Трилогия о Фрэнке Брауне: Ученик пророка. Альрауне. Вампир - Страница 4

Продолжая пить, есть и болтать, Фрэнк не переставал наблюдать за девушкой. Он заметил, как она, время от времени, кидала на него украдкой быстрый, вопросительный взгляд, потом вынимала из кармана письмо, читала его и снова взглядывала на Фрэнка.

«Так вот что, дитя моё: ты получила сегодня письмо и, по-видимому, от дона Винченцо, твоего исповедника? Он предостерегает тебя против меня? Вот почему ты так подозрительна! – подумал Фрэнк Браун. – Старик, старик, как ты ещё глуп! Я никогда бы не коснулся твоей духовной дочери. Но теперь… зачем ты меня раздразнил? Ты так стар уж, священник, и до сих пор не знаешь, что соблазнительно всегда лишь запретное…»

Фрэнк снова посмотрел на девушку. У неё был прямой, красивый нос и не очень высокий лоб; густые черные брови лежали дугой над темно-синими глазами, на которые падала тень от длинных ресниц; при каждом вздохе ноздри её дрожали и раздувались; рот был немного велик, а слегка сжатые губы, словно пышный гранатный цвет, выделялись на белом, как воск, лице.

Её мелкие черты выражали смирение и кротость, но за ними, чувствовалось, дремлют какие-то силы.

Быть может, из этой девушки могла бы выйти великая артистка… Быть может, крупная кокотка…

Её грудь высоко поднималась и опускалась в чересчур тесном корсете. Жадным взглядом он раздевал её, срывал с неё косынку и тяжелый серебряный кушак… Она поймала его взгляд и густо покраснела. Стыд опустил её веки, но ненависть заставила поднять их. Дрожащими руками она положила обратно в карман письмо, отвернулась и быстро, твердыми шагами, вышла из комнаты, захлопнув дверь.

Фрэнк Браун посмотрел ей вслед. Его дикий, жадный порыв постепенно проходил, складка губ стала мягче, и глаза приняли спокойное, мечтательное выражение.

– Бедное, прекрасное дитя!.. – прошептал он. Потом, проведя рукой по волосам, он резко тряхнул головой, словно желая прогнать свои мысли, и воскликнул:

– Я хочу петь! А ты, хозяин, принеси нам лучшего вина!

Он побежал к себе, снял со стены гитару и вернулся на прежнее место.

– За ваше здоровье, г. Дренкер! – Он чокнулся с жандармом, потом с хозяином. – Хотите держать пари, что я вас перепью?

– Браво! – рассмеялся жандарм. – Только лучше не спорьте. Вы не знаете, на что способен Алоис Дренкер.

– Но я всё-таки хочу держать пари! Хотите – ваша каска за мою гитару.

– Идёт!

Жандарм встал, отстегнул портупею и поставил в угол тяжелую саблю.

– Я готов.

Фрэнк настроил гитару.

– Что вам спеть?

– Мне все равно. Что знаете.

Фрэнк Браун запел.

Он пел задорные студенческие песни, и двусмысленные шансонетки, и солдатские песни, полные грубых сальностей, которым с воодушевлением подтягивал жандарм. Фрэнк был неистощим. Он пел то романсы неаполитанских уличных певцов, то андалусские мелодии, то матросские песни, то куплеты монмартрских кафе. Жандарм хохотал, хлопал по столу кулаками и пил стакан за стаканом. Фрэнк Браун не отставал от него. Он пил и пел…

Хозяин уже ушел к себе, не простившись. Слышно было, как он повалился на постель, словно подкошенный. А они ещё пили…

Наконец рука жандарма тяжело упала, ударив стаканом о край стола; его могучая голова грузно опустилась на грудь, и он захрапел.

Фрэнк рассмеялся. Встал, взял гитару и подошел к окну.

Долго сидел он здесь на скамейке. Почти бессознательно коснулся он струн и взял несколько тихих аккордов.

Полились грустные бретонские песни, рожденные одиночеством, морем и вечной тоской. И в этот миг внезапно, почти инстинктивно, постиг он, что долгие годы искал ощупью, полный сомнений. В ярком свете увидел он заключительное звено длинной цепи размышлений, и им овладела твердая уверенность в себе.

Фрэнк Браун встал. Безумный огонь сверкал в его глазах. Он подошел в столу, налил полный стакан вина и выпил.

– Черт побери! Нет никакой возможности опьянеть от вина. – Он вынул бумажник, достал из него маленькую бумажку, бережно развернул и высыпал из неё мелкий порошок в стакан с вином. Он пил, смакуя…

Медленно, с трудом волоча ноги, он вышел на улицу. Вдруг горячая волна пробежала по телу, ударила в руки и ноги… Глубоко вздохнув, он вытянул руки, поднял голову и увидел наверху, в третьем окне, слабый свет…

Фрэнк Браун быстро взбежал по лестнице, словно гонимый самой судьбой. Он вошёл в свою комнату, быстро разделся, накинул халат и вышел…

Перед дверью Терезы Фрэнк нерешительно остановился, словно боясь чего-то. Он прислушался – ни звука. Быстро откинув защёлку, он вошёл в её комнату. Напротив висел образ Богоматери, украшенный веткой бука и тремя анемонами. Направо от него была чаша со святой водой, налево теплилась лампадка. Слабый свет падал на кровать молодой девушки.

Она ещё не спала. Широко открытыми глазами она смотрела на него, вся побледнев, с дрожащими губами. Она не сказала ни слова, – только умоляюще смотрела на образ. Она молилась.

Он схватил её; она громко вскрикнула, вскочила, ударила его кулаком по лицу и вонзилась ногтями в его тело.

Фрэнк схватил девушку за талию, прижал её к кровати, а правой рукой сдавил голову. Каким-то образом палец его попал в её крепкие зубы; он закричал от невыносимой боли, схватил её за косы, обмотал их вокруг руки, рванул её голову – и только тогда разжались её губы. Тереза не закрыла глаз и не кричала. Рядом с ним она неподвижно лежала и смотрела на него, как на чудовище, от которого некуда скрыться. Она не жаловалась и не плакала.

В этот момент его горячую грудь наполнило чистое чувство полного мира. Он заговорил и голос его звучал тихо и мягко, как звуки далёкой, сладкой музыки. Странно-чарующе отдавались в её ушах его слова. Они освежали, они окутывали её голое, измученное тело. Только теперь она разрыдалась. Он обнял её бережно, ласково, словно ребенка.

Тереза откинулась назад и взглянула на него. Ей казалось, что это – не тот, который только что… Она не узнавала его. И слегка, против собственной воли, она пожала ему руку.

А он продолжал говорить ей сладкие, любовные слова. Она уже не сопротивлялась его поцелуям и крепким объятиям. Она не стыдилась своих ласк… И ту самую руку, которую недавно так больно укусила, она покрыла теперь горячими поцелуями…

Он проснулся под утро и осторожно, чтобы не разбудить спящую, прошел в свою комнату и тотчас уснул.

На следующий день Фрэнк Браун встал с радостным чувством. Он одержал три крупные победы:

– Я могу ещё пить, как когда-то, и могу получать откровения… А любить – я тоже могу, как когда-то!

Он быстро оделся и сошел вниз. Терезы там не было; ему прислуживал её отец. Оказалось, Тереза уехала к своему духовнику, но, не застав его в городе, вернулась раньше, чем предполагала.

Фрэнк Браун ел не торопясь, надеясь увидеть Терезу. Однако она не пришла.

Вечером он встретил её в саду, но она убежала, как только он приблизился к ней. И в тот, и на следующий день он хотел заговорить с нею, но она избегала его, почти скрывалась. Один раз он попытался пойти к ней ночью; но дверь оказалась запертой. Временами его почти бессознательно влекло к ней. Но скоро он перестал о ней думать.

Его мысли принадлежали работе. До глубокой ночи он просиживал над книгами, приводил в порядок таблицы и выписки и видел, как труд его растет и принимает осязательные формы.

Однажды он пошел на собрание к мистеру Питеру.

Огромная комната едва освещалась и вентилировалась одним окном, вделанным в боковую стену. Три стены её были из голого камня и только четвертая была обита досками.

Единственным украшением было большое распятие, висевшее на задней стене.

Все с жаром пели и молились. Затем Американец произнес проповедь, в которой он горячо нападал на дьявола, отца всех грехов. Он призывал к покаянию и закончил речь страстной молитвой.

Затем он спросил, не желает ли кто-нибудь «повидать свою душу».