Три лишних линии (СИ) - Страница 15

      — А к деду потом не пришли? — зло спросил Лазарев.

      Он представить себе не мог такого — даже за воровство. Взрослый мужик и ребёнок. Он вспоминал двенадцатилетнего Илью, и его душило от злости.

      — Не пришли. Мне когда совсем плохо стало, ну, меня рвать начало, застремались все, вызвали скорую. Мать с бабкой сказали про деда не говорить, потому что… Короче, мы все на его деньги жили. Он сварщиком работал. Газовая сварка. Хорошо зарабатывал. Бабушка в библиотеке за копейки, а мать… Ну, она вообще никогда особо не работала, иногда только… А у неё мы с сестрой. Так и сказали, что если деда посадят, то нам жрать нечего будет. Я ж не дурак. Сказал ментам, что пацаны какие-то поймали и избили. У меня приводы раньше были, поверили.

      Лазарев заметил, как мерное, полусонное дыхание сменилось на торопливое и порывистое — живот под его рукой вздрагивал, словно от судороги. Он начал поглаживать его — больше, чтобы успокоить, чем с какими-то другими намерениями, но потом тело Кирилла вздрогнуло и напряглось совсем иначе. Бёдра немного подались вперёд, и мальчишка задышал чаще, но уже не так зажато и надрывно…

      Из одежды на нём были только футболка и трусы. Футболка и так была приподнята, а трусы Лазарев спустил. Он встал перед Кириллом на колени и, крепко, может быть, даже больно, сжимая его член у основания, взял в рот. Член на самом деле был крупным — рот сразу наполнился, а от первого же, пусть и несильного толчка Лазареву стало немного не по себе, когда головка мягко, но не очень приятно ударила в заднюю стенку гортани.

      И всё равно её хотелось пропихнуть в себя дальше, облизать и заглотить глубже, всё, под корень…

      Кирилл опёрся руками о край стола и послушно подставился под руки и рот Лазарева. Он не делал никаких движений — разве что непроизвольные сокращения мышц иногда чуть толкали его бёдра вперёд и вверх — и наблюдал сверху.

      Лазарев уже не помнил, когда и кому он в последний раз с таким удовольствием отсасывал. Обычно, делая минет, он думал, что оказывает услугу другому; иногда, довольно редко, он думал, что это ему оказывают услугу, разрешая прикоснуться к такому красивому, возбуждающему, вкусному члену, облизать его и погрузить в себя. Сейчас он стоял на коленях перед мелким пацанёнком, шалавой, которую бы он никогда не привёл домой, если бы не пятьдесят миллионов долга, и испытывал что-то вроде восхищённой, отчаянной, какой-то слезливой благодарности.

      Кирилл больше не держал футболку, и её край спустился вниз, закрыв от Лазарева живот, по которому сбоку бежал почти неразличимый шрам. Белое на белом. Маленький изъян на этом светлом, пластиково-красивом теле.

      Кирилл вскрикнул и, чуть просев, словно у него подкосились ноги, кончил.

      Лазарев сглотнул жидкое, безвкусное семя, а потом натянул на Кирилла трусы. Тот по-прежнему стоял не шевелясь.

      Когда Лазарев поднялся на ноги и налил себе в чашку воды из питьевого краника, он немного изменившимся, сухим голосом произнёс:

      — Круто.

      Лазарев выпил почти всю воду, потом отёр губы и выдохнул:

      — Да, это… — он не нашёл слов. Произошедшее было слишком спонтанным и непонятным. — У меня теперь у самого…

      — Помочь? — улыбнулся Кирилл.

      — Нет, пройдёт. Я и так на работу опаздываю.

      Кирилл пожал плечами.

      Лазарев довёз его до метро. Ехали они молча: Кирилл молчал равнодушно, а Лазарев угрюмо и опасливо, в нём что-то клокотало и рвалось наружу, и он боялся, что стоит заговорить, он наболтает какой-нибудь ерунды, скажет Кириллу что-то ненавидяще-оскорбительное или наоборот — сопливо-нежное, в духе того восторга, который вдруг накрыл его, когда он отсасывал ему.

      — Тут не припарковаться, — заговорил наконец Лазарев, — я приторможу немного, а ты выйдешь, окей?

      — Ага.

      — Может, встретимся в выходные?

      — Там посмотрим. Долго ещё.

      Лазарев догадался, что Кирилл не особо рвётся с ним встречаться, но настаивать не стал: настаивать он будет ближе к делу. Тем более, прямо сейчас он не был уверен, что хочет, что готов продолжать. Произошедшее вчера и сегодня утром… Оно перевернуло всё с ног на голову. Оно шло вразрез с тем, что он ожидал от самого себя.

      Дни, оставшиеся до выходных, Лазарев занимался не столько работой, сколько разговорами и встречами с риэлторами. Шкаф в прихожей перед приходом агента пришлось сдвинуть на старое место, и комната Ильи теперь смотрелась чужеродной и лишней, словно её никогда здесь не было, и по чистой случайности он вдруг обнаружил в своей квартире сделанный кем-то тайник.

      Ещё он предпринял очередную — возможно, последнюю — попытку найти Иру. Он опять звонил её родителям, долго разговаривал с её матерью, а потом чуть-чуть с отцом. От затяжных эмоциональных пояснений Анны Аркадьевны у него всегда возникало чувство, что она обманывает, на самом деле прекрасно зная, где сейчас Ира; но разговор с бывшим тестем заставил поверить, что они на самом деле потеряли с ней связь. Тесть говорил со злостью, здоровой злостью на дочь. Он злился не из-за того, что она опять связалась с какими-то сектантами — на это все уже махнули рукой, а из-за того, что его жена не спит ночами, плачет днём, переживает и пьёт лекарства уже много месяцев.

      Разговаривать с Анной Аркадьевной Лазарев вообще не особо любил: почти каждый раз она припоминала ему развод:

      — Ну что вам не жилось, а? Как бы вы сейчас хорошо жили, и с Ирой бы всё нормально было, она бы не пошла… не связалась бы с этими.

      Лазарев не был уверен, что Иру остановило бы наличие мужа, и тем более он не хотел сейчас думать о том, как сложилась бы их жизнь, если бы одиннадцать лет назад они всё же решили переждать тяжёлый период и остаться вместе. Он склонялся к тому, что если бы они не развелись тогда, всё равно разбежались бы — через полгода, через год, два. Он был абсолютно уверен, что к этому моменту, к своим тридцати шести, всё равно был бы один. Ну, или не один, но без Ирки точно.

      Под конец разговора он попросил Анну Аркадьевну стрясти с полиции какую-нибудь бумажку, справку или заключение, что угодно, где было бы написано, что Ирина по месту прописки и проживания уже несколько месяцев не появлялась, её местонахождение неизвестно и по этому факту ведется расследование. Со справкой он рассчитывал ещё раз обратиться в суд, хотя и понимал, что при нормальном раскладе всё равно не успеет ничего сделать — даже если суд встанет на его сторону.

      Странности у Ирки начались почти сразу после рождения Ильи. У неё стали появляться увлечения — вообще-то обычные в те времена, вроде отказа от фармацевтических препаратов и перехода на гомеопатию — но нездорово, фанатично выраженные. Лазарев до сих пор с содроганием вспоминал жуткий, пугающий скандал, который Ирка закатила из-за того, что он дал Илье нурофен, когда тот не мог ни спать, ни есть из-за режущихся зубов; он должен был мазать их какой-то травяной мазью, всё прочее было равносильно отравлению. Потом это увлечение прошло, сменившись следующим, а затем ещё одним. Через два года после развода Ирка снова вышла замуж, вместе с мужем двинувшись в очередной раз — на религии. Когда Илье было одиннадцать, Лазарев забрал его себе. Сделать это было просто: Ирка на несколько месяцев пропала, по словам родителей, уехав жить в какие-то первозданные леса без телефона, электричества, газа и прочих благ цивилизации. Илью она оставила на родителей, которые сами вскоре позвонили Лазареву.