Три жизни Иосифа Димова - Страница 51

Совершив над аэродромом круг, чтобы лучше ознакомиться с самолетом, я благословил прохладный ветерок, обдувающий открытую кабину, поправил очки, и самолет взял курс прямо к сердцу пустыни. Я летел низко, метрах в ста от земли: мне хотелось вдоволь налюбоваться сыпучими дюнами, радужным сверканием бескрайних песчаных просторов. Скорость была небольшая, километров сто пятьдесят-двести, и я был рад, что ни одна особенность пустынного ландшафта не укроется от глаз. Я летел к сердцу Сахары и чем дольше смотрел вниз, тем больше удивлялся: под крылом самолета лежала не мертвая пустыня, а зеленые плодородные поля и сады. Пальмовые рощи сменялись насаждениями хлебного дерева, темные массивы апельсиновых и лимоновых рощ пересекались голубыми лентами оросительных каналов. Тут и там белели аккуратные домики, а по шоссе мчались автоцистерны, грузовики, длинные вереницы легковых машин. Но вот впереди возникли силуэты неизбежных заводских труб – приземистых и высоченных, изрыгающих в небесную синеву густые клубы черного дыма. Я летел над шахтами и рудниками, над флотационными фабриками и гигантами химии, над поселками из бетона и стекла в задымленном и загрязненном воздухе, напоминающем небо Европы, до которой было не меньше пяти тысяч километров. Не знай я, что надо мной высится шатер африканских небес, у меня бы могло возникнуть чувство, что я лечу над родными просторами, – там тоже можно увидеть сверху не только трубы заводов, но и зеленые поля, и сады, и сети оросительных и осушительных каналов.

Но вот, наконец, я прибыл в точку, которая на карте обозначена надписью „Сердце пустыни”.

Сердце пустыни представляло собой большой оазис, превращенный в современный, благоустроенный парк. В парке имелись отель, казино с рулеткой и бильярдом, открытый плавательный бассейн, песчаный пляж с пестрыми шезлонгами, лужайки, покрытые яркими экзотическими цветами.

Выкурив трубку и подкрепившись двумя рюмками бедуинского джина, я спросил у бармена, как попасть в пустыню, и он посоветовал обратиться в бюро экскурсий. В бюро меня встретили без особого восторга: я был единственный турист, других кандидатов на поездку по пустыне не было, приходилось ради меня снаряжать „корабль пустыни”. Я было подумал, что меня хотят усадить на верблюда, может, такого же двугорбого, как тот, нарисованный на фоне золотого солнца, и забеспокоился. Мне никогда не приходилось ездить верхом на верблюде. Но все кончилось благополучно, до живой тяги дело не дошло. Оказывается, тряска на верблюде давно заменена комфортом путешествия на восьмицилиндровом грузовике. Над его кузовом был натянут белый парусиновый тент с красными лентами, с несколькими дюжинами медных колокольчиков по бокам. Когда грузовик мчался через пустыню, эти медные колокольцы заливисто позвякивали, и мне невольно казалось, что я слышу исполненный романтики звон верблюжьих бубенчиков.

Я удобно устроился под тентом, набил трубку табаком и закурил. Некогда бедуины, кочуя среди песков, покуривали из чубуков, но нынче не те времена, чубука не найдешь днем с огнем, да это было бы и несолидно. Шоссе, ведущее в пустыню, сначала вилось среди садов и мотелей, потом кетоновое покрытие сменилось асфальтом, и дорога черной стрелой устремилась на юг. Там, где начиналась прямая как стрела дорога, была установлена надпись на трех языках – русском, французском и английском, гласившая, что вы въезжаете в зону заповедника „Сахара”, охватывающего пространство в сто квадратных километров, и что в пределах заповедника любой вид охоты категорически воспрещен. Наш „корабль” промчался мимо надписи, оглашая окрестность певучим звоном. По обе стороны дороги лежали обширные пространства мелкого желтого песка. В одном месте виднелся песчаный холм, там тоже была надпись, она уведомляла, что перед вами дюны. У подножия дюн, на площадке, обнесенной никелированными перилами, лежал огромный скелет верблюда. Эта неприглядная картина должна была напоминать путешественникам о тысячах жертв которые уносила немилосердная пустыня в ту эпоху, когда жители еще не пользовались поездами на воздушных подушках и ракетными самолетами.

Не успел я докурить свою трубку, как „корабль пустыни” остановился в центре заповедника. Здесь высился гигантский баобаб, сверкали на солнце витрины десятка сувенирных киосков, небольшой ресторан с уютными террасами так и зазывал путешественников посидеть в тени за глотком холодного виски. В раскаленном воздухе носились запахи омлетов, крепких коньяков, ароматного табака. На чудовищно толстом стволе баобаба висела никелированная табличка с надписью на французском языке, которая гласила, что этот баобаб изготовлен из пластмассы на между народ ном химическом комбинате в Триполи, дальше следовал год выпуска. За киосками сувениров лениво, равнодушно вытягивали шеи облезшие, шелудивые одногорбые верблюды.

Я предложил водителю „корабля” посидеть в прохладе ресторана и попросил официанта принести две порции виски. От виски шофер наотрез отказался, объяснив, что пить ему запрещено, тогда я заказал ему стакан апельсинового сока, а виски придвинул к себе.

– Этот заповедник – просто недоразумение! – сказал я и, одним духом осушив рюмку, добавил: – Что такое сто квадратных километров? Для заповедника и десяти тысяч мало!

– Что вы говорите! – воскликнул водитель. – И за это спасибо! Трипольский КМ Магнус хотел свести размеры заповедника до десяти квадратных километров – ни больше ни меньше! Местное триполитанское начальство заявило, что Магнус прав: мол, сыпучий песок мертв, если же его облагородить, дать ему воду, он будет давать плоды, а плоды служат источником питания или содержат витамины… Тогда вмешалось международное объединение туризма, оно направило протест во Всемирный Совет, потребовало отмены решения триполитанского Магнуса и увеличения площади заповедника до тысячи квадратных километров. Всемирный Совет ответил,, что Магнус рассуждает правильно, он руководствуется мыслью о реальной пользе. Мол, от сыпучих песков людям совершенно никакого толку. Пляжи другое дело – там песок служит человеку. Но чтобы не обидеть объединение туризма, члены совета махнули рукой и распорядились увеличить площадь заповедника до ста квадратных километров. А вы говорите – десять тысяч!

– А почему это ваш Магнус так дрожит над каждой пядью земли? – спросил я.

– Потому что ему нужно найти место для десятка заводов и пятнадцати садово-огородных массивов, – ответил мой собеседник и ни к селу, ни к городу брякнул: – Чтоб ему пусто было с заводами и массивами! Насовали на каждом шагу – носу не высунешь из дома!

Кончив эту тираду, бедняга побледнел. Он чересчур распустил язык и испугался.

– Не бойся! – промолвил я печально. – Я не побегу доносить на тебя вашему КМ Магнусу!Водитель закурил и смущенно, как бы оправдываясь, объяснил:

– Я уже раз погорел в Копенгагене. Если провинюсь вторично, проклятый ящик зашлет меня к черту на кулички – на дно моря или в рудники Антарктиды. Региональные советы редко возражают кибернетическим машинам. Наоборот, я бы мог привести пример, как региональный совет усубил наказание, которому подверг моего приятеля Магнус, а не стоит портить настроение!

– Не беспокойся, все будет в порядке, – сказал я и задумался.

Мы воротились в „сердце пустыни” задолго до обеда, и я прошел в биллиардную. Там я застал еще двух любителей биллиарда и за какие-нибудь полчаса вогнал в лузу больше шаров, чем у себя дома за полгода. Один из игроков был канадец, а другой – американец из Сан-Франциско. Американец с виду был человек замкнутый, душевно ленивый и безразличный, канадец же, наоборот, производил впечатление своей живостью, он горячился по пустякам, говорил громко, непрерывно жестикулируя.

Кончив игру мы вышли на крытую веранду, улеглись в шезлонги и с удовольствием подставили лица свежему ветерку, потягивавшему с востока. Ветерок доносил запах цветущих апельсинных и лимонных рощ.

– Фред, – обратился я к американцу, – как вы очутились здесь, на этой земле, есть ли у вас семья, что вы думаете о будущем? – Мне пришло в голову провести своего рода небольшую анкету, вопросы были хорошо продуманы.