Тринадцатый рейс - Страница 41

— Скажите, профессор, способен ли рядовой знаток искусства определить уникальность этой иконы?

— Вряд ли. Тут нужны специальные знания.

— У вас есть знакомые в N? — спросил я, называя город, который стал теперь местом моей работы.

— Нет. Хотя… Кажется, туда переехал Копосев. Такой маленький человечек с вислой челюстью. Да, да!

Так! Не было ни гроша, да вдруг алтын. Снова я наткнулся на загадочного Копосева. Не слишком ли часто этот тип переходит улицу при красном свете?

— Он что же, реставратор?

— Да нет! — сказал профессор. — По торговой части. Доставал мне и коллегам химикаты, краски, всякие там штихеля. Не всегда ведь найдешь, что нужно. Ну, а Копосев большой дока по экспорту–импорту.

— Разумеется, не из бескорыстной любви к искусству?

— Разумеется.

— Копосев знал о вашей находке и ее ценности?

— Знал.

Профессор проводил меня до дверей. Рука его была холодна.

Он казался очень одиноким в темной огромной мастерской.

— Ищите не икону, — сказал он тихо. — Ищите мальчика.

Сидя на жесткой лавке в гулком, залитом неоновым светом зале аэропорта, я думал о том, что последние слова профессора, прозвучавшие как робкая просьба, довольно точно определяли линию расследования. Предстояло искать не преступника, увезшего икону, а жертву!

Прежняя версия имела в виду не реального преступника, а манекен, умозрительно сконструированного злодея. Теперь же после всех ленинградских встреч я пришел к выводу, что Юрский, как бы ни испортила его «улица», не был способен на изощренное, продуманное убийство.

Напрашивалась, таким образом, четкая альтернатива: если Юрский не убийца, то он жертва, иначе как объяснить его исчезновение? На сцене появилось главное действующее лицо, настоящий преступник, убийца, для которого Юрский был такой же помехой, как и Маврухин. Завладев иконой, этот человек постарался бы избавиться и от первого ее «владельца», точнее, первого похитителя.

Может быть, он сделал это в первую очередь, сообща с Маврухиным?

— Эх, сопляк, сопляк, — повторял я, чувствуя свою беспомощность перед лицом хитроумного преступления. — Флибустьерские замашки, акваланг, записочки, оставленные родственникам, призрачные мечты о Рио–де–Жанейро и белых штанах. Ты затеял какую–то детскую игру и не заметил, что попал к серьезным игрокам. Для них ты пешка. Смахнут с доски, как пушинку. Ты хотел избавиться от дисциплины, которую требовало общество, от его строгости, регламента… И сделал шаг туда, в непонятную, казавшуюся заманчивой уголовную, блатную стихию. И сразу же поставил себя вне общества. Исчезла строгая, но защитительная сила его законов. Раньше ты мог, попав в беду, подбежать к первому попавшемуся милиционеру, к любому человеку. Но, сделав шаг туда, уже не можешь. Удерживает страх: ты стал преступником!

Кто виноват? Кто мог удержать? Рядом с тобой были два близких человека, но одному не хватало ума и порядочности, другому — умному и порядочному — не хватало времени.

…С невеселыми мыслями я улетал из Ленинграда. Но получил ответ на главный вопрос. Юрский не мог стать убийцей!

10

Я прилетел утром и тотчас же позвонил Шиковцу.

— Ты уверен, что Юрский именно таков, как тебе кажется? — спросил он.

— Да.

— Какой же следует вывод?

— Копосев. Через него должна проходить ниточка.

— Нет, — ответил Шиковец. — Не должна и не проходит. У него алиби. Алиби и у всех, кто был связан с ним и Маврухиным. Это точно. Можешь не терзаться.

Что же, искать убийцу опять–таки на теплоходе, среди «четверки»? С этим я не мог согласиться.

— «Благовещение», во всяком случае, находится у того, кто сумел избавиться и от Маврухина и от Юрского. У «третьего».

Шиковец молчал. «Третий» прозвучало красиво, но слишком неопределенно. В конце концов каждый из нас «третий», все зависит от системы отсчета…

Но я упрямо продолжал строить конструкцию из детских кубиков.

— Хорошо, отставим «третьего»… Не преступника будем искать. Жертву! Юрского то есть… Не исключено, что он погиб еще раньше, чем… Тот, «третий», мог убрать его сообща с Маврухиным. А затем уже… Но…

Все это походило на мучительный экзамен, когда не знаешь билета, но все–таки отвечаешь, надеясь на случайную подсказку памяти. Шиковец безжалостно молчал.

— Помните загадочный пожар на причале? Зачем Маврухину было нужно, чтобы «Онега» ушла подальше от этого причала? Быть может, именно на этом месте…

— Понял, — прервал капитан. — Немедленно договорюсь с начальником подводных работ. Им все равно проводить изыскания в этом районе.

— Если можно, скажите ему обо мне. Я тоже включусь.

— Хорошо. Его фамилия Стырчук. Бородатый.

Шиковец повесил трубку. Он был деловым человеком. Все мои нерешительные рассуждения он превратил в четкое действие. Теперь, прежде чем вернуться к старой версии, он сделает все, о чем я попрошу, чтобы по крайней мере убедиться в несостоятельности моих выводов.

— Как слетал? — спросил Валера.

— Прекрасно. Ты все еще дежуришь?

— Да вот, понимаешь, вместо механика. Ложко только что пришел. Они с Машуткой перевернулись в заливе. К счастью, на мелком. Но все вещи утопили. Гитара, главное, уплыла.

— Бедняги.

— Ничего, гитару мы подберем, когда отправимся в рейс, — рассмеялся Валера. — Это по пути, возле бакенов. Зайди в камбуз!

Кастрюля с гречневой кашей, завернутая в полотенце заботливым Боцманом, еще хранила тепло. Рядом лежала записка: «Компот в битоне в халодильнике».

У меня было такое чувство, будто я вернулся домой…

Через час «Онега» отправилась к элеватору, чтобы занять очередь на погрузку. Но прежде чем Кэп запустил двигатель, из пароходства прибыл посыльный: «Павлу Чернову явиться в управление». Обязательный Шиковец решил облегчить мою матросскую участь.

— Везет сачкам! — крикнул Леша Крученых с борта удалявшейся «Онеги». — Между прочим, напротив пароходства кафе–мороженое. И коньяк дают.

Я отправился не в пароходство, а ко второму причалу, где когда–то загорелась бочка с ветошью. У причала покачивался небольшой катерок. Окна его вспыхивали солнечными зайчиками. В этой части затона над всеми сооружениями господствовал старый форт. Темно–коричневый, с округлой центральной башней и расходящимися во все стороны стенами–ходами, он был похож на гигантского краба. Одна из стен, украшенная поверху зубчиками, подступала к самой воде, словно клешня.

На корме катерка одевали водолаза. Командовал загорелый до черноты бородатый человек. Очевидно, это и был Стырчук. Я представился.

— Я, собственно, не говорил ребятам, что мы ищем, — сказал Стырчук, когда мы отошли в сторону. — Если в воде тело, то они обнаружат его. Акваланг знаете?

Пришлось показать удостоверение инструктора.

— Ладно. Тогда провожатого давать не будем. Просто последим за буйком. Возьмите с собой фонарь. И еще советую надеть гидрокостюм.

Он сам помог мне залезть в резиновую, обтягивающую тело шкуру и укрепил баллоны.

— При тридцати атмосферах выходить, — напомнил бородач.

Я прошлепал ластами по палубе.

— И еще. Пирс с этой стороны довольно странный. Колонны, лазы какие–то, выступы. Так что не суйтесь без толку, все равно буек вас выдаст.

Взяв загубник, я медленно опустился в темную воду залива. Солнце превратилось в яичный желток, а затем и вовсе исчезло. Забытое уже ощущение невесомости вновь охватило меня.

Свет слабо проникал на дно. Шум от десятков двигателей сливался в немыслимую какофонию. К этому грохоту постоянным рефреном примешивалось булькание воздуха, выталкиваемого легочным автоматом.

В стороне двигались два светлых пятна. Это водолазы равномерно, шаг за шагом, осматривали район. Незачем было дублировать их, и я остался в стороне, помалу работая ластами. Дно было захламленным: очевидно, после окончания войны его прочистили кое–как, выволокли снаряды и мины, а главную работу оставили до генеральной реконструкции порта.