Тревожные будни - Страница 84

Парень увидел подъехавший газик и выходившего из машины лейтенанта милиции.

лихо рванув струны, с залихватским, веселым видом пропел парень.

На парне была надета какая-то невозможно пестрая рубаха, заправленная в синие штаны — «техасы», на затылке торчала лихая кепчонка. Лейтенант Захаров с трудом узнал в гитаристе всегда подтянутого старшего сержанта, секретаря комсомольской организации райотдела.

«Вот ведь артист!» — подумал Захаров, взбегая на ступени.

— Объект на месте? — спросил он.

— Так точно! Пообедал и сейчас отдыхает после работы... Но все же разрешите, я вперед пройду. У объекта есть ножичек сантиметров на сорок... И окно в комнате открыто. Я приму нужные меры. Как забренчу на этой проклятой гитаре, так входите...

— Действуйте! — повторил лейтенант слова майора Головко.

В полутемном коридоре общежития было пусто. Но за дверями комнат слышались голоса. Потом донесся веселый девичий смех.

Старший сержант исчез за дверями комнаты с белой семеркой на верхней притолоке.

Через минуту за дверью зазвенели гитарные струны. И сейчас же загудел рассерженный мрачный голос:

— Сколько раз тебе говорить, не мучай ты эту чертову бандуру?! Звякни еще раз — и я ее о твой кумпол расколочу!

— До чего же вы, Семен Федорович, мрачный тип! — ответил насмешливый голос старшего сержанта. — Прямо смотреть на вас противно!..

Лейтенант Захаров толкнул дверь и вошел в комнату. Старший сержант стоял около открытого окна. У стены, на кровати, лежал седой, коротко остриженный человек со скуластым загорелым лицом и тонкими, плотно сжатыми губами. Лейтенант заметил, как лежащий вздрогнул, как зло блеснули его запавшие темные глаза и напряглись мускулы. Но через мгновение перед ним снова был только угрюмый, усталый человек.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — с кривой усмешечкой нарочито лениво протянул Канцевич. — Только я слыхал, что, прежде чем входить в комнату, следует постучать. Даже и милиция должна выполнять это правило...

— Не всегда, — холодно ответил лейтенант и закрыл окно. — Вы арестованы, Канцевич! Вот ордер на ваш арест...

Тяжелые веки опустились, скрывая кипучую ненависть, блеснувшую во взгляде Канцевича.

— Та-ак! — протянул арестованный, медленно поднимаясь с кровати. — А за что же я почтен вашим милицейским вниманием, разрешите узнать?

— Узнаете позже... Можете уложить ваши личные вещи.

— Какие там у меня вещи!.. — Канцевич с кряхтением принялся натягивать сапоги. — Ложка, кружка да пара исподнего...

— Ножичек вот еще имеется, Семен Федорович! — подсказал старший сержант, подбирая со стола охотничий нож с выдвигающимся лезвием.

Николенко положил нож в карман и вытащил из-под кровати свой чемоданчик.

— А ты куда?! — удивился Канцевич. И вдруг рот его ощерился злым, волчьим оскалом. — Вот оно что, значит! Ангел-хранитель ко мне был приставлен... Надо было бы!.. — Канцевич скрипнул зубами. И опять вместо хищника в комнате стоял усталый, обиженный человек. — Ну, поехали, товарищ лейтенант! Что же делать, если такая честь старому партизану оказана!..

Весь путь до станицы Подгорной Канцевич молчал. Казалось, он просто дремал между лейтенантом Захаровым и старшим сержантом Николенко. На ухабах его голова болталась на темной морщинистой шее.

В кабинет майора Головко Канцевич вошел, сгорбившись, с обиженным и расстроенным видом.

— Я требую объяснения, за что меня арестовывают, товарищ майор! — еще от дверей заговорил он. — Это же и есть настоящий произвол! Я буду жаловаться!

— Садитесь, Канцевич! — тихо проговорил майор Головко. — Причину ареста я вам объясню. Вы обвиняетесь в умышленном убийстве гражданина Свиридова Ивана Николаевича...

— Что?! — воскликнул Канцевич. И усмехнулся: — Всему поселку известно, что этого самого Свиридова по пьяной лавочке пристукнул из ружья мой дружок Петр Остапенко. Вот уж действительно, что с человеком водка делает! Когда мы партизанили с Остапенко, он же серьезным человеком был...

— Вы в день убийства были у Петра Остапенко?

— Я?! — Канцевич недоумевающе передернул плечами. — Да, заходил, поступление на работу обмыть. Но дружок мой партизанский к этому времени уже чуть языком ворочал. А тут его сосед, этот самый Свиридов, заявился. Тот еще хуже наклюкался. Чуть в драку на меня не полез, хоть и видел я его в первый раз, Ну, я тогда поднялся и ушел в общежитие спать. Потому у меня такой закон: кто с пьяным дураком свяжется — тот еще худший дурак будет...

— Хороший закон... Но объясните, зачем вы выкинули в бурьян стакан, из которого пили?

— Никакого стакана я не выкидывал, товарищ начальник!

— Видите ли, Канцевич, на выброшенном стакане сохранились отпечатки пальцев. Они тождественны с отпечатками пальцев на другом стакане, взятом из вашей комнаты в общежитии. Вот заключение экспертизы. Желаете посмотреть?

Канцевич протянул руку. И вдруг резко отдернул ее.

— А чего мне смотреть? Может, и вправду вы нашли где-то стакан, из которого я пил. А выбросил его не я, выбросил кто-то другой... И нечего мне шить дело об этом дурацком убийстве. Какой мне был смысл убивать человека, которого я видел в первый раз?

— В первый ли? — прищурился майор Головко. — Подумайте, Фокин, в первый ли? А встреча в гестапо, где вам поручались допросы и пытки? А порох, который вы жгли на спине партизана Свиридова?..

— Раз-ню-хали! — простонал Канцевич-Фокин, хватаясь за горло.

Его лицо стало наливаться свинцовой бледностью. Он судорожно рванул ворот рубашки. И вдруг, согнувшись, рухнул со стула на пол.

— Ничего серьезного! — определил вызванный из районной поликлиники врач. — Старикан здоровенный... Просто нервное потрясение.

После укола Канцевич-Фокин сразу пришел в себя. Еще затуманенным взглядом он обвел кабинет, стоящих рядом людей. Потом спросил майора:

— Что теперь со мною будет?

— Это решит суд по совокупности ваших преступлений — прежних и этого, — холодно пояснил майор.

— Значит, погорел! — слабым голосом, закрыв глаза, проговорил убийца. — Сколько лет берегся, вполдыхания жил и дышал — и все же погорел!.. — Он раскрыл глаза и резко повернул голову к майору Головко: — Ясно, что мне хана! Одно прошу, скажите, где же это я оступился? С чего вы начали меня раскручивать?

— Скажу! — согласился майор. — С третьего следа на столе, где вы выпивали с Петром Остапенко... С третьего следа и выброшенного стакана. С чего бы невиновному в убийстве человеку заметать следы! — Майор коротко приказал: — Уведите!.. — Когда дверь за арестованным закрылась, Головко повернул голову к лейтенанту: — Лейтенант, немедленно напишите постановление об освобождении Остапенко из-под стражи! Извинитесь перед стариком.

— Слушаюсь, товарищ майор! — опустив голову, ответил лейтенант Захаров. — Только...

— Что «только»?! — строго взглянул на него майор.

— Только я думаю, что мне нельзя работать на следственной работе... — Голос лейтенанта дрожал.

Строгое лицо майора сразу обмякло. Он положил на плечо лейтенанта тяжелую руку:

— Нет, товарищ Захаров! Именно теперь вы сможете, если захотите, стать хорошим следственным работником...

Андреев долго плутал по узким, захламленным дворам Мещанской улицы, пока не обнаружил на двухэтажном деревянном домишке с ободранными в щепу боками привинченную бронзовыми болтами большую нарядную вывеску Щербаковского райотдела милиции. На фоне почерневшей от времени стены она выглядела настолько противоестественно, что казалась снятой с другого, более солидного здания и лишь по ошибке перенесенной сюда.