Три лишних линии (СИ) - Страница 27

      Паспорт нужно было через Толяна передать Илье. В тот же конверт Лазарев вложил деньги, банковскую карту и короткое письмо — звонить Илье он опасался, боясь, что разговоры могут прослушивать. Ему было страшновато отправлять шестнадцатилетнего пацана одного в незнакомую страну, но он был уверен, что Илья справится. Справится ещё и не с таким.

      В Москве Лазарев планировал пробыть четыре дня: их должно было хватить на то, чтобы завершить все формальности с продажей квартиры и получить деньги. С последним проблем было меньше, чем с вывозом вещей. Кое-какую мебель он оставил новым хозяевам, а всё остальное нужно было разобрать, снять, упаковать и вывезти на склад, где Лазарев уже арендовал на неделю бокс. Разумеется, ничего забирать оттуда через неделю он не собирался — через неделю он собирался быть за границей.

      Вечером четвёртого дня Лазарев сел на обратный поезд.

      Ничто не мешало ему уехать вместе с Ильёй прямо сейчас. Кириллу можно было отправить и-мейл из Стамбула и, не вдаваясь в подробности, запугать и заставить уехать из Питера в Москву. Кириллу надо было всего лишь отделаться от наблюдения людей Николая Савельевича: сунуться в метро в час пик, пойти в какое-нибудь людное место, придумать ещё что-нибудь. После этого ему уже ничто не будет угрожать: имени и фамилии его никто не знает, шанс, что он в Москве попадётся на глаза тому, кто видел его рядом с Лазаревым в качестве Ильи, абсолютно ничтожен. Кирилл продолжит жить обычной жизнью. Неприятности ему могут грозить лишь в том случае, если он обратится в полицию из-за исчезновения паспорта и укажет, что документ мог взять Роман Лазарев. Неизвестно, как далеко протягивались связи Николая Савельевича, но не стоило исключать, что тому сообщат, что так интересующий его Лазарев мог украсть паспорт.

      Да, Лазарев мог сделать всё именно так, но вместо этого ехал назад в Питер. Он пытался врать самому себе: повторял, что всего лишь хочет позаботиться о Кирилле и отправить домой в Москву — вывести из игры и только потом уехать. Это не было совсем уж ложью, но правда была в другом: он хотел к Кириллу, как много лет уже ни к кому не хотел.

      Он должен был не оставлять его в родительской квартире, а взять с собой в Москву — и там распрощаться. Свою маленькую жалкую роль он уже сыграл. Выполнил функцию.

      Но Лазарев, как последний дурак, ехал к нему, чтобы из той недели, что ещё была в распоряжении, пробыть вместе с Кириллом хотя бы три дня. Или хотя бы два. Лазарев перевернулся на полке и уткнулся взмокшим лбом в подушку. Да ему хотя бы раз его увидеть. Кирилла.

      Он не мог представить, как встретится теперь с Ильёй. Как будет смотреть на него ещё долгие годы и понимать, как он похож на другого. Думать, меняются ли их с Кириллом лица, взрослея, одинаково или по-разному. Гадать, что стало с Кириллом дальше.

      Незадолго до отъезда они с Кириллом сидели дома: лил дождь, идти никуда не хотелось, да и дел никаких всё равно не было. Лазарев только что оплатил авиабилет для Ильи и перешёл на другую вкладку в браузере: он решил оформить билеты двумя разными заказами и оплатить с разных карт.

      Он чуть опустил крышку ноутбука, чтобы посмотреть, что делает Кирилл. Тот лежал на диване с какой-то книжкой в потёртой тёмно-зелёной обложке. Лазарев долго смотрел на него. Кирилл читал с недовольным и скучающим видом, время от времени тёр глаза, словно клонило в сон, а страницы перелистывал слишком быстро — явно не вчитывался, а просматривал по диагонали. Потом он закрыл книгу и, похлопав рукой в щели между собой и спинкой дивана, нашёл свой мобильник.

      Кирилл заметил, что на него смотрят. Он повернулся к Лазареву и улыбнулся одним уголком рта:

      — Ты чего?

      — Да так.

      Кирилл перестал улыбаться, пожал плечами и отвернулся. Лазареву показалось, что улыбка, понимающая и уверенная, перебежала с губ к глазам. Кирилл выпрямил ноги, которые до того были согнуты в коленях, и положил их на подлокотник дивана, слегка потянулся и потёр пальцами босой ступни щиколотку другой ноги, задрав при этом край спортивных штанов. Движение было медленным и ленивым, только Лазарев не знал — бессознательным или намеренным. Ему безумно захотелось обхватить эти худые лодыжки, почувствовать под большим пальцем круглые выступающие косточки, пробраться в нежную, мягкую ямку, спрятавшуюся за ними, а потом провести рукой выше, приподнять штанину, обнажая ноги и ероша редкие тёмные волоски на них.

      Лазарев отвёл взгляд и уставился в клавиатуру.

      Неужели ему так мало надо?

      Он был о себе лучшего мнения. Думал, что если заинтересуется кем-то всерьёз, то это будет… Он не знал, каким будет этот человек — но чем-то большим, чем Кирилл. С ним было разве что хорошо трахаться, но он был далеко не лучшим партнёром. Для Кирилла секс был чем-то вроде взаимовыгодного обмена: один предоставляет в пользование дырку, другого качественно ебут, обе стороны кончили и довольны. Никаких особых чувств Кирилл в это не вкладывал, и когда Лазарев начинал сам целовать, лизать, гладить, говорить — делать то, что не вело прямой и однозначной тропой к оргазму — отзывался не каждый раз. Ещё он не брал в рот, хотя как раз таки его бледные, остро очерченные губы буквально сводили Лазарева с ума, доводили до жаркого, ноющего исступления, так хотелось взять Кирилла именно через это маленькое нетронутое отверстие.

      Но Лазарев — по крайней мере, раньше он так это видел — ждал от человека, с которым хотел бы быть, с которым он рискнул бы быть, не только обладания двумя возбуждающими отверстиями. И всё это шло лесом: Кирилл не мог похвастаться ни умом, ни чувством юмора, ни силой характера, ни обаянием, ни успешностью; он даже не был тем, с кем по каким-то необъяснимым причинам бывает просто уютно и хорошо находиться в одной комнате. И тем не менее он оказался тем, от которого Лазарев не мог оторваться и от которого так ждал взаимности, что сердце замирало каждый раз, как Кирилл делал или говорил что-то, что давало надежду — надежду на то, что и он сам для Кирилла был чем-то особенным, не просто одним из череды трахавших его мужиков. Лазарев так по-детски, навязчиво, неотступно и жалко хотел этого, что напрочь забывал, что просто пользовался Кириллом и что было бы ещё большей, уже в конец отвратительной жестокостью добиваться чувств к себе.

      Монитор погас, и Лазарев автоматически провёл пальцами по тачпаду. Перед ним снова появилась страница заказа билетов.

      Лазарев закрыл её. Он может поступить иначе. Возможно, так ему удастся гораздо лучше запутать следы. Он не будет ничего покупать: съездит в Москву, переправит документы Илье, а сам вернётся в Питер. Автобусы в Хельсинки ходят не по разу в день, а в более близкие от границы города ещё чаще.

      Это глупо. Это рискованно. Нужно уезжать сразу, как только он перекинет деньги за квартиру на зарубежные счета, не тянуть, не оставаться в России ни одного дня сверх необходимого. Лазареву захотелось ударить самого себя по щеке, как это делают, чтобы привести в чувство тех, кто смеётся или плачет в истерике. Он тоже был в помешательстве, в истерике, в безумном приступе чего-то, с чем не мог совладать, только не знал, плачет он сейчас или смеётся.