Немецкой и всем прилегающим улицам. Еще затемно, часов с семи утра, он появлялся возле рынка, терпеливо поджидая девицу с восточным лицом.

Но в дело мешался лютый мороз. Все девицы и женщины были закутаны по самые глаза. Порой казалось, что идет именно она, Юлия Хайрулина, она же Елизавета Блюм. Соколов весело кричал: