Три колымских рассказа - Страница 8

А на берегу тем временем, у костра с жидким дневным пламенем, Ефим Трофимович выливал воду из сапог. И при этом бормотал, лязгая зубами:

— Вот я и говорю: коняшка, это хорошо! Но разве с ней, с лошадкой, на эту прорву пойдешь? Одолеешь? Нет, не будь в тайге машин, этому бы золотишку здесь лежать да полеживать…

Ветер уносил тучи, и наконец солнце разорвало темную завесу. Все вокруг стало радостным. Деревья шуршали, отряхиваясь под ветром. Последнее облако быстро неслось над сопкой, и тень его как бы разрезала гору на две части: темная становилась все меньше, а светлая, зеленая, росла. Белые заплаты снега на вершине таяли на глазах.

У костра послышались шутки:

— А говорили, что у вас ревматизм, дядя Ефим!

— Так оно и есть. Еще и какой ревматизм. Ромка тоже, помяните мое слово, какую-нибудь холеру подцепит. Смотрите-ка, он все еще пашет! Ну, орел! Все выдохлись, а он будто устали не знает!

Все посмотрели в сторону, где работали бульдозеры: за рычагами всех машин, кроме Романовой, водители уже дважды сменились.

— Знаете, ребята, я все думал, продолжал дед Ефим, — почему полного кавалера только на третий раз на войне давали? Ну, так сказать, три степени ордена Славы. А сегодня понял: один раз человек может сделать что-нибудь знаменитое случайно. Второй раз тоже по каким-нибудь причинам. А уж если третий раз способен, значит, верный мужик. Скала!

— Смотрите, смотрите! Кончили они свою канаву. Солнышко пригреет, так к промприбору можно будет сухой ногой пройти.

— Роман Романович! Иди сушись. Мы тут такой Ташкент расшуровали. Передохни!

— Пошли на смену, ребята, песочку еще подсыпем, — поднялся от костра один из кузнецов.

Симонов шел к костру, как пьяный. Даже слой грязи и копоти не мог скрыть усталости. Николай сам был чуть живой, но на Романа смотрел с нескрываемым восхищением. К костру подошел механик Лавлинский:

— Ну что? Разве наши бульдозеры не гвардейские танки, Роман Романович? Уж если Отчаянный одолели…

— А вы не знаете, что «танк» мой разулся, как баба на речке! Говорил вам тогда — крепления туфтовые!

— Хорошо, хорошо, Роман Романович! Учтем на дальнейшее, — умиротворенно глядя на ручей, сказал Лавлинский.

— Давно пора! Не впервой такой разлив. Самое паршивое для нашего брата золотишника не весна, не осень, а этот самый зеленый паводок, когда деревья выворачивает и несет. Не зря его и называют — зеленый.

А вода на глазах спадала. В пойме было действительно зелено — повсюду торчали пучки травы и вянущие кусты.

До поселка можно было идти всем вместе, но Николай поднялся от костра первым.

— Пойду! Мне в ночную заступать.

Николаю просто необходимо было остаться одному. Мысли его все время возвращались к Роману: что, если бы бульдозер «разулся» не в реке, а на откосе. Если бы…

Почему он об этом думает? Неужели хочет, чтобы с Романом случилось несчастье?

В общежитии стоял шум и гам. Все опасное было позади, и теперь вспоминались лишь забавные эпизоды. Каждый спешил рассказать, где он был, что делал. Нетерпеливо перебивали друг друга.

— Серега-то наш! Только стал у костра сушиться, снял брюки — идет его симпатия Зарема Алиевна с санитарной сумкой. Он прямо в трусах как сиганул за камень…

— А Мишаня на дамбе ухватил валун чуть не с себя ростом. Начальник участка ему орет: «Надорвешься!». А Мишаня: «Отойди!» И как бросит в воду — обоих с ног до головы окатило…

Все это на деле было и не так смешно, но сейчас при воспоминании вызывало взрывы безудержного хохота. Все радовались тому, что вот они, сильные, молодые, дружные, вместе, плечом к плечу усмирили бешеную горную речку, одолели грозный зеленый паводок.

Николай участия в разговоре не принимал. У него у самого в душе бушевал паводок. Лисий Нос… Люба… Стук в окно вывел Николая из забытья. Ирина, прижав к стеклу острый носик, показала на форточку: «Открой!»

— Я бегу с конбазы, — затарахтела она. — Отнесла Любе халвы и вообще поесть. Она ж от Цыганки не отходит. Просила передать Лисьему Носу, что на коровнике заночует. Может, ты сходишь к Роману? Мне на работу. Опаздываю…

Николай поднялся. Только этого ему не хватало — идти к Симонову. Однако отказать Ирине неудобно, тем более что Люба просила. И он отправился через поселок к общежитию бульдозеристов, к дому, который все называли «шоколадником».

Это был необычный дом! Снаружи такой же, как остальные, а внутри обитый толстыми коричневыми листами линкруста.

История «шоколадника» была хорошо известна на «Отчаянном»: как-то зимой, во время длительных заносов, бульдозеристы расчистили дорогу на перевалбазу и привели долгожданные грузовики с продовольствием. Тогда комендант поселка торжественно сказал им:

— Ребята, вы — герои. И за то вы будете у меня жить как короли. Я получил роскошные обои шоколадного цвета. Берите сколько нужно. Тогда-то «короли» и обили линкрустом свой «шоколадник».

В общежитии была отгорожена клетушка — два шага так, три — этак. Называлась она «Ромкина квартира».

Когда Николай вошел, на койке, прямо на белом вязаном покрывале раскинулся спящий Лисий Нос. В ногах у него, свернувшись клубком, мурлыкал большой пушистый кот. У окна, на маленьком столике стояло складное зеркало, цветы и флакон духов с изображением синей горы. На подоконнике лежали томик стихов с бисерной закладкой, растрепанная книжка «Консуэлло», а рядом «Справочник тракториста» и толстый том «Порт-Артура».

Над постелью фотографии: Лисий Нос с застывшим лицом в танкистском шлеме. На гимнастерке — в два ряда боевые награды. На втором снимке — Люба в белой кофточке, с перекинутой на грудь косой.

Николай разглядывал все с интересом: это был ее дом, ее книги, ее духи.

Кот вдруг поднялся, выгнул спину, потянулся и спрыгнул на пол. Роман сразу встрепенулся, поднял голову. Вероятно, это была привычка военных лет — просыпаться от малейшего шума.

— О, о, Ннколашка! Вот молодец, что зашел! Ты хоть передохнул после паводка? А я крепко отоспался. Ну и дал нам жизни этот паводок. Понял теперь, что такое Отчаянный? Сейчас по этому случаю доберемся до моей заветной…

Он достал помятую алюминиевую фляжку.

Не стоит! Мне в ночь идти. И вообще… — Николай замялся. — Я пришел передать, что Любовь Ивановна задерживается.

— Опять с Цыганкой что-то стряслось? А что ты не посидишь? Жалко! Я давно хочу с тобой выпить и поговорить.

Николай покраснел: «Ну, что ж! Так даже лучше — честней». И вслух сказал:

— Давай поговорим.

— Ты садись. Вон табуретка. Понимаешь, я тогда увидел тебя в автобусе, обалдел…

«При чем здесь автобус? Что-то не то он говорит».

— Все хочу сказать тебе. Друг у меня на фронте был. Потом в Австрии его… из-за угла, гады! Красивый он был! Так ты на него похож, что даже страшно. Бывает же так! Ну просто копия: ростом такой же высокий, и волосы светлые, и глаза голубые, открытые. Я, как тебя увижу — его вспоминаю. А какой был человек! Больше мне такого друга не иметь…

Он смотрел в упор, словно видел перед собой погибшего друга. Николаю стало не по себе. Выручил кот Василь Иваныч: он стал рвать когтями широкий кружевной подзор.

— Отставить! — гаркнул Роман и замахнулся на кота.

В дверь заглянули.

— Лисий Нос, можно к тебе? — Вошла Ирина.

«Вот же человек! Зачем было меня посылать, раз сама собиралась идти?» — удивился Артемьев.

Ирина, как всегда, начала тараторить, не переступив порога.

— Ромочка, что я сейчас узнала! Дежурю и слышу — прораб, тот самый Ленька, звонит коменданту: «Пойду сегодня к бульдозеристам поздравить героев». А я вмешалась: «Бесполезные ваши хлопоты! Любочка ночует в своем коровнике». — «Тем лучше», — отвечает. — Она многозначительно хихикнула и посмотрела сначала на Николая, потом на Романа. — Не иначе опять серенаду пойдет петь твоей супруге.

Роман спокойно сидел на постели, почесывал у Василь Иваныча за ухом.