Тридцатилетняя война - Страница 25

За пределами империи обстановка складывалась тоже не в пользу Фердинанда. Признали Фридриха королем Соединенные провинции, Дания[194], Швеция и Венецианская республика. Предложил помощь герцог Буйонский, а из Давоса, с гор Граубюндена в Швейцарии обещали не пропускать через Вальтеллину испанские войска. Даже польский король, зять и союзник Фердинанда, под давлением сейма не решался трогать Силезию[195].

Тем временем Вена, переполненная беженцами и пораженная чумой, в страхе ожидала пришествия голода и Бетлена Габора. Фердинанд покинул умирающего сына и помчался в столицу, надеясь, что его присутствие вдохновит жителей города. Засуха, сменившаяся проливными дождями и ураганами, погубила урожай, а жара, наступившая в конце лета, принесла в долины Австрии чуму[196]. По всей дороге Фердинанда встречали толпы изможденных беженцев — крестьян-католиков, уходивших из Богемии, Венгрии, Верхней Австрии, монахов и монахинь, покинувших свои разоренные монастыри и падавших перед ним на колени и протягивавших к нему руки. Когда он въезжал в город, Бетлен Габор практически стоял у ворот, предоставив всю восточную часть страны на разграбление своим ордам[197].

Фердинанд вернулся в столицу, чтобы воодушевить подданных, а Фридриха в это время восторженно приветствовали в Праге. Первое впечатление было самым благостным. Этому способствовали многие факторы: чистосердечное обещание гарантировать чешскую конституцию[198], неуемная активность Ангальта, надежды на сильных союзников и не в последнюю очередь необыкновенная красота юной королевы, к тому же беременной. Елизавета специально поехала с мужем, чтобы осчастливить новых подданных наследником. Кроме того, Прага, всегда отличавшаяся веселым нравом, была просто рада возможности попраздновать, несмотря на то что страна была разорена, а все улицы и площади города запрудили беженцы[199].

Очень скоро новый король поймет, что у него нет денег на содержание армии. Пока же их хватало на то, чтобы украсить город в голубые и серебряные цвета, одеть почетный караул в наряды времен Жижки, наполнить фонтаны красными и белыми винами и разбрасывать налево и направо серебряные монеты, отчеканенные с надписью «Господь и сословия дали мне корону». Парадный въезд в город, торжественная коронация отдельно короля и королевы, необузданное веселье горожан, обрадовавшихся возвращению королевского двора, вселили в новоиспеченного монарха неоправданно радужные ожидания. Фридрих настолько возбудился от восторженного приема, что едва не заставил город звонить во все колокола, когда ранним утром 18 декабря его красавица супруга родила сына[200].

Фердинанда же продолжали преследовать несчастья. В то самое время, когда в Праге готовились крестить Руперта, герцога Лусатии — так Фридрих назвал новорожденного сына, — в канун Рождества в Граце умер наследник Фердинанда.

Оптимистические ожидания Фридриха тем не менее тоже не оправдывались. Проходили не недели, а уже месяцы, но единого фронта протестантских государств так и не появлялось.

Князья унии после долгих обсуждений согласились признать суверенность Фридриха, однако никак не демонстрировали готовность оказывать ему помощь. Германские города в первом порыве энтузиазма предложили дать денег[201], но на этом все и закончилось. В этом смысле показательно заявление курфюрста Трира, вошедшее в историю: «Пусть они там в Богемии дерутся сколько хотят, а мы здесь для них останемся хорошими соседями»[202]. Что касается князей Рейна, то его оценка была совершенно правильной.

Несколько иначе повели себя в Саксонии. Несмотря на несогласие с повстанцами, Иоганн Георг все-таки рассчитывал на то, что они изберут его королем Богемии. Он не осознавал степень влияния в Праге «партии» Пфальца. Если бы корону ему предложили, то он бы, конечно, ее не принял, но у него появилась бы возможность утвердиться в роли защитника протестантов Богемии и диктовать Фердинанду условия урегулирования конфликта. Теперь его планы рухнули, и курфюрст Саксонский столкнулся с потенциальной угрозой наращивания могущества курфюрста Пфальцского.

На месте Иоганна Георга только самый бескорыстный политик мог с полным хладнокровием отнестись к возвышению в Богемии коллеги-курфюрста. В случае успеха Фридрих станет самым могущественным князем в Германии. Он будет иметь два голоса на выборах и контролировать верховья Эльбы и Одера, а также среднюю часть Рейна. Помимо всего прочего сестра Фридриха вышла замуж за представителя семейства Гогенцоллернов, к которому Иоганн Георг относился со всей подозрительностью. До выборов в Богемии он видел себя арбитром империи. Теперь он оказался зажатым между двумя растущими силами: Бранденбургом на севере и королем Богемии на юге[203]. Тревоги Иоганна Георга подогревал дворцовый священник, раздражительный и злобствующий Хёэ, недовольный тем, что чешское правительство предало лютеранскую веру ради кальвиниста-антихриста. Он даже выступил в защиту низложенного Фердинанда, пообещав ему: «Всевышний покарает надменных врагов вашего императорского величества, низвергнет и устыдит»[204].

Ангальт сделал еще одну попытку склонить на свою сторону курфюрста Саксонского. По его совету Фридрих пригласил на встречу в Нюрнберге всех протестантских правителей Германии, рассчитывая на то, что в интересах сохранения мира на нее приедут даже самые несговорчивые князья. Ангальт не мог придумать ничего лучшего для демонстрации слабости Фридриха. Если не считать представителей унии, то на его призыв не откликнулся фактически ни один германский властитель. Не двинулся с места и Иоганн Георг Саксонский. Те же, кто явился на собрание, с большой неохотой согласились сохранить для Фридриха его земли на Рейне, пока он отсутствует, но наотрез отказались вмешиваться вдела Богемии. Агент Фердинанда вернулся в Вену со встречи с весьма обнадеживающими новостями[205].

Съезд в Нюрнберге показал не только слабость позиций Фридриха, но и разобщенность протестантских князей. И, напротив, собрание, созванное через четыре месяца в Мюльхаузене Фердинандом, продемонстрировало силу и сплоченность противной стороны. Фридрих считал, что, принимая чешскую корону, отбирает ее не у императора, а у австрийского эрцгерцога[206]. Его аргумент основывался на том, что Богемия находится вне пределов империи. Фридрих не нарушал мир в империи, а всего лишь вступал во внешний конфликт, и Фердинанд не мог употребить против него свою императорскую власть.

Эта и без того хлипкая аргументация лишилась всякого смысла после переговоров в Мюльхаузене. Здесь собрались представители Максимилиана Баварского, Католической лиги и курфюрста Иоганна Георга. И здесь Фердинанд смог заручиться единой поддержкой лютеран и католиков, пообещав не вмешиваться в религиозные дела светских епархий округа Верхней Саксонии. Взамен они объявили Богемию неотъемлемой частью империи. При таком раскладе получалось, что Фридрих действительно подорвал имперский мир и должен был понести наказание за нарушение закона. 30 апреля появился императорский указ, предписывавший ему до 1 июня выехать из Богемии. Неисполнение ультиматума равнозначно объявлению войны. С 1 июня 1620 года каждый правоверный немец имел право поднять на него руку как на злостного нарушителя мира, а Фердинанд как император, эрцгерцог Австрии и законный король Богемии мог применить любую силу против узурпатора[207].