Три войны Бенито Хуареса - Страница 1

24 октября 1847 года в городе Оахака, столице штата Оахака, перед хмурыми депутатами законодательного собрания штата стоял невысокий очень смуглый человек. Какая-то геометрическая правильность была в этом лице — параллельные линии рта, бровей, глаз, твердый, почти прямой нос.

Сорок дней назад после изнурительных трехнедельных боев американская пехота вступила в Мехико. Страна была истерзана военными переворотами. Президент и главнокомандующий, генерал Санта-Анна, предал своих солдат и сограждан.

Адвокат Бенито Пабло Хуарес, только что избранный губернатором штата, одетый в строгий черный костюм, чернота которого подчеркивалась ослепительным полотном рубашки, глядя в грозное и, быть может, катастрофическое будущее, заканчивал традиционную при вступлении в должность речь:

— Сеньоры! Мы обречены быть свидетелями страданий нашей страны в минуты трагедии. Страна ждет от нас спасения. От каждого из нас. Соберем же все наши силы. Еще есть время спасти ее. Но если нашей стране уготовано исчезнуть из числа свободных наций, постараемся же оставить по себе достойную память…

Он замолчал.

Молчали депутаты, пораженные его речью. И дело было не в словах, которые он произнес. Ведь даже авантюрист, захвативший на любой — самый короткий — срок власть в штате или в стране, прежде всего клялся свободой, благом, народом и отечеством и обещал не щадить себя. Дело было не в словах, а в том, как произносил их Хуарес.

Сосредоточенное спокойствие, суровая деловитость и угрюмая уверенность — вот что звучало в голосе этого человека, чье лицо оставалось почти неподвижным, когда он говорил.

Все они знали, что он пешком пришел в город из нищего индейского селения двенадцатилетним мальчишкой-сиротой, не только читать и писать, но и говорить по-испански не умея.

И теперь, глядя на этого человека, своим трудом осилившего языки, теологию, юриспруденцию, человека, чудом очутившегося там, где он теперь стоял, на этого индейца из племени сапотеков, ставшего губернатором, депутаты чувствовали — а некоторые и понимали, — что приходят новые времена, когда слова наконец начинают сливаться с делами.

Человек дела и долга стоял перед законодательным собранием штата Оахака, опираясь правой рукой на покрытый темно-красной тяжелой тканью стол.

У одних смутное чувство новизны перешло в радость, у других — в страх…

На другой день к губернаторскому дому подошли пять индейцев. Хуарес встретил их и провел на террасу. Старшего из них — низкорослого грузного старика — он помнил. Помнил, что его зовут Фелипе. Помнил, что Фелипе жил рядом с его дядей Бернардино Хуаресом — на самом краю большого оврага.

Фелипе улыбался, разглядывая губернатора со смущением и восторгом. Остальные стояли чуть позади, держа в руках кожаные сумы. Хуарес в своем черном костюме молча ждал. Говорить надлежало им. Да и горло у него сжималось.

Кто-то ткнул Фелипе в спину, он передернул лопатками и чуть протянул к Хуаресу широкие кисти рук с плохо гнущимися толстыми пальцами.

— Мы пришли к тебе, Бенито, чтобы сказать от имени Сан-Пабло-Гелатао, твоей деревни, что мы счастливы видеть тебя губернатором. Ты знаешь нужды бедных индейцев и ты дашь нам то, что нам нужно. Ты добр и не забудешь, что ты — один из нас… Ничего другого мы не можем тебе подарить, ты сам понимаешь, прими же хоть это… Мы выбрали лучшее…

Он отступил в сторону, и те, что стояли сзади, высыпали на пол к ногам Хуареса из своих мешков десяток неощипанных цыплят, кукурузные початки, тяжелые тыквенные шары…

Хуарес видел, как старый Фелипе ходит от хижины к хижине по Гелатао и говорит: «Ты слышал? Племянник нашего Бернардино, моего соседа, этот мальчик Бенито, что учился на священника, он стал губернатором Оахаки. Мы должны поднести ему подарки, а то он может подумать, что мы забыли его… И ему будет обидно…» И каждый что-нибудь давал — цыпленка, овощей… Они и сами-то жили впроголодь.

Очень медленно губернатор штата Оахака — необыкновенно медленно, чтобы они не увидели, как дрожит у него от волнения рука, — достал кошелек и вынул песо. Фелипе принял монету на свою ладонь. Это был ответный дар…

— Спасибо, дядя Фелипе, — сказал губернатор, — я понимаю тебя и всех вас. Спасибо!

Он ничего не обещал. Да они и не ждали обещаний. Они знали цену словам и знали цену молчанию.

И тут он вспомнил желто-зеленое поле созревающей кукурузы близ Гелатао у подножия бурого, раскаленного солнцем холма. На краю поля на плоском черном камне сидел огромный ядозуб — оранжевый, покрытый темным узором ящер, — приподнявшись на коротких передних лапах и свесив короткий тупой хвост. Чуть повернув округлую тяжелую голову, ядозуб смотрел на маленького Бенито, в серых от пыли полотняных штанах, едва достигавших щиколоток, и в белой короткой рубахе. Ужас и восторг испытывал мальчик, глядя на гордо поднятую тяжелую голову ящера с блестящими маленькими темными глазами на неподвижном лице.

Покрытые пожухлым за лето кустарником горы подступали к полям.

Неподвижный, словно каменный, смотрел на Бенито гордый оранжевый ядозуб.

22 марта 1853 года высокий молодой человек в распахнутой лисьей шубе и шапке, сдвинутой на затылок, подошел к дверям Московской палаты гражданского суда. Прежде чем войти, он остановился и, стащив шапку, с удовольствием оглядел улицу, по которой между островами осевшего грязного снега текли ручьи, каким-то странным образом сумевшие остаться совершенно прозрачными.

Он улыбнулся — так хорошо было вокруг, так свеж воздух, пахнущий водой, сырым деревом, навозом, лошадьми, бодро катившими коляски, пролетки, кареты. Так веселы были голоса извозчиков и журчание воды.

Все еще улыбаясь счастливой улыбкой, он вошел в полумрак вестибюля и спросил у служителя, где здесь Первый департамент. Поднимаясь по лестнице, он испытал легкое смущение и удовольствие от того, что ему предстояло.

В комнате, куда он вошел, сидело за столами несколько молодых чиновников. Солнце било сквозь пыльные окна.

— Я хотел бы видеть господина Прыжова, — сказал молодой человек, оглядывая всех. Было ясно, что в лицо он Прыжова не знает.

Коллежский регистратор Иван Гаврилович Прыжов, исполняющий должность экзекутора, начальствующий над всеми этими чиновниками и потому сидевший за отдельным столом, встал и сделал несколько шагов к молодому человеку. Он и сам был молод, но жесткая редкая бородка и остро, недоверчиво прищуренные глаза за очками молодость эту как-то заслоняли.

Молодой человек сказал:

— Осип Максимович Бодянский передал мне ваш лестный отзыв о моей статье… касательно испанских завоеваний в Мексике…

— А! Так вы господин Гладкой! Простите, запамятовал, как вас…

— Андрей Андреевич.

— Да, да… Статья ваша, любезный Андрей Андреевич, знаете, чем хороша? А тем, что события в ней даны с точки зрения человека!.. С вами надо бы потолковать. Знаете что — отлучимся на часок, ежели у вас срочных дел нету?

— За удовольствие почту.

Прыжов махнул рукой подчиненным, которые, пересмеиваясь, их слушали. Те вскочили и с шутовской торжественностью поклонились…

— Весело, однако, служба идет в вашем заведовании, Иван Гаврилович, — сказал Гладкой, когда они вышли на весеннюю улицу.