Три птицы на одной ветке - Страница 35
И через какую-то минуту услышала Эльвира родной, вечно недовольный чем-то голос:
— Але…
Вечером с работы приехал Джон, Софочка встретила его тщательно отрепетированным восторгом, увивалась вокруг, словно все еще невеста из слаборазвитой страны, а он — все еще жених из высокоразвитой.
И пока Софочка ублажала своего ненаглядного, то есть выслушивала с восторгом его производственные новости, бабушке, в качестве стажировки, разрешили самостоятельно погулять с внуком, поскольку время кормления еще не наступило.
Внук сперва заартачился, но стоило вывезти его за территорию, тотчас умолк. Некоторое время он еще имел вид довольно кислый, но бабушка бодро беседовала с ним на удивительном языке — таких твердых звуков «р» ему слышать, наверное, еще не доводилось, — слов она не жалела, и слова эти в конце концов стали понемногу подтачивать плотину неприятия.
Конечно, все гидротехническое сооружение сразу не рухнуло, но где-то к третьему дню от него ничего не осталось. И этот срок в точности соответствовал тем, с которыми Эльвира имела дело прежде.
А вообще, быстро выяснилось, что прогулками с разглядыванием и осмысливанием окрестностей, тем более, с задушевным разговором малыш не избалован. Наверное, гуляли с ним прежде не так часто и, главное, не так душевно, как бы ему хотелось. И это можно понять — тридцать долларов в час за необременительную прогулку!
Но ничего, теперь парень увидит наконец жизнь и скоро пойдет своими ногами, побежит, залопочет на языке предков, дайте только срок, и бабушка вам покажет, на что способна дармовая рабочая сила из России, черт вас подери!..
Таким образом, уже к исходу первой прогулки, продолжавшейся всего полчаса (ровно пятнадцать австралийских баксов), ребенок начал проявлять некоторую благосклонность к новой няне, перестал дичиться, похоже, смена нянь была для него привычным делом, а кроме того, может, он даже почувствовал некие особые флюиды, каких прежде не было.
И когда бабушке пришлось посреди прогулки распаковывать мальца — ну, не доверяла она патентованным памперсам, — он реагировал мужественно: кряхтел, прижатый к груди, когда с него стягивали ползунки, раздирали липучую застежку и потом упаковывали во все свежее, но при этом деловито ковырялся в бабушкиной прическе, словно уже искал грузди в экзотическом уральском лесу.
Все это проделано было далеко от дома прямо посреди аллейки, по которой прогуливались еще несколько матрон с колясками. Наверное, Эльвирины действия кое-кого немного удивили, но, может, просто на нее поглядывали как на человека нового, даже хотели с ней познакомиться — ведь у двух бабушек всегда найдется повод для разговора и обмена мнениями.
Разумеется, против такого уличного знакомства Эльвира ничего бы не имела, если б ее о чем-нибудь спросили, уж она б нашла, что ответить, но никто не подошел, а сама она тем более не посмела идти на контакт первой — не приведи Бог, Софка узнает — несдобровать.
Если бы не это, Эльвира, пожалуй, могла рискнуть. Потому что — да пусть хоть какая страна, пусть даже исламская республика — не может того быть, чтобы уличное знакомство двух бабушек считалось предосудительным, подобную странную цивилизацию невозможно даже на другой планете представить, а мы все-таки люди…
После прогулки кормили малыша вдвоем — одна ворковала, другая, пользуясь моментом, просовывала ложку парню в рот. Потом укладывали спать при помощи испытанных приемов бабы Мотри — тихое пение да похлопывание исправно действовали даже в лучших домах Австралийской республики. Потом был ужин, состоявший из салата, котлетки с лапшой, апельсинового сока и чая. Еще на столе были хлеб и тонко нарезанные кексы…
А после ужина Софочка, на сей раз в присутствии мужа, изложила матери второй комплект своих инструкций, местами переходящих в назидательную лекцию:
— В общем, мамочка, пока ты гуляла с Кириллом, мы с Джоном посоветовались и решили: ты будешь занята с ребенком и по хозяйству ровно с восьми до пяти. В полном соответствии с вашим, а также и с нашим трудовым законодательством…
«Очевидно, один час надо отбросить — это как бы перерыв, стало быть, восемью тридцать — двести сорок…» — Эльвира теперь постоянно будет умножать на тридцать, конечно, не для того, чтобы счет кому-то предъявить, а для того только, чтобы хоть самой знать — отработает она в итоге суточные и прогонные или нет.
— …А вечером у тебя, — продолжала дочь с подчеркнутой деловитостью, — свободное время. Можешь смотреть телевизор или видео, гулять неподалеку, читать книги — у нас немного есть. И совершенствуй, пожалуйста, язык, не теряй попусту времени, я, пожалуй, тоже перейду с тобой на английский, — тут Софочка улыбнулась как-то неопределенно, — и самое главное, пойми нас правильно, мама, не засоряй ребенку мозги своим языком. Зачем «великий и могучий» здесь — смешно даже! А мы с Джоном подумаем, поищем, возможно, устроим тебя на вечерние курсы для беженцев из России. А не получится — кассет специальных купим… И пожалуйста, не приставай к людям на улице. А то я тебя знаю. Поверь, это может повредить нашей репутации. Подумают еще, будто ищешь способ остаться насовсем…
Всему этому мать внимала молча, только лицо ее слегка разрумянилось, словно легкий жар начинался. Ни словом она не возразила дочери, лишь слегка покусывала язык, чтобы не сорваться. Дома бы не смолчала, но тут — ни за что. Выяснять отношения на потеху свободному миру — не дождетесь, сволочи. Слушала Эльвира Софочку и только согласно кивала да иногда поддакивала — то «йес!» произносила, то родимое «да!», улыбалась ироничной улыбкой, ничего общего с капиталистическим стандартом не имеющей. Как бы Софка за исправление мимики еще не взялась…
Тут захныкал во сне Кирюшка, и разговор прекратился сам собой. Софочка ушла в детскую, и было довольно хорошо слышно, как она пытается там петь какую-то нерусскую колыбельную, потому что отчетливо доносились слова «беби» и «слип».
Да, конечно, Софочкин английский был несравнимо лучше материного, но насколько он близок к традиционному здешнему, Эльвира самостоятельно судить не могла, однако раз-другой в ее присутствии Джон жену поправлял, и та сразу бросала быстрый взгляд на мать — заметила ли; на что мать отвечала безграничной деликатностью, однако себе злорадную заметку делала…
Таким образом, пока Софочка укачивала да убаюкивала сына, а на это ушло минут десять, Эльвира с Джоном вынуждены были оставаться в комнате для еды вдвоем, поскольку команда «по местам» еще не прозвучала. Оба они испытывали некоторую неловкость, потому что в такой ситуации по общечеловеческим нормам полагается о чем-нибудь непринужденно говорить.
И Эльвира не сдержалась, сделала робкую попытку несанкционированного общения: «Вэзэ из найс…» И вновь заиграл на щеке румянец, начавший было понемногу исчезать.
Но вдруг сомнение на нее нашло — можно ли в отношении погоды использовать прилагательное «найс» или надо было употребить «бьютифул»? Более того, стоило произнести коротенькое предложение вслух, тотчас все прочие нерусские слова в ужасе покинули голову. Причем не только английские, но также чешские, словацкие, украинские, французские, немецкие.
А зять явно обрадовался — лучше убогий диалог, чем тягостное молчание: «Йес, харашо, вэзэ из найс!» И он даже позволил себе расхохотаться. Но, может, парень хохотал над неуклюжестью и убожеством тещиного английского?
К счастью, тут вернулась Софочка, размягченная контактом с сыном, которого она собственными природными ресурсами не питала ни разу, но прижимала его к малозаметной груди всегда с большим, настоящим чувством. Однако эта размягченность не помешала строго спросить:
— Мам, а Кирюша в другом памперсе, ты думала — я не замечу?
— Что ты, я просто забыла сказать, такая мелочь, даже в России теперь памперсы не в диковинку…
— Дело не в этом, ма, что ты прикидываешься? У вас в России дети вообще бегают по улице голышом, но просто у нас не принято… Никогда больше так не делай!