Тринадцать мнений о нашем пути - Страница 3

2. Вопрос: В какой степени с ними связан социальный прогресс? Может ли технический прогресс решить социальные проблемы, улучшить взаимоотношения в обществе?

Да ни в какой не связан. Даже если предположить в качестве умозрительной конструкции допустимость некоего «прогресса». Трансформация общественных взаимоотношений идет в зависимости от того, как складываются векторы интересов лиц, групп, страт, регионов, государств, надгосударственных структур. А вот решить проблемы социальные НТП может, например, превратив общество в муравейник посредством тотального вживления чипов в мозги. Или с помощью принудительного кормления специальными таблетками. Можно подумать также и над тем, как воздействовать на эмбрион. Возможности для исследований весьма широкие, и, подозреваю, разработки в этой сфере ведутся.

Но что за общество без проблем? Проблемы и создают разность потенциалов, решение проблем мотивирует социум на выживание.

Снова коммуникации, и снова это палка о двух концах… Возможно, дело в том, что взрывной характер прогресса в ХХ веке привел к отставанию морали от техники, мы оказались социумом обезьян с гранатами.

Кирилл Еськов: Я бы сформулировал осторожнее: «изменить взаимоотношения в обществе»; и уж это он проделывает регулярно, на наших глазах. К примеру, «зеленая революция» в сельскохозяйственных технологиях позволила «одному с сошкой» без особых проблем прокормить «семерых с ложкой» — и вековечная социальная «трофическая пирамида» оказалась вдруг инвертированной. Вакцинация и антибиотики практически решили проблему массовой детской смертности — на чём и возникла современная семья с одним-двумя детьми, принципиально отличная, как полагают социологи, от всего, что называли этим словом до сих пор. Вот это всё и привело, в конечном счете, к возникновению того, что называют «постиндустриальным обществом», где большинство населения не занято непосредственно в сфере материального производства. Можно спорить о том, к добру или к худу эти изменения — но то, что мы сейчас живем в эпоху грандиозных социальных перемен, сопоставимых с неолитической революцией, сомнения не вызывает. Причем перемены эти были инициированы, в конечном счете, отнюдь не Вольтером с Марксом-Энгельсом, а Пастером с Уотсоном-Криком.

Александр Житинский: Социальный прогресс есть прямое следствие научно-технического. Только опять же, прогресс ли это? Происходит смена формаций. В эпоху феодализма воевали больше, а убивали меньше. Сейчас за день можно убить столько народу, сколько погибало в войнах за весь двенадцатый век.

Андрей Измайлов: Ни в малейшей! Всё, конечно, познаётся в сравнении. Шведский социализм — советский социализм. Почувствуйте разницу. Демократия Перикла — суверенная демократия Суркова. Снова почувствуйте разницу. А технический прогресс — он и в Африке технический прогресс. То-то у них там, в обществе «социалка» на подъёме, и заметно улучшились взаимоотношения! Перманентная войнушка друг с дружкой, только не копьями, а пулемётами.

Андрей Лазарчук: Опять же — безусловно. Но все тот же НТП, решая текущие проблемы, порождает новые. Вероятно, этот процесс бесконечен или, по крайней мере, открыт.

Святослав Логинов: А вот социальный прогресс связан с научно-техническим напрямую. Достаточно было перейти от мотыжного земледелия к плугу — и рабовладение стало невыгодным, оно исчезло, заменившись крепостничеством. Социальный прогресс налицо… а вот духовно крепостник от рабовладельца если и отличается, то в дурную сторону. И всё же, гуманизм возник в ту пору, когда в большинстве стран Европы процветало крепостничество.

Евгений Лукин: Словари советских времён утверждают, что социальный прогресс — это «степень освобождения общества из-под гнёта стихийных общественных сил». Нынешние словари от внятных утверждений мудро воздерживаются. Ладно, будем считать, что, насколько удалось уберечь общество от самого себя, настолько оно и прогрессивно. В моём примитивном понимании, социальный прогресс заключается в уменьшении числа убийств и предательств на душу населения. Пока оно увеличивается, говорить о прогрессе нет повода.

Сергей Лукьяненко: Опять же — может и в целом улучшает. Если сравнить ценность человеческой жизни, уважение к личности сто лет назад и сейчас — то социальный прогресс несомненен. Но это все «средняя температура по больнице». Надеяться, что электрификация (компьютеризация, интернетизация) всей страны приведет к немедленному улучшению человеческих отношений, — наивно. Мне кажется, никто так уже и не считает.

Сергей Переслегин: Вообще говоря, два пространства — физическое и информационное — объединяются через фигуру носителя разума, представляющего собой одновременно и физическое тело, и информационный объект. Тем самым возникает третье — социальное пространство, и мы должны переопределить технологию, потребовав, чтобы она «сшивала» все три пространства. Тогда мы сможем определить «социальный прогресс» через проекцию технологических прогрессов на социальное пространство. Но все это — 3-диалектика (триалектика), в которой сам черт ногу сломит, и еще нет ни одной вполне законченной модели.

В классической теории социальный прогресс есть развитие социосистемы, проявляющееся в последовательной смене фаз развития. Фаза развития определяет, в частности, взаимное позиционирование и способ взаимодействия социосистемы и объемлющей экосистемы. Фазы развития отличаются характерными скоростями перемещения, характерными используемыми энергиями, характерными информационными проявлениями.

Понятно, что переход от фазы к фазе подразумевает колоссальный научно-технический прогресс. Но во всех случаях, когда он не связан с соответствующим гуманитарным прогрессом, технический прогресс стимулирует не фазовый переход, но фазовую катастрофу.

Второй подвопрос: может ли технический прогресс решить социальные проблемы, улучшить отношения в обществе? — во-первых, не связан с первым, а, во-вторых, является риторическим. Да, конечно. Например, появление общедоступных мобильных телефонов сняло одну из самых серьезных проблем, омрачающих отношения подростков и родителей. («Где ты был? Я чуть с ума не сошла, я обзвонила все морги, все больницы…») Другой вопрос, что технический прогресс может не только снимать социальные проблемы, но и создавать их… Вся проблема в наличии или отсутствии гуманитарного «отклика» на созданную физическую технологию.

Геннадий Прашкевич: И может, и должен.

Все, что нас окружает, — производное науки: от ядерного щита до удобных унитазов. Чем больше просторных квартир, качественной пищи, качественной связи, чем комфортнее жизнь — тем человечнее отношения в обществе. Бытовая бедность (а она производное и от низких темпов технического развития общества) почти во всех случаях влечет за собой бедность духовную. По крайней мере, ни один из виденных мною закабаленных нуждой людей не проявлял каких-то особых порывов к высокому. И еще меньше старался что-то улучшить для других.

Вячеслав Рыбаков: По-моему, отчасти на этот вопрос я уже ответил. Что же касается улучшения взаимоотношений в обществе — то любая попытка ответить потребует сначала определить, что такое «улучшение». И уже по поводу того, что это такое — «лучше» и «хуже» в обществе, мы можем не сойтись. Потому что социальное «лучше» и «хуже» — это опять-таки уже идеология. Для кого-то лучше — это больше библиотек, для кого-то — больше церквей, а для кого-то — больше стадионов. Прогресс, по большому счету, вполне в состоянии увеличить число и того, и другого, и третьего разом — но в рамках коллективной системы ценностей они неизбежно окажутся востребованными в разной степени. И первыми, уверен, попадут под сокращение библиотеки — как центры занятий наиболее разъединяющих, то есть наиболее человеческих и наименее животных.

Поэтому, пытаясь поговорить о том, что «лучше» и что «хуже» так, чтобы найти некие общие для всех знаменатели, мы опять скатимся к разговору о том, что «лучше» — это когда больше сосисок и шампуней, то есть опять неизбежно пойдет разговор об удовлетворении физиологических потребностей.