Тревожные будни - Страница 82

— Товарищ майор! — четко начал докладывать лейтенант Захаров. — Заканчиваю допрос обвиняемого Остапенко. Он показывает...

— Ладно! Не надо! — остановил его майор. — Дайте протокол допроса...

Усевшись сбоку стола на расшатанный стул, майор принялся читать протокол. Запись показаний была сделана толково и грамотно. Впрочем, все ответы обвиняемого можно было свести к короткой формулировке:

Читая протокол, Головко время от времени бросал быстрые взгляды на Остапенко. А тот сидел все так же неподвижно, уставившись в пол, и только руки продолжали все те же суматошные движения...

— Так я все же не понимаю, гражданин Остапенко, — проговорил майор, помахивая протоколом допроса, — вы или не вы стреляли в Свиридова?

Лесник вскинул на майора пустой, усталый взгляд:

— Да нешто я сам знаю, товарищ начальник...

— Гражданин начальник! — поправил лейтенант Захаров. — Теперь для вас...

Лейтенант смолк остановленный строгим взглядом майора.

— Так стреляли вы или нет?

Могучие плечи Остапенко напряглись и опали.

— Да разве ж знаю я, товарищ майор! — дрожащим голосом проговорил лесник. — Ничегошеньки я не помню. Пьян был, сильно пьян... Пришел в себя, когда меня разбудили. Лежу на кровати, голова разламывается. А рядом ружье лежит... Вот товарищ лейтенант доказал, что вроде я стрелял. Зелье это проклятое! Через него, выходит, я друга лучшего убил... Да лучше бы я самого себя!.. Легче бы было!..

Остапенко закрыл лицо широкими ладонями, и плечи его передернулись от рыданий, похожих на стоны.

— Дайте воды, лейтенант Захаров! — негромко сказал майор. И когда лесник немного успокоился, спросил: — А кто третий был с вами за столом?

— Третий?! — удивленно спросил Остапенко. — Не было никого третьего с нами, товарищ майор!

— А Канцевич? Разве Канцевич с вами не выпивал?

Лесник растерянно провел ладонью по лицу и недоумевающе посмотрел на майора:

— Канцевич?! Был у меня Канцевич! Мы с ним вдвоем пили. Ивана Свиридова в ту пору у меня не было... Иван за медовухой к деду Тихону ходил...

— Значит, вы пили вдвоем с Канцевичем?

— Ну да! Впрочем, нет... Сперва мы с Иваном купили водки, пришли ко мне. Ну, выпили. И вдруг видим, нет у нас медовухи. А мы с Иваном, как привыкли еще с молодости, водку с медом всегда мешали. Ну, Иван пошел за медом к Тихону — есть у нас в поселке такой пенсионер, пасечник, пчелами занимается. Иван ушел. А вскорости мой старый партизанский дружок Канцевич припожаловал. Тоже литр водки принес... «Надо, — говорит, — выпить!» На работу он поступил в наш лесхоз...

— Откуда вы знаете Канцевича?

— Да как же мне его не знать? Он же в нашем партизанском отряде был. Из одного котелка с ним кулеш хлебали. А в мае тысяча девятьсот сорок третьего года навалились на нас каратели. Обложили со всех сторон, как волки сохатых. Почитай, половина отряда тогда полегла или в плен попала, И Канцевич, раненный, в плен угодил. До прихода нашей армии в концлагере фашистском под Осиповичами горе мыкал...

— А Иван Свиридов тоже с вами в отряде был?

— Иван Свиридов? Нет! Иван в соседнем отряде, у командира Цыганкова, в разведчиках ходил. А знаю я его с детства. Вместе парубковали, на задушевных подругах оженились... И вот теперь...

Остапенко снова прикрыл глаза ладонью.

— Подождите, Остапенко! Возьмите себя в руки! — строго сказал Головко. — Так вы говорите, что Свиридов был партизанским разведчиком?

— Ну да! Пока к фашистам в лапы не угодил. Несколько дней мучили его проклятые гады — гвозди под ногти загоняли, порох на спине жгли... Когда наш отряд налет на гестапо сделал и всех арестованных освободил, так Иван совсем плохой был. Идти не мог. Я его на руках в лес вынес. Два месяца в нашем партизанском госпитале отлеживался...

— Ясно! — кивнул головой майор. — Ну что же, вернемся теперь, Петр Иванович, опять к нашим дням. Когда и как вы вновь встретились с Канцевичем?

— Да на прошлой неделе... Зашел я в конторку, смотрю, стоит в коридоре вроде знакомый человек с чемоданчиком. Увидел меня — в лице переменился, обнимать стал. Партизанская боевая дружба, она ведь никогда не забудется. Отвел я его к завкадрами, к Николаю Николаевичу.

— А Свиридову вы говорили о Канцевиче?

— В тот же вечер сообщил. Только Иван Канцевича не знал... И плечами пожал, когда я ему про земляка сообщил...

— Так! — Головко кивнул головой. — Теперь, Петр Иванович, постарайтесь припомнить, что произошло у вас в доме в день убийства...

— Да ничего особенного не произошло! — снова усталым голосом, понурив голову, ответил Остапенко.

— А все же... Припомните!

— Ладно, товарищ начальник... — Остапенко тяжело вздохнул. — Только к чему все это, ежели виноват я...

— Так, значит, Свиридов ушел за медом. А к вам в дом пришел Канцевич, — напомнил майор Головко. — Что было дальше?

— Дальше?! Дальше раскупорили мы с Канцевичем его бутылку, обмыли водкой банку от меда и выпили по стакану. Ну, я почувствовал, что здорово пьяный — ведь до этого мы еще с Иваном пили... Тут входит Иван, несет мед. Я взял у него банку, налил мед в стаканы, добавил водку и говорю: «Выпьем за нашу Беларусь, за пущи и поля ее!» С ходу, значит, мы еще по стакану хватили! А когда пустые стаканы на стол поставили, Иван Свиридов вгляделся в Канцевича да как стукнет кулаком по столу. И начал кричать, ругаться: «Ах ты, гад, фашистский палач!» А Канцевич вежливо ему отвечает: «Вы меня с кем-то путаете». А Иван свое: «Да я тебя, Фокин, где хочешь узнаю! Как мне тебя забыть, если ты порох у меня на спине жег!» Канцевич опять ему вежливо так, спокойно: «Я не Фокин, а Канцевич. Вот и Петр Иванович меня знает. А вы пьяны сильно, вот вам и кажется семеро в санках...» Иван чуть в драку на Канцевича не полез. Пришлось мне его придержать. Канцевич тогда встал и говорит: «Я пока уйду, Петр Иванович. Завтра, когда ваш друг протрезвится, он сам признает, что ошибался...» И ушел. Иван долго еще кипятился, все доказывал, что это был не Канцевич, а гестаповский палач Фокин. Ну а потом пили мы. Много пили. И ничегошеньки я больше не помню...

Лесник снова бессильно уронил большую седую голову и умолк. И опять во всей его позе отразилась такая боль, такое раскаяние, что Головко только вздохнул.

— Проводите подследственного, лейтенант Захаров! — приказал он.

Когда лейтенант вернулся, майор с кем-то говорил по телефону. Захаров сразу догадался, что разговор идет с прокурором. Майор настаивал, что по делу об убийстве Свиридова необходимы серьезные розыскные действия. Наконец майор кивнул головой и повесил трубку.

— Товарищ майор! — взволнованно заговорил лейтенант Захаров. — Я считаю дело об убийстве лесника Свиридова законченным. Совершенно ясно, что обвиняемый Остапенко в состоянии опьянения убил своего друга. И тот разговор, который вы только что вели с обвиняемым, только подтверждает мою версию. Вы обратили внимание, что сам Остапенко проговорился о том, что у него со Свиридовым вышел горячий спор из-за этого самого Канцевича? Таким образом, и обстоятельства дела, и результаты технических исследований, и даже полупризнания самого обвиняемого свидетельствуют о том, что он и есть убийца...

Майор Головко спокойно слушал лейтенанта. Захаров ожидал, что начальник рассердится, прикрикнет на него. Но тот вдруг улыбнулся своей скупой, строгой улыбкой и сказал:

— Ну-ка садись, лейтенант! Садись вот сюда, рядом со мною!

Удивленный Захаров, все еще разгоряченный и взволнованный, присел на краешек стула.

— Слушай меня! — снова заговорил майор. — Ты знаешь — наши законы беспощадны к убийцам. В подобных этому случаях убийства обычно бывает один приговор — расстрел. Так вот, как бы ты себя почувствовал, если вдруг узнал, что по твоей вине к расстрелу приговорен невиновный?