Тридцать один день - Страница 23

— Да, теперь уж мы без подпорочек обходимся и без ходуль, — сказал Андрей. — Вот только ручки у нас еще слабоваты: с подкладкой на меху…

Капитан ничуть не обижался, а даже, наоборот, смотрел на Андрея как на бога.

Мы снова тронулись в путь.

— Дальше все пойдет как по маслу! Никаких преград! — сказал я уверенно, стараясь скрыть волнение.

Я со страхом смотрел вперед: а вдруг на пути встретится какое-нибудь препятствие? И тогда все ребята поймут, что у меня не хватило пороху дойти до конца. Я еще раз взглянул на карту, и она меня немного успокоила.

Прошло еще минут двадцать. Дорога в самом деле была гладкая: ни одного холмика не встретилось. Я было совсем успокоился и поверил в свое счастье. Дорога повернула в сторону, мы прошли мимо каких-то низеньких кустарников. И вдруг так ясно, словно передо мной было зеркало, я почувствовал, что лицо мое стало багровым от волнения. Ноги задрожали: я увидел длинную пропасть. Она пересекала дорогу и тянулась так далеко, что ей не было видно конца.

— Смотрите, противотанковый ров! — услышал я чей-то голос.

Да, это был самый настоящий противотанковый ров: метра четыре в глубину и не меньше трех с половиной в ширину. Такие рвы я видел неподалеку от Москвы. С одной стороны рва был пологий склон, а с другой — совершенно вертикальный, отвесный обрыв. Спуститься на дно было бы нетрудно, но как подняться на противоположную сторону по совершенно отвесному обрыву? Ров не был обозначен на карте. Это было препятствие, рожденное войной.

Я замер от ужаса: теперь и Петро, и Андрей, и все члены отряда будут знать, что я вчера не дошел до пятого километра, что я наврал, будто разведал всю дорогу.

Но раскаиваться было уже поздно. Мы с Андреем стояли рядом. Я боялся взглянуть на него.

К нам подошли Петро и Катя. У Петро, у нашего доброго Петро, которого все, любя, называли «хлопцем», было суровое, прямо грозное лицо.

— Кто разведывал эту дорогу? — спросил он.

Я сделал шаг вперед. Андрей продолжал молчать.

— Ты знал об этом препятствии? — спросил Петро.

— Нет… — тихо ответил я.

— Но ведь ты ходил в разведку?

— Я не дошел… я не до самого конца… — пробормотал я так, что даже сам не расслышал как следует своих слов.

— Значит, ты обманул нас? — спокойно, но как-то так, что мне стало холодно, спросила Катя.

А Андрей все молчал.

Я подумал: «Может быть, объяснить им, что я в разведке занозил ногу и поэтому… Хотя зачем! Ведь это все равно ничего не меняет: нужно было честно обо всем рассказать!»

— Что ров появился — это даже хорошо. Лишнее препятствие в походе — всегда находка! Но как ты мог не выполнить задание и обмануть нас всех? — не глядя на меня, сказал Петро.

— Нет, все тут гораздо сложней, — возразила Катя. — За нами идут малыши, и мы должны будем дождаться их, чтобы помочь перебраться через ров. Значит, наш отряд наверняка придет в совхоз позже и займет последнее место!

— А ведь теперь наш отряд носит имя Вани Алексеева! Ты, наверное, забыл? — сказал Андрей.

И это было то, о чем я думал с той самой секунды, когда показался проклятый ров…

Говорят, в совхозе было очень много интересного. Я пишу «говорят», потому что сам ничего толком не видел и не слышал, а только все время думал о том, что случилось со мной вчера… Ведь наш отряд и в самом деле пришел в совхоз последним. Все другие пришли раньше нас на целых двадцать минут. И все из-за меня, все из-за меня!.. Я до сих пор понять не могу, как это все случилось. Ведь я же хотел сделать лучше. Честное слово, хотел сделать лучше!

Я еще там, возле проклятого рва, попросил, чтобы меня снова послали в разведку на самом трудном участке. Но Катя только усмехнулась:

— Ты что же, так и собираешься всю жизнь подводить товарищей и тут же искупать свою вину, подводить — и искупать, подводить — и искупать?..

Я ни слова не ответил, потому что на всю жизнь вперед я еще ничего не загадывал, а только в ту минуту очень хотел пойти в разведку и доказать всем… А что доказать? Сам не знаю.

Может, Катя и права?

В совхозе ребята меня, как говорится, полностью игнорировали. Как встретят, так отводят глаза в сторону, будто я прокаженный какой-нибудь.

И только потом, когда пошли на экскурсию по полям и директор совхоза Николай Иванович стал рассказывать всякие интересные вещи, все, как мне показалось, перестали злиться и вообще забыли про меня.

Мы смотрели, как поля с самолета опрыскивают бордосской жидкостью, чтобы вредители не заводились.

И тут случилось одно происшествие. Пока мы задирали головы вверх, двое мальчишек из младшего отряда ловко нырнули в кусты и начали там лопать виноград. Зинка заметила это и вытащила их за шиворот из кустов.

У мальчишек рты были набиты виноградом, и они никак не могли проглотить его (наверное, от волнения). Потом наконец проглотили и стали с самым мрачным видом повторять одну и ту же фразу:

— Да пусти ты!.. Да пусти ты!..

— Я вас так пущу, так пущу, что всю жизнь помнить будете! — орала на них Зинка.

Она попросила Витьку Панкова подержать ребят, словно они могли удрать куда-нибудь, а сама скрылась в кустарнике и через секунду вернулась, неся вещественное доказательство преступления — виноградные гроздья, которые мальчишки от страха побросали в кусты.

Директор Николай Иванович заступился за мальчишек и сказал, что в этом нет ничего особенного и что винограда всем хватит.

А Зинка сказала, что, если бы они попросили, тогда было бы совсем другое дело, а раз не попросили — значит, это самое настоящее воровство!

И я тоже согласился, что это безобразие. А Андрей, который стоял впереди меня, вдруг обернулся и сказал:

— Безобразие, говоришь? Да они ангелы небесные по сравнению с тобой!

И тут я понял, что никто обо мне не забыл и что самое неприятное, наверное, еще впереди. И уж дальше я все время молчал.

В столовой для нас приготовили большие корзины с виноградом.

Сперва все как набросились на корзины! Но я заметил: если думаешь о чем-нибудь вкусном, чего нет (ну, например, думаешь зимой о вишнях или о винограде), то кажется, что ел бы это самое «чего нет» без конца; но если вкусного много и можно есть сколько угодно, так очень быстро надоедает… Так было и в столовой. Уже через десять минут ребята только стреляли друг в друга косточками.

А у меня вообще не было никакого аппетита, и я не съел почти ни одной виноградинки. Только положил немного в пакет, чтобы завтра отнести Павке, — вот и все.

Сегодня вечером меня обсуждали на совете отряда.

Больше всех нападал на меня Андрей. Чего он только не говорил! И все мои грехи припомнил. Я даже не ожидал, что он такой злопамятный!

Он говорил, что я очень легкомысленный человек и за поступки свои не желаю отвечать, и что я подвел всех на волейболе, и что с шахматного турнира удрал, и что за спецбригадой следил, «наплевав», как он выразился, на все звено…

Когда Андрей говорил, со всех сторон неслись разные реплики. Витька Панков сказал, например, что я «типичный несознательный элемент». Он-то мог бы и помолчать. Рисуется так, что смотреть тошно. Строит из себя чемпиона! А сам, между прочим, подвел нашу футбольную команду на состязаниях. Его бы тоже не мешало обсудить! И мне было бы немного легче: у наших ораторов на двоих не хватило бы пороху, и каждому меньше досталось бы. Между прочим, откуда происходит слово «оратор»? Я сегодня понял, что оно происходит от слова «орать». Я это понял, когда Вано Гуридзе выступал. Он топал ногами, махал руками, как мельница: наверное, его горячая кровь накалилась сегодня до ста градусов. И все, все меня ругали!

Даже молчаливый Мастер и тот вставил слово. Он развел руками и сказал:

— Да, с походом плохо вышло. Это уж не дело!

Тогда Андрей прямо совсем озверел и предложил, чтобы мне объявили выговор на линейке, перед всем лагерем.