Три лишних линии (СИ) - Страница 25
— Охренеть, — присвистнул Кирилл, но лицо стало довольным и хитроватым. — Я твой сын.
— А что еще говорить-то? Родители в курсе, ну, про мою ориентацию. Им, понятное дело, это не нравится, и они не хотели бы, чтобы соседи узнали. Им будет очень неудобно и…
— Да я понял. Мои такие же. Я представляю, что бы было, если бы моя бабка узнала! — Кирилл передёрнул плечами. — Даже думать страшно.
— Вот, — кивнул Лазарев. — А сегодня… Когда спросили про тебя, я растерялся. Я не думал, что кто-то внимание обратит… В общем, ляпнул первое, что в голову пришло. Так что подыграй, ладно. Вряд ли кто-то спросит, но просто на всякий случай.
— Да без проблем. А зовут меня как?
— Илья. Бабушка — Ангелина Романовна, дедушка — Виталий Николаевич. Для тебя баба Лена и дедушка Витя.
Кирилл повторил имена и отчества и спросил:
— А мать у меня как зовут, если что?
— Ирина. Если про неё спросят, где она или что-то в этом роде, говори, что не знаешь, с ней всё сложно. Соседи более-менее в курсе, так что, наверное, и спрашивать не будут.
— Ладно. А я для твоего сына не слишком взрослый? Не поверят ведь.
— Ему шестнадцать, подростки сейчас всякие бывают.
Кирилл встал из-за стола и отошёл к мойке — сполоснуть тарелки. Он вымыл сначала свою, потом оставленную Лазаревым, салатник, обе вилки, ножи, кастрюлю. Всё это он делал молча, но в конце, когда уже вытер руки о полотенце, повернулся и, чуть прищурившись, спросил:
— Шестнадцать, говоришь? А тебе типа тридцать четыре.
Лазарев поднялся из-за стола, подошёл к Кириллу вплотную и произнёс:
— Хорошо, поймал. На самом деле тридцать шесть. Сильно меняет дело?
Кирилл не ответил, только покачал головой из стороны в сторону. Лазарев взял его ладони — немного влажные и тёплые от горячей воды — и сжал. Его губы остановились в полусантиметре от губ Кирилла, тот не шевелился, только пальцы немного подрагивали: напрягались, словно Кирилл хотел что-то схватить, а потом опять расслаблялись. Лазарев сдавил их сильнее, не позволяя двигаться, и покосился в сторону, где на плите шумел закипающий чайник:
— Чаю хочешь?
— Нет, — короткий тёплый выдох коснулся губ Лазарева.
— Хочешь, чтобы я тебя отымел, да?
— Да, — Кирилл закусил нижнюю губу.
Кирилл рассказал, где был днём, когда они занимались сексом на старой широкой кровати. Он лежал на спине, протянув руки за голову и упираясь ими в низкое деревянное изголовье — так он мог толкаться навстречу Лазареву, который, чтобы всё не завершилось слишком быстро, старался двигаться медленно и размеренно. Но гладкое, плотное тепло обхватывало так крепко и так прерывисто, сдавливало чередой кратких, словно бы болезненных приступов, что сдерживаться с каждой секундой становилось всё тяжелее.
Кирилл мог бы попросить — или приказать, как это обычно получалось в его исполнении — трахать его сильнее, но вместо этого упрямо сжимал зубы и двигался навстречу сам, проталкивая член Лазарева глубже и резче. Голова была запрокинута назад, руки странно заломлены, и узкие длинные полосы мышц натягивались под кожей в такт каждому рывку Кирилла. Кожа на внутренней стороне рук была матово-белой и тонкой, и её детская уязвимость возбуждала так, как не возбуждали сейчас, наверное, ни стоны Кирилла, ни его движения. Лазарев отвёл глаза и уставился вперёд: там были занавешенное желтоватым тюлем окно, соседний дом и висевшее над его низкой крышей большое красное солнце. Оно каждый вечер стояло точно напротив, выжигая комнату пристальным светом.
— Я сегодня встречался с одним… — отстранённо, словно разговаривал сам с собой, произнёс Кирилл.
— С кем?
— Дрюнин знакомый. Мы списались… чтобы он мне город показал… Поводил… Ну, кроме этих долбаных музеев.
— И что? Показал? — Лазарев стиснул пальцы на члене Кирилла.
Тому должно было стать больно, но он лишь прикрыл глаза и шумно втянул воздух, а задница его судорожно сжалась.
— Мало. По таким местам лучше ночью ходить, — ответил Кирилл со слабой и довольной улыбкой.
— Меня не хочешь пригласить? — Лазарев сам не заметил, как начал вколачиваться в Кирилла жёстко и быстро, так, как с самого начала хотел.
— Нет, — засмеялся Кирилл, опуская руки и расслабляясь под вбивающимся в него Лазаревым.
Тот не мог сосредоточиться. Мысли путались, язык не слушался — он уже чувствовал в пояснице тающее тепло, которое начинало медленно стекать по позвоночнику вниз.
— Он меня к себе звал, — продолжал Кирилл, прерываясь на шумные, тяжёлые выдохи. — Я бы раньше… я бы точно пошёл, а теперь… из-за тебя… отказался…
Лазарев едва слышал. Он разжал ладонь и обеими руками вцепился в бёдра Кирилла, не давая тому пошевелиться, сжал, словно в тисках, и с глухим стоном, напоминающим сдавленное рыдание, кончил. Почти сразу же, ещё покачиваясь всем телом от затихающих волн оргазма, он снова начал дрочить Кириллу. Лазарев не сводил глаз с его лица и маленького захлёбывающегося рта, пока в руку ему толчками лилось тёплое тягучее семя.
Он не дал Кириллу опомниться — навалился на него, обхватил руками щёки и начал целовать. Кирилл отвечал мучительно и жадно, словно задыхаясь — точно так же, как три секунды назад кончал. Они долго целовались, наверное, впервые с такой открытостью, но то, что Лазарев чувствовал сейчас к Кириллу: влечение, благодарность и восторг — было покрыто липкой, маслянистой плёнкой стыда. Всё вязло в ней, словно выпачкавшаяся нефтью птица, которая не может взлететь.
От Кирилла он оторвался, когда подсыхающая сперма на руке начала остывать — стягивать и холодить кожу. Лазарев выпрямился и снова посмотрел в окно: нижний край солнечного диска уже ушёл за дом.
Кирилл поднёс руку к лицу — вытереть щёку. Он мазнул пальцами по мутновато поблёскивающему пятну, коснулся ими губ, а потом провёл по подушечке языком. Движение было осторожным и опасливым, и Кирилл быстро опустил руку, когда заметил, как на него смотрит Лазарев.
— Пока не вставай, — опомнился тот. — Я салфетки принесу.
Он сделал три шага до стола и быстро вернулся. Вытер свою руку, собрал капли с живота Кирилла — мышцы чуть дёрнулись от влажного и прохладного прикосновения. Он достал новую салфетку и провёл по щеке Кирилла. Тот сжал губы, будто терпел что-то неприятное, хотя глаза глядели удивлённо и тепло. Или так казалось в розовом вечернем свете.