Триумф графа Соколова - Страница 58

Лушка перекрестилась:

— Слава Богу, а то я уже переживала — вдруг дело нечистое.

Буня мечтательно завел глаза:

— Детишек заведем, я их по металлическому делу пущу… По сейфам. Я ведь это дело насквозь знаю, на ноги поставлю.

Лушка замахала руками:

— Это опять по сейфам лазить? Упаси Господи!

Буня обиделся:

— Напрасное подозрение! Такой завод им открою — по изготовлению сейфов и несгораемых касс. Будет называться: «Бронштейн и сыновья». А?

— Милое дело, не в лакеи же или швейцары детишкам идти! Чай, родители им воспитание могут позволить. Ну, Осип Борисович, самовар шумит, давайте чай пить.

Лушка горкой положила на блюдечко варенья крыжовного, насыпала в вазу печенья «Москва» с двуглавым орлом и вафли «Жокей-клуб» с изображением несущейся под всадником лошади.

Тревога

«Молодые», как их прозвал граф, за чаем обсуждали морозную зиму, явление кометы и международное положение.

Когда Лушка стала по второму разу разливать чай — гостю в стакан, себе в чашку, — между прочего разговора Буня сказал:

— А я ведь, Лукерья Васильевна, на собственном горбу тащил узел с дохой барина на наш этаж.

— Да что ж это так? — удивилась Лушка.

— Лифт испортился.

— Это, конечно, дело электрическое, неверное, — вздохнула Лушка. — А ножки у вас, сударь, не устали?

— Чего там, крепкие, еще носят, — бодро сказал Буня. — Но я таки в тепле сижу, да и бурки справил…

— Замечательные бурки! — восхитилась собеседница.

— Моим ногам тепло, а вон наша консьержка Изольда Константиновна всю зиму на сквозняке. А сейчас еще за механиком гоняется, чинить-то надо лифт.

— Хоть какой-нибудь телефон бы ей поставили. Сняла бы трубку: «Але, дайте срочно механика!» А то вот ушла, а теперь в подъезд любой шельмец войти может, зеркало спереть, что у дверей висит.

Буня пожелал успокоить Лушку:

— Изольда Константиновна обдумала, она троих мужчин поставила на лестнице поглядеть за порядком. Вот они и смотрят.

— Какие такие мужчины?

— Из магазина, ковры развозят.

Лушка выпучилась на приятеля.

— Ковры развозят? — Вскочила из-за стола, крикнула: — Да это небось убийцы, они прокурора украли, сожгли, а нам пепел передали. А коли они нашего графа ждут? Сейчас граф приедет, по телефону звонил.

Заметалась по кухне:

— Что делать? И по телефону в полицию нельзя звонить: барыню перепугаем, а она в интересном положении. Чего сидишь? Беги за городовым.

На шум вошла раздобревшая в талии графиня Мария Егоровна:

— Что у вас произошло?

Лушка завертелась, соображая, как сказать и при этом не испугать хозяйку — в ее положении пугаться никак не возможно, — с дипломатией молвила:

— Барыня, да этот так, промеж нами недоразумение, — ткнула пальцем в ухажера.

Барыня ушла.

Лушка цыкнула на Буню:

— Ну, сто раз повторять? Беги скорей, Аника-воин. В голове одна пружинка, да и та заржавела.

Буня побежал в прихожую надевать только что вошедшие в моду бурки — теплые и легкие сапоги из тонкого светлого фетра с кожаной головкой. Бывший взломщик сейфов красовался в них нарочно, чтобы произвести сильное впечатление на свою пассию.

Лушка шепнула жениху:

— Упаси Господи, не связывайся с бандитами! Пусть сам городовой… — Вдруг, словно сердце женское беду почувствовало, схватила Буню за уши, быстро и крепко поцеловала.

Лушка осталась на верхней площадке, а честнейший из взломщиков сейфов через ступеньку запрыгал вниз — к своей гибели.

Гора трупов

Соколов, как и Буня, обратил внимание на низкие широкие сани, стоявшие возле его подъезда. Подумал: «По описанию очень схожи с теми, на которых в ковре увозили похищенного прокурора на смертные муки». И проследовал дальше.

Едва вошел в подъезд, как сразу в глаза бросился сдвинутый столик консьержки. Сыщик разглядел следы волочения тела — на кафеле остались две четкие параллельные линии от резиновых каблуков.

Следы вели вправо от лифта, туда, где за ограждением было свободное пространство.

Сыщик остался на месте, размышлял: «Почему волокли под мышки Изольду? И зачем тащили в темный угол? И вообще, чувствую всеми порами, тут кто-то есть…»

Соколов, осторожно ступая, проследил след волочения.

За шахтой лифта он увидал распростертое тело Изольды Константиновны, прикрытое сверху мешковиной. Сыщик сдернул мешковину. На шее убитой была намотана веревка.

На лестнице послышался легкий шорох. Стало ясно: убийцы рядом!

Сыщик начал отступать к выходу, пытаясь расстегнуть шинель, чтобы достать револьвер. Но руки в тонких лайковых перчатках озябли, плохо слушались.

Сыщик и одной пуговицы не освободил из тугой петли, как вдруг на лестнице застучали ноги. Соколов увидал трех здоровых мужиков, похожих на цирковых атлетов, которые шли на него.

Мужики не таились и не скрывали своих страшных намерений. У двоих из них были короткие ломики — вершков по десять, а тот, что был сзади, держал большую тряпку, распространявшую резкий запах эфира.

Сила Соколова была не только в его атлетических мышцах, но и в холодном мышлении, способном принимать единственно правильные решения. Молнией пронеслась мысль: «Желают живьем взять, собаки! Эти с ломами хотят руки переломить, а потом усыпят, в ковер завернут и доставят к крематорской печи. Ну да посмотрим…»

Один из нападавших размахнулся ломиком и метнулся на сыщика. Соколов подсел, а затем бросил нападавшего через себя.

Тот взлетел вверх и тяжело плюхнулся на кафельный пол.

Сыщик успел ударить по ногам второго. Тот пролетел вперед и шмякнулся головой в стену.

Третий покуситель — долговязый, узкоплечий, косоротый от ножевого ранения — швырнул на пол хлороформовую тряпку. Резким движением выдернул из-за пояса револьвер, направил на Соколова, угрожающе прохрипел:

— Ну, легавый, клешни поставь за спину!

Соколов видел, как нервно дрожат руки косоротого, как он от перепугу в любое мгновение может спустить курок.

Соколов нарочито медленно поднял руки вверх.

Косоротый завизжал:

— Я сказал: за спину! И выходи на улицу. Садись в сани.

Соколов понял: «Боится, что поднятые вверх руки привлекут внимание прохожих и городового».

Он завел руки за спину. Насмешливо сказал:

— Имущество не забудь! Коврик в углу стоит…

Вдруг по лестнице забухали чьи-то стремительные шаги. Соколов увидал старого шнифера Буню. Тот заорал на убийцу:

— Стой, паскуда, не стреляй!

И, не раздумывая, желая хоть своей жизнью защитить Соколова, Буня с кулаками бросился на косоротого.

Тот резко повернулся и выстрелил почти в упор.

Буня, коротко охнув и схватившись за живот, беспомощно опустился на ступеньки.

Соколов воспользовался паузой. Он мгновенно схватил валявшийся ломик и со всего маха треснул по голове косоротого. Словно арбуз, лопнул череп негодяя.

Вдруг за спиной послышалось кряхтение. Это пришедшие в себя убийцы вновь поднялись на ноги. Первый из нападавших — с мохнатыми, сросшимися на переносице бровями и бритыми щеками — вновь размахнулся ломиком. Соколов сделал перехват, крутанул руку и вырвал ломик.

— Вот вам, большевистское отродье! — Соколов в ярости стал молотить убийц, нанося ломиком удары по головам.

Кровь оросила кафель.

Тяжело дыша, Соколов отшвырнул ломик и склонился над Буней:

— Ты жив, дружок?

Буня сделал над собой нечеловеческое усилие, из последней мочи прошептал:

— В сундучке… Я зарыл клад в девятом году. Половину, Аполлинарий Николаевич, возьмите себе, остальное отдайте Лушке…

Буня хотел еще что-то добавить, но изо рта вышел лишь кровяной пузырь.

Буня тяжело захрипел и на полувздохе замер.

Соколов закрыл покойнику веки и поцеловал в лоб.

Вдруг сыщик ощутил чье-то присутствие. Он поднял голову.

Сверху, неслышно ступая войлочными туфлями, шла помертвевшая от горя Лушка.

Она глядела на своего жениха и боялась верить худшему. Вдруг со страшным криком бросилась на грудь мертвеца, запричитала: