Три песни о перестройке - Страница 5

"Нет, я коммунист",- сказал я.

"Так и я коммунист! - расхохотался Филарет Назарович.- Но тактика и логика нашего движения на данном этапе таковы, что мы сейчас как бы уходим в подполье. Подчеркиваю еще раз - на НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ время, на то, которое потребно, чтобы создать в стране сильный экономический базис, а уж потом мы им всем, этим говорунам, покажем такую... надстройку, что они у нас попляшут, как Стрекоза перед Муравьем из произведений дедушки Крылова".

"А какой это, хотя бы примерно, период?" - робко спросил я.

"Не знаю! - отрезал он.- Сколько нужно партии, такой и будет период. Мы станем капиталистами и заставим стать капиталистами всю страну. И они сами сами, подчеркиваю - рано или поздно обожрутся благоденствием и захотят чего-нибудь новенького, социальненького, гуманненького, а тут-то и мы со своими немеркнущими идеями строительства коммунизма в отдельно взятых странах! - Голос Филарета Назаровича возвысился почти до визга.- Идеи эти упадут, как зерно на благодатную унавоженную почву! Вспомните Швецию, Финляндию, Данию, Германию, Америку наконец. Ведь если бы там были такие люди, как мы, то там при их материальной базе уже давно был бы построен коммунизм. В отдельно взятых странах. Вы согласны со мной?"

Я молчал. Потому что я понимал - этого человека послал мне Бог.

Подняв к черному небу с россыпью звезд залитое слезами лицо, я незаметно выпустил из сжатой руки бутылочный осколок, и он глухо шмякнулся на грязный, захарканный асфальт, и мы с Филаретом Назаровичем сделали вид, будто не заметили этого.

"Я согласен с вами, я тоже пока иду работать для конспирации и будущего в сортир "Надежда"",- сказал я, скрывая рыданье.

...Дристов оглядел присутствующих. Все они не кушали, пригорюнившись, и обстановку, как всегда, был вынужден разрядить сам хозяин дома. Сдвинув твердый манжет фрачной рубашки "Стэмплтон" и обнаружив тем самым циферблат японских часов "Сейко" желтого металла, он вдруг воздел руки в комическом ужасе.

- Господа! Да ведь за хорошим разговором, понимаешь, мы совсем чуть было не упустили, что наша страна и все человечество вступают в новую фазу нового года. Мужчины, открывайте шампанское! Ребята! Сенька Сидоров, будущий депутат Государственной Думы, кончай смолить свою марихуану! Володька! Все готовы? Наполняйте бокалы, сейчас Михаил Сергеевич, Борис Николаевич, Владимир Вольфович, Геннадий Андреевич, Фуцин, Шуцин и Пуцин скажут по телевизору их новую приветственную речь. Зинаида Кузьминична, дорогая, любимая, может, хоть в эту минуту ты не будешь лезть ко мне с пустяками? Дристов, ты закончил свою исповедь? Товарищ Дристов, ты слышишь меня или ты оглох и онемел?

Но Дристов молчал, внезапно обнаружив в кармане пиджака толстую пачку десятидолларовых банкнот.

Ударили Кремлевские куранты. Гости торжественно сгрудились.

И внезапно заплакала нежная, любящая Изаура, прикрыв свои прекрасные глаза узкой ладонью, на тыльной стороне которой было вытатуировано синеньким "PERESTROIKA".

- Дристов! Невозможный! Неужели вы не видите, что я люблю, люблю вас! шепнула она.

И заплакали, глядя на нее, Филарет Назарович, Зинаида Кузьминична, Свистонов, Бабичев, Канкрин, Гаригозов, Шенопин, Епрев, уважаемый Б. Б., ребята во главе с неутомимым вихрастым Сенькой, будущим депутатом Государственной Думы.

Плакали оленеводы Чукотки, золотодобытчики Колымы, шахтеры Джезказгана и Кузбасса, свекловоды и ракетчики Украины, русские крестьяне и прибалтийские фермеры, гордые кавказские горцы и мясопромышленники Казахстана, полесские космонавты, молдавские виноградари, хлопководы и газовики Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана, писатели Киргизии плакали все, но это уже были слезы радости. Блаженство охватило преображенную советскую землю. Усталую, но довольную.

Лишь Владимир Бланков, криво улыбаясь, застегнул дрожащими, непослушными пальцами свою джинсовую куртку, метнул гневный взгляд на Изауру и выбежал вон, резко бросив напоследок новым буржуям:

- Мы пойдем другим путем!

- И все-таки как ни хорошо жить, товарищи, но при коммунизме жить будет еще лучше,- тихо подытожил Филарет Назарович, не обращая внимания на мальчишескую выходку сына.

Плакала Изаура. Молчал Дристов. Валялись пьяные. Уже светало на бывшей советской сторонушке.

"Роллс-ройс"

Странно бывает так, когда лица мужского пола, проживающие на территории бывшего Советского Союза, той самой страны, что носит нынче исконно гордое имя "Россия", внезапно утрачивают контакт со своими женами, которые делили с ними все тяготы коммунистической, перестроечной и посткоммунистической жизни от работы в НИИ младшим научным сотрудником и антисоветских разговоров в курилке про "Голос Америки" и "Свободу", например, до руководства и контрольного пакета акций в крупном ООО, что означает вовсе не на один нуль больше, чем старинное обозначение сортира (00), а нечто решительно противоположное - Общество с Ограниченной Ответственностью, ворочающее миллионами, и долларов, конечно же, а не каких-то там рублей, пропади они пропадом вместе с Советской властью, потому что - инфляция, неуверенность в завтрашнем дне, больная мысль о глобальном всплывании на поверхность жизни, как дерьма в проруби, старых и новых большевиков, страх перед бандитами, разъезжающими по стране на джипах "Чероки", бреющими затылки и стреляющими из оружия кого ни попадя, падение "кривой" "духовности", проституция и другой разврат.

Утрачивают неизвестно отчего и сильно мучаются, принимая вследствие неосознанной обстановки как правильные, так и неправильные решения, к числу которых относятся: убийство мерзавки с расчленением, побег в Сибирь или Америку, крушение топором богатой домашней обстановки, как в знаменитом фильме 60-х по сценарию Виктора Розова, многодневный запой с последующей госпитализацией в частном дурдоме имени Пинеля, главврача, снявшего в ХIХ веке цепи с французских психов в руководимой им лечебнице, драка с "лицами кавказской национальности", полное признание собственных семейных ошибок, сочинение поэмы "Пусенька", покупка жене новых мехов и драгоценностей, поездка с "секретаршей-референтом" к морю-окияну, острову Буяну или вообще еще куда, где в отличие от России, а тем более от СССР ярко светит вечное солнце, где вечно пляшут, поют, хорошо питаются и уважают права человека.

Однако, граждане, не надо всех мазать одним и тем же дерьмом, если мы все же действительно хотим пополнить собой ряды цивилизованных стран. Ведь и среди миллионеров встречаются глубоко порядочные, трепетные люди, не завязавшие с гуманизмом и в новой обеспеченной жизни, не желающие мух обижать, а не то что жен, которые (жены), борясь за быт, сурово осужденный коммунистами, постарели на шестиметровой кухне советского блочного дома, расположенного у этих красных чертей на куличках, стратили нервы в очередях, а теперь бесятся с жиру, в чем все мы им глубоко сочувствуем.

Вот Лёня-миллионер и пошел другим путем, как Лукич с исчезнувшего червонца. А именно: ничего он с укором падле не сказал в завершение спонтанного семейного скандала, но и не заплакал, как слабое мужское существо из фильмов гуманиста 60-х Александра Володина. "Ничто нас, мой мальчик, не может вышибить из седла",- вспомнил он стихи замечательного советского поэта-безбожника, велевшего по этому случаю развеять свой прах над Калмыкской АССР. После чего не стал вызывать охрану, надел специально приготовленную для аналогичных случаев одежду, с укором, глубоко вздохнув, посмотрел на обидчицу, стараясь образумить ее хотя бы этим кротким, как у идиота князя Мышкина из одноименной книги Достоевского, взглядом, да не тут-то было (дверь не скрипнет - не вспыхнет огонь!), взял ключи и пшел вон, стараясь не вслушиваться в настигающий его девятый вал женских инвектив, среди которых превалировали "импотент", "мудак" и уже дважды упомянутое нами "дерьмо", чего мы обязуемся больше никогда не делать, по крайней мере в скорбных пределах этого скромного рассказа, про который критики непременно напишут, если их, конечно же, хорошо попросить и угостить водкой, что это одно из самых глупых наших произведений, четко свидетельствующее о том, что век и тысячелетие близятся к концу, а тем, кто в это тревожное время жил, давно пора с парохода современности сваливать прямо на кладбище или еще куда-нибудь, где есть вечный покой.