Трезвый дневник. Что стало с той, которая выпивала по 1000 бутылок в год - Страница 11

Страдание от недостатка калорий описано многими, но редко кто упоминает, что в этом можно находить и удовольствие. Как долго я могу терпеть чувство голода? В каком количестве удовольствия я смогу себе отказать? Извращенное удовольствие в ответ на собственную боль.

Моя экстремальная диета стала борьбой за власть с моей матерью, так же как безумное количество косметики на моем лице или количество ситкомов, которые я смотрела каждый день. Я стала настоящим борцом с едой. Хорошее во всей ситуации было то, что она сблизила меня с другими девочками. Многие из нас к тому времени потели в трико, занимаясь аэробикой. Две подружки рассказали мне, как однажды они сидели на кровати в купальниках и обводили маркером проблемные места на телах друг друга. Когда я услышала эту историю, я подумала: это и есть любовь.

В восьмом кассе я нашла отличный способ для поднятия самооценки: писала небольшие рассказы, вдохновленные книгами Стивена Кинга. Учителя и одноклассники хвалили мое болезненное воображение и умение пользоваться академическим словарем. Писательство превратило школу из обители страха в обитель гордости. Естественно, английский всегда был моим любимым предметом.

В классе английского я встретила мою первую большую любовь. У Дженнифер были большие карие глаза, длинные каштановые локоны и ожерелье из граненых бусин, которое ей одолжила старшая сестра – и кроме прочего, привила любовь к группе Pink Floyd. Она сидела прямо передо мной, мы обнаружили, что наши взгляды на либеральную политику, песню Helter Skelter[35] и ужастики для подростков полностью совпадают, и постепенно сблизились.

Однажды она сунула мне записку на клочке бумаги. Приходи ко мне вечером в пятницу. Позже она рассказала, что весь урок держала в руках этот клочок надежды, пытаясь уговорить себя отдать его мне.

Вечером пятницы мы сидели в ее спальне и расправлялись с ведерком мороженого. Как же мы нервничали! Мы обменялись историями наших страданий и обнаружили, что в конце концов они были не такими уникальными, как нам казалось. Может ли общая боль связать людей? Мы провели вместе кучу пятничных вечеров.

Я думала, что обладаю повышенной чувствительностью, но Дженнифер была самой чувствительной девочкой, которую я встречала. Однажды мы наткнулись на птицу со сломанным крылом – она лежала на тротуаре рядом с шоссе, скребла когтями в отчаянной попытке подняться. И Джен взяла ее на руки, заставила меня вернуться домой и там уложила птицу в обувную коробку, которую наполнила ватой. А я просто хотела пройтись по магазинам.

«Ты не можешь спасать каждую безмозглую птицу», – сказала я тоном, который одолжила у Кимберли. Деньги, заработанные присмотром за соседскими детьми, жгли мне карман, и я хотела купить юбку-баллон.

В нашем дуэте всегда доминировала я, но в стенах средней школы мы были равны. Две странные гордячки, застрявшие между чирлидершами и ботанами, которых тянуло к обоим берегам одновременно. Мы каждый день писали друг другу записки, в которых отслеживали действия нравящихся мальчиков, словно мы были засевшими в кустах сыщиками. («Сегодня Клод надел красную рубашку. Он сидел у самой двери».) Мы сворачивали эти заметки в простые оригами, и я хранила их в своем шкафчике, в коробке из-под ботинок, которую Джен отдала мне. Мне нравилось смотреть, как скапливаются эти бумажки – материальная мера моей привязанности к другому человеку. Ты красивая и милая. Ты – лучший друг, который у меня был. Я так тебя люблю. Верность и драма. Мы напоминали любовников, бегущих от нацистов, а не двух детей, скучающих на уроке истории.

Мы купили серебряные кольца дружбы – эквивалент обручальных колец в старших классах нашей школы. Если вы носили такое кольцо, это значило, что вы принадлежите кому-то. И раз мы не могли принадлежать мальчикам, мы хотели принадлежать друг другу. Кольцо выглядело как две переплетенных руки – так, что вы не могли сказать, где начинается одна и заканчивается другая: подходящий символ нашего затруднительного положения. Мы были лучшими подругами, почти сестрами. Но началась учеба в старших классах – и началось наше расставание.

В девятом классе я хотела стать подружкой какого-нибудь старшеклассника, но все они видели только Дженнифер. Они раскопали ее, только чтобы закопать снова, но пока она была жива. Детский жирок ушел с ее круглых щек, и она носила узкие мини-юбки, которые подчеркивали красивые, длинные ноги. В тот год у нее развилась страшная анорексия. Если она жевала пластинку жвачки без сахара, то потом бегала вокруг школы, чтобы сжечь калории. Я знала, что она поступает, как сумасшедшая, но в то же время завидовала, что ее безумие успешней моего.

Одновременно с этим во мне расцветало ужасное понимание того, что я коротышка. Для некоторых девчонок «невысокая» означает «миниатюрная» и «изящная». Но для меня это было «мелкая» и «приземистая». Рост был силой. Из журналов я знала, что рост супермодели должен быть по крайней мере 175 см, но во мне было 157 см, в то время как Джен вымахала до восхитительных 170 см, и я начала привыкать все время смотреть на нее снизу-вверх. Однажды Дженнифер застукала меня, когда я стояла на кухонном столе, чтобы достать до верхней полки. «О, это так мило», – сказала она.

– Нет, не мило, – огрызнулась я. Что может быть милого в человеке, которого предало собственное тело?

По пятницам в ее спальне мы не обсуждали эти проблемы. Мы хихикали и сплетничали. Дженнифер украла для меня светлое пиво отца. Я пила его, пока мы болтали, позволяя алкоголю устранить огрехи в моей системе, – в той части меня, что не могла перестать пялиться на бедра Джен и ненавидеть ее за них.

Дженнифер не любила пиво, но у нее были другие недостатки. Ей нравилось выскальзывать из дома через заднюю дверь и брать «Олдсмобиль»[36] родителей. В этой серой лодке мы скользили вниз по реке улицы, наши сердца стучали громче, чем радио, а после мы возвращались к ее дому. Возможно, я чуть больше беспокоилась. Но я была ее сообщницей в этом незначительном преступлении, как она была сообщницей для меня – потому что мы были хорошими подругами. Всегда заботились о потребностях друг друга.

Шел второй год в старшей школе, когда пошли разговоры. Слышал про этот вот напиточек? А знаешь, что его вот так можно достать? Никому не нужно было объяснять, что имелось в виду. Это напоминало подростковую версию мафии. Вы просто знали – что и где.

Наша школа была консервативной, пропитанной религиозным духом. На собраниях болельщиков перед большой игрой выступал «воин молитвы». Представители пресвитерианской церкви, занимающиеся делами молодежи, слонялись в кафетерии во время ланча. Популярные девчонки носили серебряные распятия и подписывали записки «в Его власти». Но этих детей ожидали вполне санкционированные братства и общества, которые на деле медленно соблазняли перейти на сторону зла. Я держала в голове список – кто уже сделал первый шаг.

Так или иначе, выпивали мы подпольно. Однажды я оказалась в дорогом особнячке в старой части города – родители хозяина вечеринки уехали в отпуск (Аспен?) – и завела там глубокомысленную беседу с торчком из моего класса про теннис. Когда позже знакомые спрашивали, как мы подружились, я пожимала плечами. Ну, знаете, это вышло как-то само собой. Выпивка завязывала кажущиеся маловероятными связи. Она прогнала социальную иерархию, которая довлела над нами до этого момента. Неофициальная версия «Клуба «Завтрак[37]».

Дженнифер тоже начала выпивать. Охлажденное вино и сладкие коктейльчики – девчачьи напитки. Она завязала дружбу с ребятами постарше, которые курили на углу напротив школы. А я тусовалась с погруженными в собственные трагедии детьми и спрятала свое кольцо дружбы в дальний ящик – теперь я считала, что такие штуки только для малышей.