Три повести - Страница 10

— Так… — По тому, как капитан произнёс это короткое слово, Ломов понял, какую ярость сдерживает Лозин. — Та-а-ак! Люди в Ленинграде умирают от голода! От голода! А у нас под носом мародёры расхищают муку! Вы выяснили, в какой части служит Хлебников?

— Хлебников есть в сто двенадцатом стрелковом полку, но он не политрук, а пулемётчик. И зовут его не Иван Сергеевич, а Борис Андреевич, ему тридцать шесть лет…

— Значит, на колпинском участке фронта нет политрука Хлебникова Ивана Сергеевича?

— Нет. Проверено по всем спискам.

— Образец хлеба привезли?

— Вот он. — Ломов положил на стол кусок слипшегося бурого мякиша. — У меня имеется анализ фронтового хлеба. — Ломов вытащил листок бумаги. — Разрешите прочесть?

— Читайте.

— Ржаной муки — шестьдесят семь и девять десятых процента, обойной пыли — девять и девять десятых процента, жмыхов — шесть процентов, смётки — два с половиной, овсяного солода — восемь и шесть десятых процента, дефектной муки — три и одна десятая процента, целлюлозы — два процента.

— На хлебозаводах были?

— Был на всех. Говорил с нашими оперуполномоченными. Ручаются, что заводы не выпекают хлеб из чистой муки и что тайно испечь такой хлеб на заводе невозможно.

— Получается, что за сутки мы не продвинулись ни на шаг. По-прежнему никаких следов. В комендатуре Хлебников не значится.

— Похоже, что политрук — птичка не простая. В комендатуру он вошёл, должно быть, из-за Грачёва, который смотрел на него из кабины.

— Не отметился он там тоже из-за Грачёва, — заметил Лозин.

— То есть?

— Вернее, из-за контрольного пункта. Учтите, хлеб Грачёву он дал до контрольного пункта. И разговор о прикреплении к столовой Дома Красной Армии тоже состоялся раньше. Меньше всего политрук собирался называть Грачёву свою фамилию и сообщать своё звание. Он вынужден был сделать это на контрольном пункте, и в последнюю минуту спохватился, что водитель знает о нём больше, чем надо. Всё это говорит о том, что политрук чего-то боится…

— Боится, что через него мы доберёмся до мучной шайки, с которой он, конечно, связан.

— Мучная шайка? Это был бы наилучший вариант. Боюсь, что дело не в шайке…

— Вы не допускаете, что водитель спутал или не расслышал его фамилию?

— Допустим. Но он хорошо помнит имя, отчество. Он их запомнил по тождеству: Иван Сергеевич — так звали Тургенева. В таких случаях память редко подводит…

— Значит, надо проверить всех зарегистрированных вчера в комендатуре Иванов Сергеевичей.

— На это у меня хватило смекалки, — не без иронии пробурчал Лозин. — Но в списках не оказалось ни одного Ивана Сергеевича. Позовите Грачёва, поговорим с ним ещё раз…

Ничего нового Грачёв сообщить не смог. Он повторил вчерашний рассказ.

Ломов смотрел на Лозина, ожидая, что тот скажет.

— Как вы считаете, мог предполагать политрук, что этот кусок хлеба вызовет такое подозрение у водителя? — спросил Лозин.

— Не думаю. Иначе он бы ему ничего не дал.

— Правильно, но тогда отпадает наша первая версия, что он умышленно ввёл в заблуждение Грачёва, говоря о прикреплении к столовой Дома Красной Армии. Тем более что Грачёв его ни о чём не спрашивал.

— Точно, не спрашивал, — подтвердил Грачёв.

— Значит, можно предположить, что по какой-то причине Хлебникову оформиться в комендатуре вчера не удалось. Тогда не исключено, что он сделает это сегодня.

— Хорошо бы… — вздохнул Ломов. Было ясно, что это предположение он не разделяет.

Лозин уловил скептическую интонацию лейтенанта.

— У вас есть другой план?

— Пока — нет.

— Тогда отправляйтесь в комендатуру и в случае появления там Хлебникова задержите его под любым предлогом. Я возьму под наблюдение Дом Красной Армии, а вы, товарищ Грачёв, будете со мной.

— Я его, гниду, враз узнаю! — сказал Грачёв.

Обед в Доме Красной Армии начинался в тринадцать часов. Лозин и Грачёв заняли свои посты наблюдения в полдень. Грачёв — у внутренней лестницы, чтобы видеть входящих с улицы, Лозин — во втором этаже, вблизи столовой. По тому, как часто Лозин подёргивал кончики своих густых усов, было ясно, что он волнуется. Его тревожило, что Ломов до сих пор ни о чём не сообщает, хотя задержать Хлебникова можно было только в комендатуре, и сделать это должен был Ломов. Своё пребывание в Доме Красной Армии Лозин рассматривал как страховку: вдруг Хлебников всё-таки вчера зарегистрировался, а дежурный забыл внести его в список?

В четырнадцать часов тридцать минут, когда до закрытия столовой оставалось всего полтора часа, Лозин позвонил в комендатуру и узнал, что Хлебников там не появлялся.

Хотя Лозин и не мог представить себе внешность Хлебникова — полученное от Грачёва описание было слишком неопределённым, расплывчатым, — он всё же внимательно вглядывался в каждого, кто шёл в столовую.

До закрытия столовой оставалось всего двадцать минут. Надежда на появление Хлебникова исчезала. Лозин решил сойти вниз и отпустить Грачёва. Но с площадки второго этажа он заметил Грачёва, перед которым неторопливо поднимался по лестнице военный в поношенной шинели, придерживая рукой потёртый планшет. Лозину достаточно было увидеть почти испуганное лицо Грачёва, чтобы понять, кто этот человек.

Повернувшись спиной к лестнице, Лозин сделал вид, что рассматривает на стене сатирический плакат «Боевого карандаша». Он почувствовал, что к нему подошёл Грачёв.

— Он самый, — услышал Лозин шёпот. — Враз узнал!

— Идите на своё место… — сказал, не оборачиваясь, Лозин.

Грачёв решил, что капитан сомневается.

— Головой ручаюсь — он! Дважды два!

— Ступайте на своё место! — строго повторил Лозин, рассматривая на плакате проткнутого штыком Гитлера.

Обиженный Грачёв пожал плечами, повернулся и пошёл вниз.

Лозин заглянул в столовую. Хлебников уже сидел за столиком у окна. В столовой почти никого не было.

Прошло несколько минут, пока к столику Хлебникова подошла официантка:

— Поздно приходите, товарищ командир. Придётся подождать.

— А я не тороплюсь, — весело отозвался Хлебников. — Чем сегодня кормите, красавица?

— Тем же, чем и вчера: салат из крабов, куриный бульон, осетрина по-монастырски, на десерт — кофе-гляссе. Устраивает?

Хлебников усмехнулся и расстегнул шинель…

— Ну-ну, давайте вашу осетрину из пшена и бульон из хряпы!

Официантка принесла ему тарелку чечевичного супа, чайное блюдечко ячневой каши, кусок хлеба и два куска сахара.

Хлебников быстро управился с супом и кашей, к хлебу не притронулся, спрятав его, вместе с сахарным пайком, в сумку противогаза. Оглядев пустой зал, он застегнул шинель, помахал рукой официантке и вышел из столовой.

Едва он спустился вниз, как с улицы вошёл патруль, во главе с усатым плечистым капитаном. Козырнув, Хлебников хотел пройти мимо, но капитан остановил его:

— Прошу задержаться. Товарищ Сычёв, проверьте состояние противогазовой сумки.

Молодой красноармеец, расстегнув клапан на сумке противогаза, вытащил из неё два куска хлеба, один из них был завёрнут в газету.

— Почему нарушаете приказ? В сумке противогаза не должно быть ничего, кроме противогаза.

— Я только что с передовой, товарищ капитан, там у нас на это не смотрят, там смотрят в глаза смерти…

— Предъявите документы.

— Пожалуйста, товарищ капитан. Вот — командировочное предписание, вот — удостоверение личности.

Взглянув на удостоверение личности, Лозин на мгновение растерялся: командировочное предписание, как и удостоверение личности, было выдано лейтенанту Щеглову Николаю Антоновичу.

Неужели Грачёв обознался? Не выпуская из рук документов, Лозин вынул из кармана платок и провёл им по усам. Это был условленный знак. Грачёв покинул наблюдательный пункт под лестницей, прошёл за спиной задержанного и решительно кивнул головой: «Он самый!»

— Пройдёте с нами, напишете объяснение, — сказал Лозин, пряча документы задержанного в карман.