Три повести - Страница 13

— Товарищи, предлагаю выбрать президиум из трех человек.

— Головлева! — крикнул озорной голос сзади. — Гаврилову!

— Я предлагаю в президиум от бригады научных работников товарища Стадухина.

— А на что он нам нужен? — с нарочитым пренебрежением сказал высокий мрачный засольщик в желтом клеенчатом фартуке. — Что он в наших делах понимает?

На него прикрикнули: «Ермаков, не пыли!» Президиум занял места. Молодая работница консервного завода Гаврилова, — Микешин покосился: «Хорошая девушка, умница», ловец из третьей бригады Шатилов — астраханский саженный рыбак, со всей семьей пришедший на новые земли, — Микешин покосился и на него: «Недоволен — и прав… ничего не скажешь», — и подергивающий свою бородку Стадухин.

Микешин снова постучал карандашом.

— Собрание экстренное и вот по какому поводу, — сказал он, выждав. — Промысел наш на позорном месте, товарищи. На самом позорном месте. Поглядите сюда! — Он полуобернулся к диаграмме. — Тут всё начистую по каждой декаде. Красный столб — задание, зеленый столб — вылов. Так вот, растет у нас вылов или падает? Вылов у нас падает, и недохватка по основному плану уже в сорок восемь процентов. А много ли осталось до конца путины? Если дальше будет так продолжаться, то мы провалим дело… провалим и не оправдаемся!

— Надо сначала рабочим жилища предоставить, а потом работу требовать! — крикнул тот же мрачный засольщик.

Его поддержали сзади: «В палатках живем! Из сырости не вылазим! Ребята в простуде!..» Микешин стучал карандашом по столу:

— Товарищи, всё по порядку!

«Чем нас кормишь! Ивася твоя вот где стоит!» Женские голоса надрывались: «На тухлой солонине стараемся! Давай сюда повара!» Откуда-то из-за кухонной перегородки выволокли молодого повара. Его безусое лицо было испуганно. Рябая работница, могучая астраханская женщина, трясла его за плечи:

— Зачем из тухлой солонины готовишь? Ты повар — ты должен отвечать. Разве кашу так готовят, как ты готовишь? Ложка в ней стрянет. А масло куда деваешь?

Занявшие было места, расположившиеся слушать заговорили, поднялись с мест, окружили президиум. Неистовствовали особенно трое: прежний высокий засольщик, могучая работница, продолжавшая трясти повара, и главный зачинщик всех ссор и недоразумений на промысле, огромного роста и силы — Матвей Головлев. Опершись о стол правой рукой, привыкший вести за собой других, он стоял перед Микешиным.

— Обожди, — сказал он, заглядывая ему в лицо своими красивыми и наглыми глазами. — Ты — управляющий… ты и ответственный. Нас сюда вербовали — нам что обещали? Длинный рубль, да дом под крышей, да мясо по фунту в день… вот что нам обещали! Мы десять тысяч верст отмахали, а что увидели? Ивасю снулую гложем да в палатках живем… осень, дождь, а мы всё в палатках живем!

Хмельной от своей речи и от внимания, с которым его слушали, выискивал он спокойные глаза председателя. Микешин выжидал.

— Если это толкучка или базар, так и запишем… а если это собрание — займите места и поговорим по-рабочему.

Его поддержали: «Правильно! Садись по местам». Задвигали скамейками, передвигая их ближе. Только, опершись рукой о стол, по-прежнему во весь громадный свой рост стоял Матвей Головлев. Микешин равнодушно отстранил его.

— Я, товарищи, сегодня управляющий промыслом, а вчера такой же рабочий, как и вы, — сказал он, ребром ладони как бы отмеряя сроки. — И так же вместе с вами чувствую все недохватки. Не хватает жилищ? Правильно, не хватает жилищ. Рабочие частью живут в палатках? Верно и это. Плохое снабжение? Правильно, плохо работает кооперация. Но мы ее подтягиваем, за снабжение мы боремся. За жилища мы тоже боремся. Нам в это лето должны были построить четыре барака… материал завезен, бревна лежат на берегу, есть стекло, имеется известь… а жилищ нет. В чем же дело? Не хватает рабочей силы. Край огромный, нужда в человеке большая, а человека нет. А почему нет человека? Кто в этом виноват, что нет человека? Вот кто виноват! — На этот раз он повернулся к Головлеву. — Эти люди для края — самые вредные люди. Они всегда недовольны, всегда шумят, всегда подстрекают других. Послушаем: чем он недоволен? Он, видите ли, за длинным рублем подался на Дальний Восток… а что это за длинный рубль? Хорошо, мол, платят за дальностью, можно поднакопить, да и домой — в свою хату. А кто тебе сказал, что здесь длинный рубль? — крикнул он, надвигаясь на него. — Ты сюда ходоков посылал? Если ты переселенец, ты должен был послать ходоков. Ходоки набрехали, с них и ищи. А если ты для наживы пришел, на черта ты краю нужен. У тебя работа на уме? У тебя нажива на уме. Отработать тяп-ляп, да и к дому. А если ты на новую землю селиться пришел, так земля здесь не вспахана и для тебя не засеяна. Сам вспаши, сам и засей. Первый год трудно, правильно. Зато второй год полегче. Ты вот фунт мяса в день требуешь. А ты к нему привык, к фунту мяса? Каждый день ел? У нас большие рабочие, настоящие рабочие… вот как, стиснув зубы, при всех недохватках, бьются за рабочее дело и не требуют. А тебе подавай. Раз пришел — подавай. Нет, товарищи, пока человек по-настоящему не станет относиться к труду, придет сюда не всурьез, не получится толка. Земля здесь ждет человека, она ему за труды в сорок раз отдаст… но только ты за нее серьезно примись, а не то что понюхал путину, длинным рублем не пахнет, фунт мяса не приготовили на день — и к дому, назад! Многие из вас до сих пор живут в палатках… холодно, сыро, другой раз тайфун навалится. А материалы лежат… пильщиков нет бревна распиливать. За малым, дело. А ты у себя, на своем дворе, тоже пильщиков ждал? Ты у себя дома и жнец и кузнец, если нужно. Что же, у нас здесь сто человек ловцов… да каких мужиков… квелый в ловцы не пойдет… а мы не можем своими усилиями распилить бревна, поставить жилища? Не найдутся среди вас такие, которые плотничье дело знают? Печников не найдется? И для кого стараться — для самих же себя. Если в три смены работать — мы в месяц все постройки закончим… и для основной работы ущерба не будет! Я так понимаю дело.

Его поддержали: «Правильно!», но раздались и другие голоса: «Ты сначала накорми, а потом работу наваливай. А то и на рыбе трудись, и дома́ сам себе сколачивай. Что мы — двужильные, что ли?» Вокруг снова зашумели и замахали руками. Микешин выждал.

— Товарищи, никто вас ни к чему не принуждает. У нас есть актив добровольно желающих. Имеются все чертежи. Конечно, в первую очередь получат помещения те, кто будет их строить.

Теперь больше всего неистовствовали женщины. На этот раз они обрушились на мужчин. «Мужики и получат… а мы в последний черед!» «А как же женщины… которые безмужние, которые с детьми?» Микешин предоставил ответить Гавриловой.

— Первый же барак, который будет построен, предназначается для женщин с детьми… это решение актива. Кроме того, главная задача сейчас — это улучшить наш собственный труд. Чем лучше труд, тем лучше и условия жизни. Товарищ Микешин сообщит сейчас о новых мерах, которые должны поднять наш труд.

Как обычно, эту молодую спокойную девушку, одну из лучших работниц на заводе, привыкли выслушивать, хотя и не без некоторого недоброжелательства. Слишком очевидна была разница в работе завода и промысла. Завод работал частично на экспорт. Экспорт требовал точности. Все было организованно, предусматривало сноровку и качество. Безостановочно от рук к рукам передавали конвейеры рыбу. Плохая сортировка, укладка, даже небрежная лакировка коробки — и коробка шла в брак. Давно уже был разрыв между этим рассчитанным точным трудом и нерасчетливым, плохо организованным трудом на лове. До сих пор всё еще на одинаковых, равных условиях работали ловцы. Труд не был оценен, заработок делился поровну. Никто и ни за что не отвечал. Суда уходили на лов и, отрываясь от берега, были предоставлены каждое своей судьбе. Начиналась сложная переделка труда. Прежде всего трудолюбивый ловец должен был получать больше того же, например, напористого, ленивого, всегда недовольного Матвея Головлева. Надо было разбить суда на звенья, поставить бригадиров, возложить на них ответственность за каждое звено…