Тридцать три урода. Сборник - Страница 79
Яша (в восторге). Фосфор! Море огня! Корабль едет по пламенному пути.
Ваня (бормочет). Это для вас освещение приготовлено.
Аглая. Что ты говоришь, Ваня?
Яша. Что вы хотите сказать?
Ваня. Аглая, спаси меня от моей земли.
Аглая. Милые цветики красных маков в полях, прозрачные лепестки белых анемонов, весной, весной!
Ваня наклоняется к ее ногам и целует их.
Ольга (капризно). Где Александра?
Матюша (сердито). Спит, конечно.
Ольга. Идите вниз. Позовите Александру.
Матюша (упрямо хныча). Я не хочу. Вы ее слишком любите.
Ольга. Вы с Таней привыкли хныкать. Вы, верно, думаете — вы дитя; так всякий неудавшийся поэт про себя думает. Что-то между гением и дитятею. Плоско. Мне нужна Александра. Приведите ее, или я уйду сама к ней.
Матюша бежит к лестнице, обиженно бормоча себе под нос.
Ольга. Этот человек себя с детства вообразил поэтом, но ему пришлось идти в певцы.
Аглая. Ах, он такой добрый и… неповинный!
Ольга (насмешливо). Как большое животное.
Яша. Он милосердный.
Ольга (так же). О, слишком! Дон Кихот итальянских певичек! Вот и его Танечка жертва была чья-то. Теперь уж его жертвой стала! А от неповинности он тоже, как Дон Кихот, в драку лезет… с импрезариями итальянскими. И пьет, когда не стерпит обиды. Только он сам стыдится Дон Кихота в себе. (Договаривает мечтательно.) Хочет казаться далеким…
Ваня (в шумливом порыве). Я, Аглаечка, желал бы далеким быть — от корабля далеким. Землю, землю желал бы, да четыре крепких стены, да ты, Аглаечка, вот — мой мир!
Аглая. Не нужно четырех стен! Каждый — всем. Раскрой грудь любви! Легче, легче. Вырастут крылья!
Ольга (смеется холодно). На вас смотреть забавно! Вот и на Матюшу занятно было… раньше, когда кипел… Сама-то я и от огня, и от животного подальше. (Очень серьезно в своей легкой мечтательности.) Я гляжу из чужбины, сама далекая, далекая…
Матюша (грузно врывается с лестницы, запыхавшись). Ольга, Ольга, как прекрасны ваши воздушные слова! Вы капля росы, похищенная лугом. На вас, мое облако, отблески двух зорь сменяются!
Ольга (уже в середине его речи, холодно). А, Матюша! Где Александра?
Матюша (плаксиво). Я же говорил, что спит. Теперь придет.
Яша. Аглая, Аглая, говорите… Я умираю. Для чего я жил? Милые, все откроем сердца. Ах, мы братья!
Ваня (мрачно). Яша, я вас жалею, но еще не умею полюбить.
Аглая (тихо). Жизнь — возгорение и смерть. И из порыва рождается новое. «Жизнь — зов единый!» Я зову новую весну, ту, что не несет в себе своей осени.
Ольга. Матюша, дайте еще шампанского.
Танечка (робко останавливаясь на последней ступеньке). Матюша, Матюша, ты ушел. Я проснулась… одна!..
Ольга. А, Танечка, ты вспорхнула. Это он за мной опять ушел.
Танечка (подходит к ней и берет ее руку). Оленька, зачем?
Матюша (весь вздрагивает, бежит к ней, берет обе ее руки и ведет к своей скамейке, возле кресла Ольги). Сюда, Танечка, сядь со мной. Вот… (Ко всем.) Моя голубка, маленькая голубка с большою любовью… Я ее убил!
Ольга. Великолепно. Нет, правда, этот корабль занятен, почти сказочен. (Смеется.) Я совсем забыла сон. Танечка, здесь приказ отдан раскрывать сердца; так уж ты поверь нам, за что его любишь.
Таня (долго молчит. Потом, умоляя). Оленька, оставьте.
Матюша (бешено к Ольге). Оставьте это. (Ко всем.) Я всем скажу. Мне все равно. Все, все, все равно! Да, вы правы, молодой человек. Надо раскрыть сердца.
Аглая (тихо). Много огня задушено в закрытых сердцах.
Матюша. Да, я пожалел свою голубку! Глядите, какие у нее большие безответные глаза!
Аглая (так же). Много в жизни обиды и одиночества, напрасных мук и неизбежных.
Матюша (к Аглае, загораясь). Вы хорошо говорите. В вашем сердце, наверное, правда. Но вы и знать не можете, сколько в нашем мире обид, напраслин и как одинок актер. Вот и погибаешь!
Ольга (холодно и назидательно). Те погибают, кто себя к тому предназначил.
Матюша (одним грузным движением весь поворачивается к ней, отталкивая Танечку за своей спиной к самому краю скамеечки. К Ольге, в восторженном отчаянии). Olga, Olga, — quanto mi costi![95]
Глядит на нее, как завороженный.
Аглая. Танечка, это вы вчера пели в столовой, там внизу, вчера вечером?
Танечка. У нас вчера была репетиция. Наш маэстро созвал нас всех. Только Оленька не пела.
Матюша (с гордостью и не отнимая взгляда от Ольги). Ольга — наша примадонна. Маэстро перед нею… вот…
Делает свой широкий жест приношения руками.
Аглая (к Тане). Я, Танечка, вас сейчас по голосу признала, хотя и не видела вчера. У вас голос, как звездочка высоко ночью!
Ваня (как бы радуясь воспоминанию, жарко). Ты, Аглаечка, вчера мне прямо в ухо сказала: «Ванечка, вон там за стеной жаворонок, слышишь, жаворонок в синеве!»
Хватает ее руку и целует ее.
Аглая (смеется ласково). Да, да, и жаворонок, и звездочка.
Ольга. Жаворонку милосердный спаситель крыло пришиб. Не взлетит птичка.
Матюша (ко всем, указывая широким жестом на Ольгу). Когда она запоет, черпнет в самую затаенную твою глубину — и свивает, свивает… Умираешь от боли и блаженства!
Таня (тихо). Ольга, Ольга, вы слишком хорошо пели.
Ольга. Когда я пою, время и дыхание стоят, когда кончу — все дохнут.
Аглая. Хорошо такой голос! Свивай, голос, в одно легкое горение — хоровод любви!
Ольга (запальчиво). Ах, знаете, ваше горение нелегко. Ваш хоровод любви шумен. Мне кажется, он дымит и трещит, как сырой валежник Вы и теперь только потому не кричите свои слова, что они слишком жгут и душат вас внутри. Вы их от боли почти шепчете. Слушайте, вы огнепоклонница?
Яша (дико). Да! да!
Ваня. И я. Так Пей, Аглая!
Аглая (пьет. К Ольге). Да, да, вы правы. Мне трудно не кричать свои слова. Но еще больше мне хочется их петь. Ах, если бы умела! Знаете, этот гимн к Радости? Помните этот блаженный ритм симфонии? (Напевает.)
Ольга (про себя). Варвар выдумал Симфонию.
Аглая (продолжая свою мысль). Да, да, вы правы! Оно при мне, мое зовущее воление к лучшему, нежели наша жизнь. Это все равно — песней, стоном или диким криком — ах, если бы они соединились, все воления, в один братский порыв! И… вдруг… все стало бы иное…
Ольга. Надежды шумны!
Аглая. Да, да, конечно. Но душа шумной надеждой живет. Только, слушайте, я не досказала: есть еще где-то глубже души и глубже воления надежд — Молчание. И мое молчание тоже при мне. В моем молчании нет ни да, ни нет. Дух идет со всем творением — и что знает, и что будет — того не скажет душе. Покорность Веры — мое Молчание.