Тринадцатый рейс - Страница 22

— Вы к кому? — спросил Павел.

Женщина робко приблизилась к нам. Сержант в сверкающей пуговицами шинели и фуражке с кокардой внушал ей больше опасений, чем двое штатских.

— Шавейкина мне, — сказала она. — Но я уж… я лучше это… Уж я, милые, пойду лучше.

— Погодите, не бойтесь. — Павел усмехнулся. — Шавейкин живет в этом доме. — Он перевел взгляд на ее ботики, оставившие на песке отпечатки с четким решетчатым рисунком — Вы уже заходили сюда?

— Заходила, милый, заходила: как приехала, так и заглянула, да замок висел. — Женщину явно обрадовала улыбка Павла, и, оглядываясь не меднолицего сержанта Сабареева, она затараторила: — Из Бугрихи я, гражданин, меня там все знают, а Елистратьев, депутат, как раз напротив живет, а соседи, Зыкины, мне сказали: съезди в Казенный лес, там вроде работница нужна, за дачей смотреть, тебе по болезни как раз подходяще, и адрес дали…

— Они что ж, знакомы с хозяином дачи, эти Зыкины? — спросил Павел.

— Они, может, не знакомы, а шурин их почтальоном работает здесь, в Казенном лесу, он–то и сказал, Савицкий его фамилия. Адрес дали, я и поехала, ну, увидела, что замок на дверях, и пошла пока на станцию, чтобы переждать: у меня деверь там в обходчиках Вы уж меня не задерживайте, милые, я из Бугрихи приехала, и Елистратьев, депутат…

— За что ж мы вас будем задерживать? — сказал Павел. — Может, подождете хозяина?

— Да нет, в другой раз, — ответила женщина, отступая потихоньку к калитке. — В другой раз

— А вы каким поездом, мамаша, приехали? — спросил Павел.

— Рабочим, который днем смену на комбинат возит.

— Это поезд из Калистратова, — пояснил сержант Сабареев, который все еще продолжал сверлить жительницу села Бугрихи настороженным, гипнотизирующим взглядом. — Приходит сюда в полчетвертого. А от станции здесь пятнадцать минут ходу. Я–то здесь в транспортной милиции служил, знаю.

— Верно, милый, верно, — подтвердила женщина, не оборачиваясь к страшному сержанту. — В полчетвертого, верно.

— Что ж, придется вам приехать еще раз, — сказал Павел, — Пойдемте, мамаша, я вас провожу на станцию.

Высокая массивная калитка захлопнулась. Я вернулся в дом и, чувствуя себя не у дел, робко уселся на свое место в коридоре, рядом с почтальоном, терпеливо ожидавшим окончания осмотра. Разговор на участке навел меня на мысль, что во всей этой истории почтальон, возможно, и не такое уж случайное лицо, как могло показаться вначале. На всякий случай я решил присматривать за ним. В гостиной слышались голоса, шелестели бумаги, шел разговор о каких–то актах, под которыми надлежало расписаться понятым.

— А мне, между прочим, идти пора, — сказал вдруг почтальон без особого дружелюбия в голосе. — Я же первый в милицию позвонил, и меня же, между прочим, задерживают. А у меня еще три письма не–разнесенных и «Сельская жизнь» с выигрышной таблицей, и мне идти нужно.

— А я такой же, как вы, — успокоил я почтальона. — Тоже вроде бы задержанный. Дело требует!

— А! — почтальон опасливо отодвинулся и замолчал Ядовитый росток недоверия протянул к нам зеленые щупальца. «Вот она, атмосфера дома, где совершено преступление, — подумал я. — Подозрение бродит по комнатам, ищет жертву. И всегда ли бывает справедлив выбор?»

— Вот тут Рыжий Шкет и мог взять бутылку с кислотой, — донесся до меня возбужденный, с легкой хрипотцой голос лейтенанта Сковороденко. — Видите, в шкафу стоят химикаты. Он полез в шкаф за костюмом и схватил бутылку. Наклейка его подвела…

Сообщение, видимо, изменило весь ход осмотра. В спальне завязался оживленный разговор.

— Теперь все ясно, одно к одному, как в домино, — несколько раз повторил лейтенант.

Доктор вежливо, но язвительно возражал ему, отмечая, что расследовать преступление и «забивать козла» — не одно и то же. Чувствовалось, что эти люди привыкли спорить друг с другом: был бы повод.

Мы с почтальоном поглядывали друг на друга: «Когда же все разъяснится окончательно?»

Вскоре вернулся Павел.

— Насчет яда теперь понятно, — тут же обратился к нему Сковороденко. — Нашли кое–что! Решение простое…

— Что ж, проведем небольшое совещание, — сказал Павел. — И вы нам доложите.

Я опасался вначале, что усатый лейтенант оттеснит моего приятеля, хоть тот и назначен старшим группы, на второй план. На стороне Сковороденко были опыт и возраст… Однако Чернов держался спокойно и независимо, не навязывая никому своего мнения, но и не спеша поддаваться чужим. Очевидно, не зря он прошел школу у человека, которого хорошо знали и уважали у нас в городе, — майора Комолова.

Но не думаю, чтобы все это давалось старшему лейтенанту легко: лицо его то и дело заливал предательский юношеский румянец.

Мы прошли в спальню. Я обвел глазами собравшихся.

Сухопарый, со скептическим тонкогубым ртом доктор держался с профессиональным хладнокровием и отрешенностью, которая свойственна людям, постоянно и буднично соприкасающимся с такими всеобъемлющими величинами, как жизнь и смерть. Возможно, волнения оперативников казались ему с философских высот мелкой служебной возней.

Усатый Сковороденко посматривал на всех с мудрым и чуть ироническим спокойствием человека, знающего свой потолок, но все же понимающего, что при вечных своих лейтенантских звездочках он в пределах этого потолка величина незаменимая.

Участковый многозначительно покашливал в кулак. Привыкший к тихой пригородной жизни, он выглядел несколько смущенным.

Длинный как жердь эксперт упаковывал свой чемодан.

Павел курил, часто затягиваясь, — словно спешил создать вокруг себя дымовую завесу, которая скрыла бы и румянец и веснушки.

Все эти люди, групповой портрет которых лег в мою память, как на литографский камень, должны были сделать первый шаг к разгадке.

— Что ж, попробуем сообща установить картину, — сказал Павел. — Не будем пока строить версий. Сейчас нам важно знать, как все произошло. Итак, несколько дней назад из заключения бежал некто Воробьев, рецидивист, по прозвищу Рыжий Шкет, уже дважды отбывавший наказание за бандитизм. Последнее его преступление достаточно хорошо известно. Полагаю, личность Воробьева можно считать предварительно установленной?

— Он, Воробьев! — убежденно сказал Сковороденко — Я же его знаю как облупленного. Рыжий, маленький, со шрамом. И фотографии при мне. Санька «работал» в паре с Оливцом. Они сошлись где–то на Дальнем Востоке вскоре после войны. Оливец — из бывших полицаев — скрывался там. «Работала» парочка грубо, но мы долго не могли их «достать».

— Хоть грамотные были ребята–то? — спросил Павел.

— Какое там! — махнул рукой лейтенант. — Бандюги как есть… Будь поумнее, поняли бы во время амнистии, что это у них последний шанс нормально зажить, по–людски. Дубоватые хлопцы, занесло их в рецидив прочно.

— Однако на аэродроме они действовали ловко, насколько мне известно, — заметил доктор. — И похищенных денег вы так и не нашли. Выходит, эти двое обвели милицию вокруг пальца?

Сковороденко поморщился. Скептик доктор не в первый раз выводил его из себя насмешками.

— Любите вы проезжаться насчет угрозыска. Ваше–то дело полегче будет. Составили акт — и до дому… Если б обвели вокруг пальца, то не попались бы.

— А телефонный звонок? — спросил доктор. — Помните, кто–то вам позвонил?

— Телефонный звонок? — сказал Павел. — Выходит, кто–то еще был замешан в преступлении?

— Ну, был анонимный звонок. И что? Стало быть, нашелся нам помощник. В общем поймали их, судили. Деньги они вроде бросили в реку: уничтожали улики… Может, так оно и было. Не проверишь. Реки у нас быстрые… Оливец вскоре погиб в заключении во время драки, а Воробьев… Вон он, на кухне, Воробьев.

Сковороденко красноречиво развел руками: мол, покатая дорожка привела уголовника к закономерному финалу.

Наступила короткая пауза, во время которой я еще раз осмотрел спальню и пришел к выводу, что этот законченный рецидивист Воробьев, как бы ни был туп и малограмотен, отличался завидным «профессиональным» чутьем: дачу он облюбовал богатую, хотя по внешнему виду дома этого нельзя было предположить.